— Нижняя дека “Родины” и составленные мной таблички толщинок. По ним я доделываю скрипку в третий раз!
Так вот за какими секретами охотился Михаил Золотницкий! Да и старик хорош: “У меня никаких секретов нет!” А теперь признается, что есть, да еще какие!
— Вы считаете, что пропавшие из несгораемого шкафа таблички помогут сделать скрипку лучше, чем ваш “Жаворонок”? — спросил я мастера.
— Во много раз! — подтвердил он. — Недаром я назвал ее “Родиной” и решил переделывать с Михаилом. Да не знаю, как теперь… — И он осекся.
— А грунтовать и лакировать “Родину” будете прежним составом? Или это тоже секрет?
— Нет, лак и грунт будут другие. А дерево мне досталось такое, какого и на свете не сыщешь! — Он с трудом вздохнул и добавил: — Да вот теперь не знаю, придется ли еще поработать?..
Пока я медленно задавал вопросы, а больной еще медленней отвечал, в голове вспыхивала одна догадка за другой. Мог ли Михаил Золотницкий, будучи вчера в мастерской, посягнуть на секреты отца и удалось бы ему добыть их? Мог ли то же самое сделать кто-либо из учеников? Конечно! Если старику стало плохо, нетрудно было воспользоваться его же ключами. Тут я подумал, что раньше мастер требовал, чтоб его письмо не уходило дальше редакции. А теперь, после кражи плодов всей его жизни, возможно, он не будет на этом настаивать?
— Андрей Яковлевич, — сказал я, — может быть, сообщить о краже вашего портфеля в уголовный розыск?
— Что вы, уважаемый, что вы! — зашептал он и даже попытался замахать на меня руками. — Такое дело… Кого-нибудь попутала нечистая сила! А я человека погублю…
Открыв дверь, в комнату на цыпочках вошел Михаил Андреевич со скрипкой и смычком в руках. Он остановился перед постелью, на которой лежал мастер.
— Отец! — произнес он робко. — Хочешь, сыграю “Жаворонка”?
Старик поднял глаза на сына, вздохнул и медленно опустил веки. Скрипач заиграл знакомую мелодию.
Мастер не сводил глаз с сына и, когда последняя, берущая за душу нота слетела со струн и растаяла, слезы выступили на его глазах:
— Моя? — еле слышно спросил он.
— Твоя, отец! — ответил скрипач. — Только что из починки!
— Почему не принес мне?
— Ты же перед конкурсом работал день и ночь!
Михаил Андреевич положил скрипку на одеяло возле руки отца. Тот стал ее гладить по слегка изогнутой, ярко-оранжевой спинке, где от середины в стороны расходились узоры, словно шерсть на хребте большой кошки.
— Соловушко мой! Эх, соловушко!
Он заплакал. Скрипач наклонился к нему, подавая носовой платок, и старик прижался губами к его лбу.
— Вот, сынок, — проговорил он, глотая слезы, — скрывал от тебя, все скрывал! А для чего? Все равно с собой ничего не унесу! Много бы отдал, чтобы пожить — поработать хотя бы годик! Я всему научил бы тебя, Михайло!
— А учеников? — тихо спросил я.
— Само собой, — еле донеслось до моих ушей.
Старик закрыл глаза и задремал. Михаил Андреевич вышел со мной из комнаты и позвал к отцу медицинскую сестру…
Теперь я еще больше убедился в том, что зря подозреваю скрипача: не йог же он так непосредственно сыграть роль любящего сына! Ни одного неискреннего слова, ни одного фальшивого жеста! Для этого надо иметь незаурядный актерский талант, а у музыканта его не было.
Да, но кто же взял красный портфель? И вдруг меня осенило: Савватеев! Однако ради чего он пошел бы на такую рискованную кражу? Я должен немедленно выяснить причину…..
Забыл написать, что, пока ждал в мастерской машину “неотложной помощи”, я ухитрился еще осмотреть все стамески и только у одной обнаружил сломанный правый уголок. Судя по написанной на деревянной ручке чернилами фамилии с инициалами, она принадлежала старику Золотницкому. Не мог же он сам взламывать собственный шкаф?
Кроме того, зная, что какой-то слесарь открывал красный портфель и видел, что там лежит, я узнал его адрес и отправился к нему на квартиру. Оказалось, что полтора года назад он со всей семьей уехал на целину.
Со все еще бывшими на экскурсии учениками я не мог поговорить и решил потолковать с Савватеевым, о чем предупредил его по телефону. Кстати, он мне сказал, что ему звонил Михаил Золотницкий и сообщил о происшествии в мастерской…
Архитектор весело встретил меня, взял под руку, повел по коридору и широко распахнул дверь в свой кабинет. Войдя, я увидел справа на стене, очевидно прикрывающие чертежи, зеленые шторки; в углу — высокий, широкий, застекленный сверху донизу шкаф с коллекцией скрипок; справа — сплошь уставленные книгами стеллажи; возле-раскладную лестницу. Свободная стена была завешена портретами скрипичных мастеров и скрипачей.
— Прошу в партер! — предложил Савватеев, указывая на стоящее сбоку стола высокое кресло.
— Спасибо! — отозвался я ему в тон, сел и показал на шторки. — Давайте занавес!
Архитектор объяснил, что работает в мастерской, которая готовит проект реконструкции улицы Горького. Отдернув шторку, он взял деревянную черную указку и стал водить ею по чертежу, объясняя, что и где будет строиться.
В начале проспекта Карла Маркса, там, где находится “Националь”, вырастут шестнадцатиэтажные корпуса новой гостиницы. На площади Пушкина расширится здание редакции “Известий”, которое вместит в себя зал для совещаний на тысячу с лишним человек и превосходно оборудованные почту и телеграф. Во всю длину улицы в нижних этажах многих домов откроются универсальные магазины, торгующие обувью, одеждой, синтетическими изделиями, а также парикмахерские и косметические салоны.
— Многие магазины будут работать без продавцов! — пояснил Савватеев.
— Но там, где будут нерадивые директора и нелюбезные продавщицы, — добавил я, — мы увидим магазины без покупателей!
Георгий Георгиевич улыбнулся, закрыл шторку и тоном гида продолжал:
— Переходим к небольшой коллекции скрипок вашего покорного слуги!
— От кого вы унаследовали страсть к собиранию их? — спросил я, подходя к уже открытому Савватеевым шкафу.
— Мой лед играл в оперном оркестре первую скрипку. Он понимал толк в этих инструментах, был богат и покупал наилучшие из них. Он завещал свою коллекцию отцу, отец — мне, а я в конце концов сдам ее государству. Вот поглядите, — продолжал он, снимая с крючка скрипку, — работа Витачека…
Показав мне несколько инструментов, он сказал:
— Теперь посмотрим библиотеку!
Архитектор протянул руку к стоящему на второй полке толстому тому в переплете, на черном корешке которого горело золотое, вытисненное латинским шрифтом немецкое название: “История смычковых инструментов”. Но я сказал, что читал-этот добротный труд Юлиуса Рюльмана, и перевел разговор на французского ученого Феликса Савара, открывшего, что старинные итальянские мастера, в частности Страдивари, измеряли части скрипки не кронциркулем, а устанавливали соотношение высоты их звуков.
— Что и говорить, Страдивари — гений! — вздохнул Георгий Георгиевич. — Только не забывайте: его учитель Никколо Амати за какие-нибудь тридцать лет преобразил гнусавую виолу в классическую скрипку с итальянским тембром. Он основатель кремонской школы. Без него никогда не было бы ни Антонио Страдивари, ни Андреа Гварнери, ни Франческо Руджери!
— По-вашему выходит, что виола — прародительница скрипки? — спросил я. — А вам не приходилось любоваться фреской Киевского собора одиннадцатого века, где изображен человек, держащий у плеча смычковый инструмент?
— Давно известно, что сначала смычковые инструменты появились у славян. В Далмации, в Истрии! Оттуда бродячие музыканты разнесли их по Европе. Ну, а Кремона, Брешиа лежат по соседству. Итальянцы — народ музыкальный, у них растут клен и ель. Им сам бог велел заниматься скрипкой! — Он потер руки и добавил: — Верно, славяне сотворили “прабабушку” виолы. В истории скрипичного мастерства вы разбираетесь!
Черт бы его побрал! В эту минуту я думал, как мне напасть на след похищенного красного портфеля. Ведь в этом кабинете — в шкафу, на стеллажах, в ящиках стола, под разостланным во всю комнату ворсистым вишневого цвета ковром — можно спрятать добрую сотню красных портфелей!..
После этого архитектор показал мне выпущенную англичанами монографию о скрипке Страдивари “Мессии”. Вздохнув, Георгий Георгиевич сказал, что есть очень ценная монография о скрипках, написанная Никколо Паганини, но это библиографическая редкость и он не смог ее достать. Я посочувствовал Савватееву и пожалел, что у него вообще маловато старинных сочинений и смычковых инструментов. Он тряхнул головой, сделал ко мне два шага и спросил:
— Хотите посмотреть редкостные вещи, которых, ручаюсь, ни у кого нет?