Дрейк наконец вновь обрел дар речи. Он повернулся к Грэшему и прошипел ему на ухо:
— Если я справился с делом в дерьмовом Кадисе, то как-нибудь управлюсь и с испанской шлюхой без вашей помощи.
И все же он не мог скрыть чувства некоторого облегчения. И конечно, эта испанка являлась вовсе не шлюхой, а девушкой из приличного общества.
Испанка продолжала стоять молча. Идти ей было некуда, а ответа от нее не последовало. Теперь заговорил Дрейк.
— Мадам, — начал он, поклонившись не менее учтиво, чем Грэшем, — отныне вы находитесь на борту английского корабля. А мы, англичане, с уважением относимся к нашим женщинам. Мы не дикари и не насильники.
«Если бы так!» — подумал Грэшем, много слышавший о лихих рейдах Дрейка. Но тот умел хорошо говорить, когда считал это нужным.
— Вы можете удалиться в свою каюту, пока я поговорю о деталях сдачи корабля с вашим капитаном. Я лично ручаюсь за вашу безопасность и выделяю вам вооруженного охранника.
— Сказав так, он величавым жестом протянул ей руку с перстнем для поцелуя.
Продолжение оказалось неожиданным для всех присутствующих.
Беззащитная пленница, которой всемогущий Дрейк гарантировал личную неприкосновенность, высоко подняла голову (казалось, она стала еще выше ростом) и отчеканила:
— Я не целую руки своих покорителей! — И испанцы, и чужаки-англичане ахнули. — Я не подчиняюсь ни одному мужчине. Я принимаю ваше обещание личной безопасности для меня и для других невинных женщинов нашего корабля. — Испанские моряки захихикали. На их корабле находилось немало «женщинов», но лишь немногие из них могли действительно именоваться невинными. — Вашей заботе подлежат все бедные души на борту «Сан-Фелипе»: женщины, дети, команда… и офицеры. — Она бросила насмешливый взгляд на своего капитана.
«Будь она здесь капитаном, они бы скорее пошли ко дну, чем сдались», — подумал Грэшем. Почему все же красивые женщины столь высокого о себе мнения? Отчего они считают, будто мир должен лежать у их ног?
— Но все мы не ваша собственность, — закончила испанка свою речь и, подобрав длинные юбки, направилась в каюту. Она заблудилась и пошла вовсе не к нужной ей двери (войди она в нее — то, пожалуй, свалилась бы в трюм). Один из английских моряков галантно указал ей на нужную дверь.
А Дрейка захваченная богатая добыча волновала больше, чем всякие женские капризы. Он потребовал от капитана показать ему корабль и, прежде чем уйти, сказал, обращаясь к своим людям:
— Здесь денег столько, что вы можете купить себе всех женщин в Девоне!
Сэр Фрэнсис Уолсингем скорчился от приступа боли, вызванного камнями в почках. Он уже изучил течение приступов и знал, когда примерно это должно закончиться. Боль прошла, как проводит всякая боль («Как проходит и жизнь», — подумал Уолсингем), и он с облегчением откинулся на спинку кресла.
Он снова взглянул на исписанный лист бумаги на столе. Его агент вручил листок одному из больных моряков, отправленных Дрейком домой (хотя болезнь этого человека, похоже, состояла только в желании получить деньги от Уолсингема). Рапорт оказался интересным. Значит, Дрейк учинил погром в Кадисе и нанес большой ущерб торговому флоту Испании. Тем лучше! Однако Дрейк упорно отказывается высадить на берег молодого Грэшема. Чем же вызвано подобное неповиновение? Уолсингем — могущественный человек, и если Дрейк не сошел с ума (что тоже не исключено), тогда его нежелание высадить Грэшема на берег должно означать чей-то приказ держать его на корабле — приказ человека еще более сильного, чем Уолсингем. Кто же занимает более высокое положение и может позволить себе пойти наперекор Уолсингему? И конечно, это мог быть Бэрли. А если Бэрли, то и его сын Роберт Сесил.
Уолсингема волновало не только, кто именно мог отдать такой приказ, но и с какой целью. Знание имело для этого человека не менее важное значение, чем кровь, — оно являлось для него источником жизни. Кто-то мешает одному из его агентов выполнить его приказ. Кто и зачем — выяснить это стало теперь главной задачей Уолсингема.
Июнь 1587 года
Фландрия, Азоры, Эскориал
Это были испытанные вояки, и подобно многим своим товарищам они пьянствовали, сквернословили, распутничали, подобно сынам ада, но и дрались с адским ожесточением, добывая победу в одной кампании за другой. От них на вид ничем не отличался один военный, окруженный ими со всех сторон, вместе с другими пробиравшийся вперед по пояс в воде и так же ругавшийся, как остальные. Все они держали личное оружие высоко над головами, хотя все равно лил дождь, и неизвестно, в какое состояние мог из-за этого прийти порох. Человек, шедший в середине отряда, вдруг споткнулся и едва не упал в воду.
— Осторожнее, государь! — Один из солдат бросился к нему и поддержал его.
— Спасибо, — отвечал герцог Пармский. — Проклятие! И кто только все это придумал?!
Промокшие и утомленные солдаты невольно рассмеялись, услышав его слова.
— Наверное, государь, вы помните, что это были вы, — с улыбкой ответил тот же солдат.
Они с трудом выбрались на другой берег канала. Кадзанд, где они сейчас находились, являлся захолустной дырой. Перед ними открылась голая песчаная равнина, без малейших признаков хоть какого-нибудь деревца. И все же этот район, очень важный для обороны канала, мог открыть дорогу на порт Слис.
Конечно, полагал герцог, лучше бы они достигли Остенде — лучшего глубоководного порта для испанского флота, который хотел послать сюда король. Ведь, овладев Остенде, они могли бы потом не испытывать трудностей в самой Англии, где в то время не было настоящей армии. Но Остенде слишком хорошо защищали отборные английские войска. Значит, Слис был самым реальным вариантом. Этот порт не был глубоководным, но находился в сердце системы каналов и протоков, тем самым обеспечивая герцогу единственный военный план, в который тот верил.
Его армия стояла во Фландрии, в сорока милях от английского берега. Попади его войска в Англию, они бы прошли через эту страну, как нож сквозь масло, потому что англичане могли выставить против них только ополченцев, вооруженных дубинами и топорами. Испания же вполне может теперь послать большой флот: после присоединения Португалии она получила в свое распоряжение настоящие океанские корабли. Но как быть с голландским флотом трижды проклятого Юстина из Нассау? Он-то больше всего и беспокоил герцога Пармского. На своих приспособленных к мелководью, легких, но при этом хорошо вооруженных суденышках голландцы могут перекрыть дорогу его людям на уязвимых барках при выходе из каналов в открытое море. А великая королевская Армада в этом случае сможет быть только свидетельницей их разгрома, стоя вдали, в глубоких водах, но не сможет войти в мелкие воды, где хозяйничают голландцы.
Если бы он только мог захватить глубоководный морской порт! Это позволило бы королевской Армаде войти в порт, взять на корабли его войско и разгромить английский флот в Ла-Манше. Но у него не было времени.
Нет, помочь ему одержать победу может только хитрость, благодаря которой он до сих пор и одерживал победы, так что о его армии люди теперь говорят в таком же тоне, как о древних победоносных римских легионах. Слис для герцога Пармского будет означать власть над всей паутиной каналов и водных путей. Тогда он сможет послать свои барки на север, отвлекая внимание поганых голландцев.
Потом его войско вторгнется в пределы южных каналов под покровом ночи, когда темнота спутает карты голландским морякам, если они сдуру решатся выйти в море в ночное время. Фонари, скрытые щитами, будут освещать путь испанским баркам, и они смогут пройти по мелководью прежде, чем голландцы сообразят, что происходит. Если же голландцы последуют за их барками в открытое море, пушки на огромных галеонах разнесут их суденышки в одно мгновение. А если Испания пошлет достаточно большой флот, он станет непреодолимым барьером между барками и английским флотом. Но прежде всего он должен захватить Слис.
Герцог Пармский взобрался на песчаный холм — самую высокую точку Кадзанда. Где же баржи с припасами и оружием, нужные ему для достижения ближайшей цели? Он вздохнул. На войне никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Он знал: они должны появиться здесь, их появление просто отсрочено превратностями войны. Несколько часов испанцы провели в тревожном ожидании: лишь бы противник не атаковал их со стороны моря. Ведь с подмокшим порохом они могли сражаться только холодным оружием. Они ждали прихода барж, но одновременно рыли окопы и готовили позиции для пушек.
Один из солдат передал что-то своему командиру — подмокшую галету, на которой отпечатались следы грязных пальцев солдата. Проклятие! Почему он вечно, отправляясь в военный поход, забывал приказать слугам упаковать провизию? Могли бы, впрочем, и сами научиться этому. Но сейчас он был слишком голоден. Он кивнул солдату в знак признательности и принялся есть. На вкус галета оказалась приятной.
Верный слову, Дрейк действительно поставил вооруженного охранника у дверей каюты Анны.
— Интересно, он сделал так, чтобы нас не впускать или чтобы ее не выпускать? — пошутил часовой, обращаясь к товарищам.
Джорджа отправили осматривать помещения на корме, и, поскольку никто не давал иных распоряжений Грэшему, он отправился с другом. Инструкции им дал капитан Фенер, пока Дрейк разговаривал с испанским капитаном в его бывшей каюте.
— Быстро и подробно перепишите все ценное, что найдется в каютах. — С этими словами капитан дал листок бумаги Джорджу и хотел вручить ему также перо и чернильницу, но потом почему-то предпочел отдать их Грэшему. — Я не желаю, чтобы эти вещи попали в руки кого-то из команды, так же как не желаю, чтобы они попали в ваши карманы, — продолжал он, обращаясь к друзьям.
Они открыли одну из дверей и инстинктивно отпрянули. «Ай да завоеватели!» — подумал Грэшем с грустной иронией.
— Войдите, пожалуйста! — обратилась к ним женщина. Голос ее звучал слабо, но говорила она на чистом английском языке.
Грэшем и Манион вопросительно посмотрели друг на друга, а затем осторожно вошли в каюту. Присмотревшись к женщине, лежавшей в постели, они поняли: это мать уже известной им девушки. Те же роскошные, хотя уже седые волосы, тот же овал лица, те же полные губы, те же прекрасные голубые глаза. Однако пожилая женщина выглядела очень больной. Лицо ее, покрытое глубокими морщинами, было болезненно бледным. Она еле ворочала языком, и, очевидно, ее изнурила долгая борьба с болью и страдания. Лоб ее покрывала испарина.
— Пожалуйста, скажите мне, что здесь произошло, — заговорила женщина. — Служанка убежала, как только начали стрелять.
— Ваш корабль захвачен, мадам, — сказал Грэшем. Он чувствовал себя не очень уверенно, общаясь с пожилыми женщинами, хотя в общении с женщинами молодыми затруднений не испытывал. — Захвачен флотилией сэра Фрэнсиса Дрейка. Бой (назовем его так) уже закончился.
— Но моя дочь! Не видели вы ее? Как она? — Тревога придала больной женщине силы, и она сделала попытку подняться.
— Успокойтесь, мадам, прошу вас, — поспешил заверить ее Грэшем. — Если ваша дочь — это та… необычная девушка, беседовавшая с нашим капитаном, то сейчас она в полной безопасности.
— Можно сказать, сегодня она сделала особенно много для того, чтобы покорить английских моряков, — вставил Джордж. Обеспокоенный состоянием пожилой женщины, он хотел на свой лад успокоить ее.
— Должно быть, это моя дочь, — тихо сказала женщина. Она почувствовала добродушие громкоголосого великана и предпочла не заметить его беззлобной иронии. Она не кричала, не рыдала. Как все женщины на кораблях, она знала, что бывает после захвата. Но, похоже, эти захватчики не чужды человечности. С удивлением почувствовала она, как ее лба коснулась приятно холодная материя. Другой здоровенный малый, видимо, слуга, заметив в каюте ведро с водой и фланелевую тряпку, смочил ее в воде и осторожно и заботливо приложил ко лбу пожилой англичанки самодельный компресс, после чего сразу отошел в сторону, подчеркивая отсутствие у него агрессивных намерений. По щекам женщины потекли слезы. Обычное проявление доброты оказалось сильнее ее готовности к сопротивлению: она ожидала не этого, а применения грубой силы.
Ее слезы явно смутили молодого человека, заговорившего с ней первым. Он, видимо, не мог выбрать, что лучше — остаться и утешать хозяйку каюты или удалиться и больше не беспокоить ее. Она решила избавить его от сомнений. Молодой человек явно был джентльменом. Даже его морской костюм выглядел почти роскошным. Глядя на молодого джентльмена, англичанка пожалела о том, что у нее никогда не было сына. Может быть, он был бы похож на этого статного красавца. Молодой англичанин производил впечатление человека умного и образованного. У него было очень приятное лицо, и вместе с тем взгляд его, как ей показалось, выражал какую-то скрытую печаль. Она решила сесть на постели, хотя знала: это, как и всегда в последнее время, будет стоить ей нового приступа боли.
Ее усилия, конечно, заметили молодой джентльмен и его слуга, и они приблизились к ее постели, готовые оказать помощь.
— Благодарю, благодарю вас. — Она говорила едва слышно, но старалась сохранить достоинство и чувство независимости. — Предваряя ваши вопросы, скажу: я — англичанка из семьи Риа.