— Конечно, — отвечала Анна. — Но разве не лучше было бы добраться на том, что мы уже имеем, вон до того огромного корабля, который я заметила еще минут десять назад?
Мужчины посмотрели в ту сторону, куда она указывала, и застыли, раскрыв рты. Это был «Королевский купец». Один из лондонских кораблей, очень давно отделившийся от флотилии Дрейка. Он, видимо, сбился с курса во время шторма. Великолепный корабль постепенно приближался к ним. Очевидно, там заметили пострадавшее судно прежде, чем даже острые глаза Анны смогли различить на горизонте большой корабль.
Июль 1587 года
Лондон
— Я явился, как только получил ваше письмо, — заявил Роберт Сесил.
«Ну, это-то по крайней мере правда», — подумал Уолсингем. Он прибыл на лодке в Барнес из Уайтхолла. Сесил выглядел усталым. С его спиной и такое путешествие являлось утомительным делом. Но чем более неприятным было это путешествие для Роберта, тем вернее он, Уолсингем, может задать ему вопросы, которые застанут этого молодого человека врасплох.
Они встретились в маленькой комнате с высоким окном, выходившим в сад. Уолсингем не любил модных, нарядных интерьеров, поэтому его покой выглядели несколько мрачновато. Они сидели у камина.
— Чем могу быть полезен? — спросил Роберт.
Уолсингем отметил про себя, что он еще достаточно молод. Со временем он научится следить за своим тоном, но сейчас пока в его манере говорить выражались одновременно желание польстить и слегка покровительственное отношение к собеседнику. Его семья была не очень высокого происхождения. Уолсингем видел в этом слабую сторону Роберта Сесила. Борьба за власть всегда требовала точного знания слабых мест конкурентов (если ты сам хочешь удержать власть, а не потерять ее). В тайной, но беспощадной войне, всегда идущей при дворе, оружием служили личные способности и высокое происхождение. Такие, как Сесил, умные и удивительно хитрые, обладали нюхом на конъюнктуру, свойственным людям, вынужденным постоянно бороться за свое положение. Его оппоненты, такие, как Эссекс, обладали аристократизмом и непринужденностью людей, родившихся в роскоши.
— Может быть, я могу оказаться вам полезным, — отвечал Уолсингем с насмешливой улыбкой. — Я давно усвоил: люди, имеющие здравый смысл, признают долги и стараются их оплачивать. Сам я беден. — Последние слова были правдой. Былое богатство Уолсингем растратил на свою сеть агентов. — Поэтому я могу дать только знания в надежде на то, что человек, их получивший, однажды вернет мне в качестве долга то, в чем я буду нуждаться.
После его слов Сесилу было над чем подумать. Скорее всего он думал о том, как опасно принимать дары от человека, которого сравнивали с самим дьяволом. И все же он, человек молодой и любопытный, пусть и не жадный до вина, игры и любовных утех, как многие его сверстники, должен клюнуть на приманку, полагал Уолсингем.
— Что же это за знание, которое, как вы считаете, представляет для меня интерес? — осторожно спросил Сесил.
Уолсингем не ошибся.
— Мне не может быть не известно о вашем интересе к молодому человеку по имени Генри Грэшем, — продолжал он. Сесил слегка покраснел (или это только показалось Уолсингему?). — Известна ли вам наиболее интересная история, касающаяся этого человека?
Роберт Сесил покачал головой. Он слегка наклонился вперед, выдав интерес к предмету разговора.
— Знаете вы его историю?
— Полагаю, да. Его отец был страшно богат, и сделал свое состояние, прежде всего ссужая деньги в долг. Известно, что сам Генри Грэшем — незаконнорожденный. Сравнительно недавно отец оставил ему по завещанию свое состояние, хотя при жизни он не признавал сына.
— Пока все верно, — ответил Уолсингем. — Но задумывались ли вы, отчего человек столь высокого положения вообще признал внебрачного сына? Ведь он мог просто сожалеть о подобном факте своей жизни. Итак, почему отец Грэшема решил признать его? И более того, отчего сделал внебрачного сына богачом?
— Я полагаю… из чувства долга, — осторожно ответил Сесил. — И потом, кажется, ведь других детей у него не было? Возможно, он полагал, лучше даже такое продолжение рода, чем его род вообще бы пресекся.
— Вполне возможно, — сказал Уолсингем. — Однако рождение внебрачного сына — не единственное необычное событие в жизни сэра Томаса Грэшема. Вы слишком молоды, чтобы это помнить, но некогда он стал опекуном одной молодой леди, причем достаточно необычной молодой леди. Причин этого сейчас точно никто не знает. Не исключено, девушке просто требовался опекун, и пожилой богач оказался наиболее подходящим кандидатом.
— Что же произошло дальше? — спросил заинтересованный слушатель.
— Молодая леди, своевольная, своенравная, капризная красавица, превратилась для него в кошмар. Они не поладили с самого начала и все время ссорились. Говорят, он даже жаловался слугам, что из-за этой женщины, вверенной его попечению, он познал ад преждевременно, уже на этом свете. А потом она покинула его дом.
— И все? — разочарованно спросил Сесил.
— Для света — все, — отвечал Уолсингем. — Но если послушать слуг, то получается совсем другая история. История дикой молодой женщины, решившей «осчастливить» старика. А также история ребенка, родившегося через шесть месяцев после того, как молодая леди покинула дом Томаса Грэшема. А рождение его окружено глубокой тайной. Позднее же сэр Томас дал этому ребенку имя Генри Грэшем и признал его своим сыном. Но ни тогда, ни потом он ничего не сообщал о его матери, о ее происхождении или ее имени.
— Вы уверены в этом? — спросил Сесил.
— Конечно.
— Как же звали ту девушку?
— Леди Мэри Кейс.
Роберт Сесил побледнел. «Интересно, очень интересно», — подумал Уолсингем.
— Леди Мэри Кейс… это сестра леди Джейн Грей? — спросил Сесил едва слышно.
— Она самая, — подтвердил Уолсингем. — Сестра леди Джейн Грей, чья царственная кровь стала достаточным основанием для провозглашения ее королевой на девять дней неразборчивыми в средствах родичами, прежде чем ее свергла королева Мария, и Джейн казнили в итоге этой авантюры. В жилах леди Мэри Кейс течет кровь Тюдоров. Полагаю, Генри Грэшем получил имя Генрих не случайно.
— А зачем вы рассказали все это мне, сэр Фрэнсис? — спросил Роберт, изумленно глядя на собеседника.
«Потому, — подумал Уолсингем, — что порода — то, чего у тебя нет и не будет, и данное обстоятельство пугает тебя. Потому что мне пока неизвестно, действуешь ли ты в интересах своего отца, своих собственных, королевы, Лейстера, Эссекса, или же в интересах некоего еще неведомого мне лица. Я знаю одно: Генри Грэшем имеет некое отношение к твоим планам, а услышанные сведения заставят тебя его немножко больше опасаться, и при твоей молодости и неопытности ты скорее всего в чем-то выдашь себя».
Вслух он сказал:
— Я считаю, люди нашего положения должны доверять друг другу. Если бы вы все это узнали из других источников, вы могли бы заключить, что я утаил от вас эту информацию. Вы — восходящая звезда, и мне нужно ваше полное доверие.
— А сам Грэшем знает, кто была его мать и что он… дальний родственник королей?
— Вот это мне неизвестно. Но если он знает, это не удивит меня. Генри Грэшем — из тех людей, которые знают куда больше, чем говорят. Ему может быть известно куда больше, чем я мог бы полагать.
Уолсингем отметил про себя, что Сесил сделал упор на словах «дальний родственник». Уолсингем догадывался: сидящий напротив молодой человек уже не любит Грэшема из-за его внешней привлекательности и из-за независимости, которую Грэшему дает богатство. Только по способностям они были равны, и чувство превосходства Сесила основывалось на том, что Грэшем — незаконнорожденный. Теперь же Уолсингем лишил Роберта сомнительного преимущества, но вместе с тем, вероятно, заслужил малую толику его доверия.
— А… при дворе еще есть люди, знающие правду о его рождении? — спросил Роберт Сесил.
Вот оно! Уолсингем предвидел это. Его собеседник весь напрягся, ожидая ответа, очень для него важного.
— Возможно, — отвечал Уолсингем, сделав вид, будто немного подумал над вопросом. — Но если хотите знать о моих догадках, то я бы сказал: вряд ли.
Сесил явно почувствовал облегчение. Он простился и ушел настолько быстро, насколько позволяли светские приличия.
А Уолсингем остался наедине со своими размышлениями. Что ему удалось установить? Сесил явно вовлечен в какой-то заговор, в котором Грэшем рассматривается просто как фишка. Однако, чтобы Грэшем мог сыграть эту роль, нужно скрыть от влиятельных придворных правду о происхождении молодого человека — пусть недостаточно законном, зато очень высоком. Уолсингем был еще далек от разгадки, но он методично и жестко, как делал это всегда, шаг за шагом двигался к правильному решению. А что же Генри Грэшем? Уолсингем понимал: сегодня он уменьшил шансы Грэшема выстоять в жизненной борьбе, но ведь тот добровольно вошел в темный мир шпионского дела. Он или утонет, или выплывет, в зависимости от своих способностей и удачливости. Разве не то же самое пришлось делать в молодости и Уолсингему?
«Королевский купец» прибывал в Лондон, в Дептфорд. Между тем Генри Грэшем чувствовал себя так, как будто он снова оказался там, где его преследовала испанская галера. Он упрашивал капитана разрешить ему выйти в первую очередь и незаметно. Он знал: об открытом появлении в порту его и его спутников пойдут разговоры во всех лондонских тавернах. Грэшем постарался объяснить создавшуюся ситуацию Анне.
— Кто-то хотел убить меня на корабле Дрейка, но кто, я сам точно не знаю, — сказал он. — Насколько я понимаю, когда мы окажемся в Лондоне, тот, кто это затеял, повторит свою попытку, я не могу сейчас вернуться в свой дом, за ним наверняка следят. Также будут следить и за лондонским домом Джорджа. Поэтому нам следует тихо поселиться в какой-то гостинице, притом не в самой лучшей. Есть места, где люди останавливаются, когда не хотят быть узнанными.
— Что за приговор вынесен мне судьбой! — горько сказала Анна. — Мало того что я умерла для общества, у меня нет ни одежды, ни слуг, которые делали бы для меня самое необходимое, так у меня еще нет ни родителей, ни дома! Вы ведь говорили, — продолжала она насмешливо, — что мой опекун, то есть вы, — человек богатый и общается с самой королевой? А получается, мой опекун и его подопечная должны ходить по Лондону переодетыми, точно преступники. Хорош друг королевы! — Несмотря на язвительный тон Анны, она была готова заплакать, а потому отвернулась, пытаясь скрыть свое состояние. — По моему, вы оба — преступники и лжецы.
Грэшем почувствовал, как теряет терпение. Манион тоже, кажется, кипел от негодования.
— То обстоятельство, что я стал вашим опекуном, как и то, что вы так глупо попали на борт «Маргаритки», делает нас с вами связанными в глазах людей, — ответил он, — потому мои враги станут и вашими врагами.
— Что за несчастная страна, где честные женщины не могут безопасно ходить по улицам! — изрекла Анна с презрением.