Грэшему даже захотелось помолиться о даровании мужества, но он чувствовал: вряд ли его молитва будет искренней. Но оказалось, в тот день геройства от него не требовалось. Английские корабли предпочитали не подходить близко к испанским и держались на расстоянии, недосягаемом для ядер и пуль. В свою очередь, и они не понесли большого ущерба от испанской канонады.
— Наверно, пороху них на исходе, — предположил Манион, уже сделавшийся военным переводчиком Грэшема. — Правительство скупое, отпускает мало, а береговые города небось хотят приберечь порох и ядра для себя на случай, если испанцы там высадятся. Англичане стреляют слишком быстро, вот и не хватает пороха, ядер и всего прочего.
А потом наступил штиль, и оба враждебных флота стояли в бездействии. Корабли могли передвигаться со скоростью, не превосходящей скорости течения, около полумили в час.
4 августа английская флотилия расположилась у входа в Солент, намереваясь противодействовать любым попыткам испанцев высадить войска. Сильный ветер, подувший с побережья, заставил английские суда сместиться к северному флангу испанского флота. Снова начались перестрелки. И так как ветер стих, облака дыма повисли над кораблями.
— О Господи, опять началось! — воскликнул Манион. Видимо, он испытывал те же чувства, что и Грэшем.
Ветер, как будто дразня людей, то начинал бушевать, то совершенно стихал. «Сан-Мартин» в этот раз противостоял самому большому кораблю английского флота. В какой-то момент испанцам показалось, будто они подбили английское судно. На флагманском корабле началось настоящее торжество, когда английский корабль спустил лодки на воду и стал медленно отходить в сторону. С испанских военных судов раздались первые залпы, артиллерийские командиры громогласно приказали своим людям перезаряжать пушки. Но неожиданно на английском корабле подняли все паруса и на большой скорости оторвались от испанского флота. Преследовать английский корабль, принимая во внимание его скорость, было бесполезно. Теперь битва приняла спорадический характер. Тут и там возникали перестрелки.
— У них что, план такой? — крикнул Грэшем, обращаясь к Маниону. — Смотри, нас оттесняют от Солента, лишая всякой возможности высадиться на берегу.
— Следующая остановка — порт Кале! — усмехнулся Манион. Действительно, кроме Солента, Армада могла теперь остановиться только в этом французском порту, известном бурным течением, мелями и штормами. — По-моему, так получилось случайно. Дул бы сейчас нормальный ветер — он бы все равно туда подошел. Поганый ветер все решает за испанцев! Ну, все же нам ведь мог быть гораздо больший вред от этого чертова английского корабля-верзилы.
Это было правдой. «Сан-Мартин» после перестрелки с несколькими большими кораблями противника получил лишь незначительные потери.
— Ну вот, — прокричал Манион на ухо Грэшему, — они что, хотят повторения старой истории? Так и ко дну пойти можно!
Грэшем ничего не ответил. То, что он понял, заставило его подняться наверх к герцогу. Лицо Сидонии, как обычно, выглядело бесстрастным. Почти рядом с тем местом, где он стоял, как сразу заметил Грэшем, в палубные доски попала мушкетная пуля. Может быть, сам герцог, занятый тревожными мыслями, даже не обратил на это внимания. «Интересно, спал ли он ночью?» — подумал Грэшем. Поклонившись герцогу, он произнес:
— Милорд, мы дрейфуем на восток. Там, впереди, есть место, которое англичане называют Оуэрз, — мели и скрытые подводные скалы. Англичане ведут нас на них.
Герцог посмотрел вперед на волновавшееся море. На флагмане, конечно, имелся свой лоцман, а он наверняка руководствовался маршрутным указателем — описанием разных курсов, ориентиров для входа в гавани, опасных мест — на основании сведений, полученных от моряков. Правда, многие лоцманы презирали такие указатели, но таким образом они просто скрывали неумение читать.
Герцог вежливо кивнул Грэшему и дал приказ выстрелить из пушки, дав сигнал флоту. «Сан-Мартин» повернул на юг.
— А вы хотели бы быть нашим лоцманом? — Грэшему сначала показалось, что он ослышался. Не шутка ли это? — В конце концов, вы уже дважды выполняли эту роль.
— Милорд, мои знания мне не принадлежат, — ответил Грэшем. — Мой слуга плавал здесь, когда был ребенком. Увы, и его знания заканчиваются за пределами южного побережья.
Бой практически закончился. На адмиральскую палубу взошли два офицера, поклонились и стали что-то докладывать герцогу.
— «Они вне досягаемости для обстрела», — перевел Грэшему Манион.
— Пока еще не начались настоящие трудности, — шепотом сказал Грэшем. — Часть кораблей вела напряженный бой, а другая не сделала ни одного выстрела. Если распределить оставшиеся боеприпасы, то их хватит на два-три дня. А потом…
У бойцов всегда есть свои особенности жизни и выживания. Они привыкают и к недосыпанию, и к тоске или страху, и к нездоровой пище. Те, кому везет, умеют постоянно сосредоточиваться на самом главном, отсекая или подавляя страх, боль и тревогу. Те, кто к этому не способен, не могут жить сносно. Каждый день им кажется, их вот-вот убьют, и каждый рассвет для них наступает в ожидании новых бедствий.
— Вот интересно, — заметил Манион, когда они вечером ложились слать на палубе, — я о вас многого не знал, думал, что вы просто ученый, ну, и все такое. Много ли надо, чтобы вывести вас из равновесия. — Грэшем, укрывшись плащом, предложил вторую половину этого «одеяла» Маниону.
— Я совсем выйду из равновесия, только если буду слишком долго тебя нюхать, — ответил он. — Постарайся не дышать на меня, когда я сплю.
В пятницу, 5-го, и в субботу, 6 августа, на «Сан-Мартине» шла дружная работа. Матросы подняли на грот-мачте новый парус взамен порванного во время боя. Ныряльщики, худощавые, жилистые люди, наделенные огромной выносливостью, заделывали пробоины, находившиеся ниже ватерлинии. Насосы постоянно откачивали воду в разных местах. Грэшем встал спозаранку, разбуженный храпом Маниона. Он отправился в носовую часть судна, чтобы справить нужду, а когда возвращался назад, его тронул за плечо слуга герцога и пригласил следовать за ним.
Герцог стоял в окружении нескольких офицеров и смотрел туда, где находился следовавший за ним по пятам английский флот. Он то ли очень рано встал, то ли вообще не ложился.
— Сегодня вы, может быть, спасли наш корабль, — сказал герцог. Он обычно говорил, не повышая голоса, но от него исходила такая властная сила, что матросы и солдаты вполне искренне признавали его авторитет.
— Благодарю вас за такую оценку, но не уверен, что дело обстоит именно так, — отвечал Грэшем. — Ваши наблюдатели сами вполне могли заметить Оуэрз вовремя, а кто-то из лоцманов, очевидно, умеет правильно читать маршрутный указатель.
— Ваша наблюдательность делает вам честь. Вы ведь понимаете, что я вам не доверяю? — Последние слова герцог произнес мягко, без нажима.
— Никто не любит шпионов, милорд, — заметил Грэшем. — Да и откуда вам знать, вдруг я только и жду случая, чтобы перебежать обратно к англичанам, и могу нарочно дать вам вредоносный совет?
— В самом деле? — спросил герцог.
— Я надеюсь, что я работаю не ради Англии или Испании, а ради мира, — сказал Грэшем.
— Величавые притязания, — заметил Сидония. — И даже если это правда, кто сказал, что мир — наше естественное состояние? Разве мы не кричим, когда впервые приходим в этот мир? Разве моровые язвы, обычные болезни, боль от утраты близких, несчастная любовь не разрушают нормальную жизнь как богатых, так и бедных? Разве Господь по промыслу своему не поселил нас в мире, в котором жить означает страдать? И единственное свойство настоящих людей — готовность рисковать жизнью ради правого дела.
— Это действительно так, милорд, для тех из нас, у кого есть мозги в голове, для тех, для кого не существует проблемы голода и у кого много времени, чтобы подумать о смысле жизни, и тогда, может быть, нам дано будет постигнуть святость Христа и его учения.
— Вы говорите «нас»? — Герцога, как представителя древнего рода, слегка шокировало то, что его поставили в один ряд с незаконным сыном лондонского купца.
— Потому, милорд, что, как незаконный сын, я бродяжничал на улицах Лондона вместе с теми, у кого нет времени думать о жизни, а в поместьях моего отца встречался с деревенскими мужиками, которых нельзя назвать людьми в полном смысле и которых просто используют как рабочие инструменты. Герцог Медина Сидония хорошо знает — люди не равны.
— Господь не создавал всех людей равными, с их точки зрения. Он создал их всех равными перед Ним. — Герцог дал понять — он считает разговор законченным. — Нет ничего легче, чем проявлять сочувствие к бедным.
Грэшем подумал: герцог, должно быть, с уважением относится к душам всех людей, в том числе тысяч своих крестьян, но, полагал Грэшем, уважение к душе человека не обязательно означает признание его равным себе. Он продолжал:
— Легко забыть, что бедняки хотят жить, как и мы, также знают боль. — Он, видимо, забыл: герцог только что сам говорил ему о чем-то подобном. — Бедняков только легче использовать в качестве пешек в чудовищных властных играх. Я солгал своим испанским хозяевам. Я говорил, будто делаю все ради веры, но это неправда. Меня не интересует то, что королева Елизавета — еретичка. — Герцог слегка поднял брови. Не слишком ли разоткровенничался Грэшем? — Но меня волнует, — продолжал он, — что у нее нет наследников. Королева-девственница понимает: пока только она удерживает свою страну от гражданской войны, ее окружение будет всеми силами беречь ее жизнь. Но ее не волнует, что станет со страной после того, как ее самой не станет. А я думаю… Мне кажется, тогда и начнется гражданская война. Есть кучка сомнительных претендентов на трон… Взять хотя бы шотландского короля, сына Марии Шотландской, казненной нами. Но Шотландия — старый враг Англии. Есть глупая, вздорная баба Арабелла Стюарт, с королевскими претензиями, но без головы. Ну и наконец, еще один наш старый противник — король Испании. Я сам предпочел Испанию потому, что верю: Испания имеет достаточно власти, чтобы обуздать всю эту свору безответственной знати, подчинить и шотландского короля, и Арабеллу. Я верю — ее могущество обеспечит Испании победу. А для простых крестьян и их жен, чья главная забота — накормить их детей, так ли важно, будет ими править протестантская королева или католический король? Думаю, вовсе не так важно. Для них важно, чтобы установился мир, чтобы солдаты не вытаптывали их поля, не убивали их самих и их детей. Я решил — Испании необходимо победить в этой войне. А отсюда вытекали и остальные решения. Вот почему я выбрал Испанию, милорд. — Он поклонился герцогу. — Я выбираю свой путь не ради веры. Просто на этом пути будет гибнуть меньше людей.
— Вам не найдется места в новой Англии, — промолвил герцог после недолгого молчания, — даже если мы действительно завоюем ее. Ведь тогда власть будет в руках испанцев по происхождению. Вас поблагодарят и забудут. Вы будете в стороне.
— Очевидно, так и будет, милорд. Но я мало ценю жизненные блага, а тем более почести.
— У меня есть поместье в Андалусии, — задумчиво сказал герцог. — Земли там прекрасно обработаны крестьянами, работающими на них веками. На меня они смотрят как на наместника Господа на земле. Имение стоит мне больших денег, но земля платит за заботу сторицей. А какой удивительный аромат царит в апельсиновых рощах! Имением управляет человек умный, но порочный… Вы бы согласились в будущем управлять моим поместьем? Конечно, со временем будут всякие приемы при дворе. Но они, конечно, не дадут вам возможности занять высокие посты. А там вы будете жить на древней, мирной земле, вставать по утрам и вдыхать чистый воздух среди садов.
В воинственные времена, во времена общей борьбы и страданий, вдруг прозвучали простые, человечные слова. Грэшем почувствовал, что на глазах его появились слезы, но не досадовал на себя за непростительную слабость.
— Благодарю вас, милорд, — отвечал он. — От всей души! Но прежде чем думать о небесах Андалусии, мне надо разделаться с адом Ла-Манша.
Герцог от души рассмеялся, услышав ответ. Его смех открывал для Грэшема новые черты в характере этого человека.
— Вы правы, сейчас поправив меня. Молодость напомнила старости — не следует предаваться несбыточным мечтаниям. — Он встал. — Мы ведь сможем разбить ваш английский флот, не так ли?
— Нет, милорд, — прямо ответил Грэшем. — Английские корабли более быстрые и маневренные. Вы можете победить их только в ближнем бою, а они на это не пойдут, несмотря на все ваши смелые вызовы. Но вы вполне можете соединиться с герцогом Пармским и встать между его судами и английским флотом.
— Надеюсь, с Божьей помощью мы так и сделаем, — тихо произнес герцог. — Но отчего же герцог Пармский не отвечает мне?
На следующее утро герцог Сидония получил сводку: сто шестьдесят семь человек убито, двести сорок один ранен. Конечно, для Армады это были очень небольшие потери. Она потеряла также два корабля. Испанский флот выдержал четыре атаки противника. Почему же Грэшем ощущал горечь поражения?
В пятницу утром Сидония отправил еще один связной катер в Дюнкерк, умоляя герцога Пармского прислать ему боеприпасов и несколько небольших судов для вторжения в пределы, контролируемые английским флотом. Но больше всего он просил назначить место и время встречи между Армадой и его армией. В пять часов вечера в поле зрения испанцев появился Кале.
Лоцман с одного из португальских галеонов заявил: необходимо встать на рейде здесь. По словам лоцмана, если продолжать идти вперед, течение понесет Армаду через пролив в Северное море, в сторону от Англии. Его пожелание выполнили.