— Послать все куда подальше и возвращаться домой.
— Но он будет драться.
— Тогда он круглый идиот, который дела совсем не знает. Если он старается ради своей чести, то и ладно! Но только бьюсь об заклад, нам-то он не позволит послать все к черту и возвращаться домой.
Они наблюдали за маленькими суденышками, сновавшими между кораблями Армады, доставляя с берега провизию, которую разрешил поставлять относительно дружелюбный одноногий правитель Кале. Он потерял ногу, стараясь снова вернуть Кале, отобрать его у англичан, и он не питал любви к королеве Елизавете. Моряки понимали, что происходит с ветром и течением, и напряженно следили за морем и за англичанами. Напряжение распространилось и на армейских солдат, которые решили, что в этой компании им остается только погибнуть. В то утро Грэшем впервые заметил даже пятна ржавчины на щитах некоторых испанцев, чего раньше не наблюдалось — их старательно счищали. Все на борту «Сан-Мартина» двигались как-то медленнее, как будто у них болели кости или они носили ранцы за спиной. Однажды Грэшем даже застал плачущим на палубе «Сан-Мартина» одного юного, семнадцатилетнего, джентльмена. Тот в ужасе пытался спрятать лицо, поняв, что его заметили. Грэшем протянул было руку, но потом бессильно опустил ее.
— Нелегкое это дело — помирать в таком возрасте, — сухо заметил Манион. Его хозяин за последние месяцы обрел удивительную жизненную силу. Грэшема и юного испанца разделяло мало лет, но по опыту эти несколько лет равнялись нескольким десятилетиям.
Моряки Армады боялись брандеров. Три года назад голландцы уже использовали специальные брандеры при попытке снять испанскую осаду с Антверпена. На одном из таких судов находилось три тонны взрывчатки. С ее помощью удалось взорвать укрепленный мост. При этом погибло восемьсот человек и ранения получило еще около тысячи. Изобретателя звали Федериго Гамбелли. Все знали: он в Лондоне и работает на англичан.
— Ваша работа кончена, — сказал Манион Грэшему. — Если наши парни… виноват, если англичане сделают свою работу, то они здесь все сожгут к чертям. От вас ничего не зависит. Девчонка ждет вас в Кале. А меня ждет половина девчонок Лондона.
— И поэтому надо доплыть до берега? — продолжил за него Грэшем. — Что ж, плыви. — Он взял Маниона за руку и посмотрел ему в глаза. — Это ведь с самого начала не твоя, а только моя война. Ты уже и так много сделал и многое потерял. Оставь меня — так будет справедливо.
— А вы почему не хотите?
— Не могу, — Грэшем и сам понимал: его доводы звучат слабо. — Я уважаю этого человека больше, чем кого-либо из тех, с кем сводила меня жизнь. Его будут проклинать за сделанное. Но я хорошо узнал его. Он понимает, чем все это кончится, понимает, что погибнет. И все же продолжает выполнять свой долг, продолжает драться за свое дело. Это не просто храбрость, это настоящее благородство.
— Ну так напишите ему письмо, выразите ему все это, а потом прыгайте за борт.
— Не могу. Я должен остаться с ним до конца.
— Давайте пока спать, — промолвил Манион. — Завтра встанем еще затемно и подберемся поближе к корме.
— Это зачем?
— Поганый брандер подожжет сначала носовую часть. Разница есть, а?
— Так ты остаешься! — Грэшем подумал, что в последнее время у него часто глаза на мокром месте, и пора с этим кончать. Он явно недооценивал свою усталость и перенапряжение в последние месяцы.
Хотя воспоминания о рейде в Кале сильно смазались в памяти Грэшема, именно этот день он помнил очень живо. Тысячи людей, сплоченных железной дисциплиной, дрались за безнадежное дело, сражались за дело, требовавшее огромных, казалось, бессмысленных жертв, с удивительным мужеством. Каким образом среди всего безумия жизни людской род может обнаруживать столько храбрости и благородства?
Стрельба началась еще в полночь. Внезапно зазвонил колокол на одном корабле — сигнал тревоги, а затем ему ответили на других кораблях. И вскоре в гавани Кале начался перезвон, словно в соборе. Повсюду сновали сторожевые катера и баркасы, готовые выполнить свою задачу. Два передовых брандера испанцам удалось перехватить и оттащить в сторону, однако сильный ветер и прилив значительно ускорили движение английских брандеров. Сгорели один из катеров и один из баркасов, посланных на перехват. Затем начался артиллерийский обстрел судов, стоявших на рейде, и прогремело несколько взрывов.
Впоследствии англичане утверждали, будто на Армаде началась паника. Но Грэшем не видел ничего подобного. На ста с лишним кораблях перерезали тросы, оставив якоря на дне, и, уйдя от брандеров, испанские корабли организованно вышли из гавани. Дисциплина оставалась на высоком уровне. Матросы поднимали паруса, солдаты за пять минут поднялись и построились по сигналу тревоги. Ни один корабль не столкнулся с другим.
— Да поможет нам Бог! — воскликнул Манион на рассвете. Это было сказано не механически, он действительно выразил то, что чувствовал сам и многие его товарищи. «Сан-Мартин» ушел от двух брандеров и бросил запасной якорь всего в миле от прежней стоянки. Но корабль оказался в одиночестве.
«Сан-Хуан», «Сан-Марко», «Сан-Фелипе» и «Сан-Матео» находились еще в пределах слышимости. «Сан-Лоренцо», главная из трехмачтовых галер, медленно двигалась вдоль берега с поврежденным рулем и сломанной грот-мачтой. Большая же часть Армады оказалась разбросанной по морю и двигалась на север по направлению ветра.
— Наверно, мало у кого из них есть запасные якоря, — заметил Манион. — Некоторые бросали даже два якоря, чтобы получше там закрепиться. А с одним якорем и при таком сильном ветре лучше вообще стоять на месте.
Между тем передовая группа английских судов начала двигаться вдоль берега, преследуя поврежденную галеру.
— Ну, какой бы он там ни был храбрый, а помочь ничем не сможет, — заметил Манион.
— Он хочет, чтобы мы с горсткой кораблей встали между английским флотом и остальными судами Армады, и надеется, что успеют подтянуться главные силы. Безумие! Их раз в десять больше, чем нас здесь. Они нас разнесут на куски.
— Ну да, — согласился Манион. — Хотите наблюдать все это с палубы, или лучше куда-нибудь спрятаться?
Авангард англичан, около двадцати кораблей, направился в сторону пяти испанских судов. Ведущий корабль, слегка изменив направление, шел прямо к «Сан-Мартину». Начальники артиллерии стали отдавать приказы:
— Стреляйте, только подпустив их достаточно близко! Берегите заряды! — На флагмане оставалось слишком мало пороха и ядер. Мушкетеры и аркебузиры заняли свои позиции. Многие из них крестились, глядя на приближающиеся неприятельские корабли.
— А этот — новый, — заметил Манион, глядя на корабль, шедший к «Сан-Мартину».
Английский корабль, не открывая огня, подошел на пушечный выстрел, затем — на мушкетный и, наконец, на пистолетный выстрел, не более ста ярдов. Он развернулся и стал бортом к «Сан-Мартину». Теперь оба корабля стояли так близко друг к другу, что Грэшему казалось: достаточно протянуть руку, и можно будет пощупать тех, кто находился на палубе неприятельского судна. И тут на капитанском мостике Грэшем разглядел своего главного врага, сэра Фрэнсиса Дрейка, оравшего на своих пушкарей, чтобы они не стреляли без команды. Дрейк оглянулся. И на мгновение их глаза встретились.
Корабль Дрейка дал бортовой залп по «Сан-Мартину». С такого близкого расстояния храбрый корабль еще не обстреливали.
Снизу раздались вопли людей. Одно из ядер пробило корпус корабля и опрокинуло одну из больших пушек, еще не сделавшую ни одного выстрела, так что половину орудийного расчета придавило тяжелым лафетом. Корабельный юнга, получивший опасную рану в живот, полз по артиллерийской палубе, оставляя за собой кровавый след… Корабль Дрейка быстро отошел в сторону, позади находился еще один английский военный корабль, готовый подойти к испанскому флагману на такое же опасное расстояние.
«Сан-Мартин» дал ответный залп всего из нескольких пушек. Четверть часа требовалось для перезарядки пушек, а английских военных судов насчитывалась целая дюжина, поэтому надо было, чтобы часть орудий, когда понадобится в следующий раз, могла выстрелить сразу.
Не сговариваясь, Грэшем и Манион стали переносить раненых, которых можно было перемещать, туда, где их товарищи могли перевязать их и отнести к корабельному хирургу.
Казалось, не будет конца атакам англичан, грохоту их пушек и пушек «Сан-Мартина», треску мушкетных выстрелов… Грэшем заметил: солдаты стали неохотно перезаряжать пушки. Хотя положение сложилось очень тяжелое, однако у испанцев впервые появилась возможность поражать цели на борту английских кораблей из простого стрелкового оружия. Стреляя из пушек, они нанесли бы больше вреда англичанам и лучше обеспечили бы свою безопасность, но в бою люди далеко не всегда следуют логике. Вскоре Грэшем и Манион неожиданно для самих себя стали обслуживать одно из орудий, превратившись на время в пушкарей под командой артиллерийских офицеров.
«Сан-Мартин», казалось, превратился в собственную тень. Кровь текла из шпигатов и пушечных бойниц. Большой английский галеон подошел очень близко к испанскому флагману, намереваясь расстрелять его из пушек с расстояния пистолетного выстрела. Другие английские суда стали заходить слева, хотя, судя по числу выстрелов, они сами испытывали недостаток в боеприпасах.
Прошло четыре или пять часов жуткой канонады. Почувствовав, как у него вдруг потемнело в глазах, Грэшем осторожно потрогал свою голову. Его ранило осколком дерева. Волосы сделались влажными от крови. Манион схватил его за руку.
— Давайте на палубу! — твердо заявил он. — Надо отвести вас к хирургу, он наложит перевязку, а может, и ампутирует вашу голову.
Они поднялись по лестнице наверх. Там на палубе стояло ведро с морской водой — на случай пожара. Не церемонясь, Манион вылил воду на голову Грэшему. Соленая вода обожгла открытую рану. Как во сне Грэшем смотрел на людей, перезаряжавших пушки, стрелявших, видел, как падали раненые. На все это, казалось, не обращал внимания полуобнаженный ныряльщик, обвязавшийся канатом. Он кивнул своему помощнику, встал на перила и, двигаясь с удивительной грацией, нырнул в холодное море. Это был один из трех корабельных ныряльщиков, которые заделывали пробоины в корпусе, в том числе во время сражений.
Как это ни удивительно, но благодаря высокому искусству мореходства и удивительному мужеству и отваге моряков большие корабли Армады действительно стали один за другим подходить к своему флагману, отвлекая на себя огонь англичан и образуя строй, который сначала лишь отчасти напоминал прежнюю форму полумесяца. Но со временем строй обрел прежнюю силу.
«Сан-Мартин» сильно пострадал во время неравного боя. По оценке его защитников, около четырех сотен ядер попало в его корпус, но он продолжал плыть и продолжал сражаться. Десять — пятнадцать английских кораблей собрались вокруг испанского галеона, как волки вокруг своей добычи. Но дважды «Сан-Мартин» вырывался из кольца и даже сам помогал другим осажденным кораблям. Команда «Сан-Матео» была поражена, когда «Сан-Мартин» оказался рядом. Этот корабль пострадал еще больше. Половина команды погибла, кровь текла по палубам, ядер не осталось. Но капитан Диего де Пименталь гордо стоял на мостике полуживого корабля. Им предложили эвакуироваться, но капитан взамен отослал спасательные лодки и попросил ныряльщиков заделать пробоины.
Так продолжаться больше не могло. Никто не знал, чем разрешится жуткий день. И вдруг в четыре часа дня на поле морской битвы обрушился страшный шквал. Прошло, может быть, полчаса, пока противостоявшие флоты сражались с морской стихией, а не друг с другом. Английские корабли, по-видимому, мало пострадавшие во время стычек, шли на парусах по краю района, затронутого штормом. Корабли Армады под рваными парусами, плохо державшими воздушный поток, просто двигались на северо-восток по направлению ветра.
Шторм стих, но развел в разные стороны заново сгруппировавшуюся Армаду и английский флот. Грэшем, уставший свыше всякой меры, прислонился спиной к лафету орудия, которое он обслуживал. Кто-то тронул его за плечо.
— Почему они ушли? Отчего не атакуют? — спросил герцог, говоривший без переводчика (тот был ранен). Грэшем повернулся к Маниону, и тот заговорил с ним прямо. Им всем, конечно, было не до формальностей.
— Скорее всего у них кончился порох, — ответил Грэшем. — Да и ветер относит нас на север, в сторону от земли герцога Пармского. Зачем им рисковать, если ветер делает всю работу за них.
Герцог кивнул и посмотрел вдаль, за корму, туда, где виднелись паруса английских кораблей. Он был в одной тунике. Два своих плаща он раздал: один — раненому офицеру, другой — юнге со сломанной ногой, теперь лежавшему в его каюте. За ночь они потеряли три корабля. «Сан-Матео» и «Сан-Фелипе», едва ли уже способные держаться на воде, сели на мель на фламандском побережье. К утру ветер снова усилился. Половина кораблей к этому времени стали неуправляемыми из-за состояния парусов и мачт. Ветер нес их на северо-запад. Впереди было фландрское побережье.
Герцог велел бросить оставшийся якорь. Из этого не вышло ничего путного. Дно было слишком мягким, и якорь не мог надежно выполнять свою роль, а приливное течение продолжало нести корабль к песчаному берегу. Он отдал приказ измерить глубину моря с помощью лота. В «Сан-Мартине» было пять морских саженей. Если глубина воды меньше, значит, корабль сядет на мель, перестанет быть живым, сражающимся судном и превратится просто в громоздкую мишень для англичан.
— Семь с половиной морских саженей! — крикнул моряк с носовой части судна.
— Семь! — объявил солдат на мачте.