Похороны назначены были в воскресенье. На другой день утром наследники собрались в гостиной и приступили к делу, говоря, что многие из них должны возвращаться довольно далеко, и потому спешат.
— Прежде чем мы расстанемся, нам надо рассмотреть дела Пратта, — сказал Иов Пратт. — Между родными и друзьями должна существовать только одна любовь, и я уверен, что не имею другого чувства. Я предполагаю, — господин Иов Пратт всегда говорил только предположительно, я предполагаю, что именно мне надо управлять делами, если только на это все согласятся. Если же хотя один будет против этого, тогда я ни за что не возьмусь.
Все согласились, потому что знали, что закон ему присуждает это право.
— Я никогда не думал, чтобы у Пратта было такое богатство, какое ему приписывали, хотя и предполагал, что оно доходит до десяти тысяч долларов.
— Боже мой! — вскричала двоюродная сестра, вдова, рассчитывавшая на завещание. — Я всегда думала, что у Пратта сорок или пятьдесят тысяч долларов! Десять тысяч долларов составляют не очень много для всех нас, если их разделить между всеми.
— Раздел не так велик, как вы думаете, госпожа Мартин, — сказал господин Иов, — потому что ограничится самыми близкими родными и их представителями. Так как нет завещания, то все имущество должно быть разделено на пять частей, и каждая часть, по моим вычислениям, будет равняться двум тысячам долларов. Без сомнения, это небольшое богатство, но все же лучше, чем ничего. Пратт был бережлив. Все Пратты таковы.
— Я хотела бы знать, есть ли завещание? — сказала вдова Мартин. — Я знаю, что Пратт должен подумать обо мне, и не думаю, чтобы он помер, не позаботившись о своей двоюродной сестре Джени и ее вдовстве.
— Опасаюсь этого, сударыня, опасаюсь! Я никогда не слыхал о завещании. Доктор сомневается, чтобы Пратт имел мужество написать акт, где бы шло дело о его смерти. Мария тоже никогда не слыхала о завещании, и я не знаю, к кому еще обратиться. Но должен сказать, что пастор Уитль думает, что есть завещание.
— Завещание должно быть непременно. — сказал пастор. — Я говорил ему о нуждах церкви, и он обещал не забыть о нас.
— Пратт вам обещал что-нибудь? — робко спросил Иов.
— Может быть, — отвечал уклончиво пастор Уитль. — Человек может обещать косвенно столь же хорошо, как и прямо.
— Может быть, — отвечал Иов Пратт.
— Я бы хотел, — сказал пастор, — чтобы поискали опять, нет ли завещания.
— Я согласен на все, — сказал Иов Пратт, которого уверенность и мужество с каждою минутою возрастали. — Я соглашаюсь на все и желал бы только знать, к кому мне должно обратиться?
— Кто-нибудь из присутствующих слышал ли о том, что умерший оставил завещание? — спросил, возвышая голос, пастор Уитль.
Глубокая тишина последовала за этим вопросом.
— Не будет ли лучше предложить вопрос каждому близкому родственнику, — прибавил пастор. — Господин Иов Пратт, вы никогда не слыхали о завещании?
— Никогда. Были минуты, в которые я думал, что Пратт хотел делать свое завещание, но полагаю, что он переменил свое намерение.
— А вы, госпожа Томас? — сказал он, обращаясь к сестре. — Я предлагаю вам тот же вопрос.
— Я несколько раз говорила об этом с братом, — отвечала эта родственница, — но он никогда не давал мне удовлетворительного ответа.
— Вы никогда не слыхали, Мария, о завещании, сделанном вашим дядею?
Мария покачала головой, но не улыбнулась, потому что эта сцена была для нее отвратительна.
— Итак, — прибавил пастор Уитль, — никто не слыхал о бумаге, оставленной Праттом, чтобы открыть ее после смерти?
— Бумагу! — вскричала Мария. — Да, я слышала: он говорил о бумаге! Я думала, что вы говорите о завещании.
— Завещание обыкновенно пишется на бумаге, госпожа Мария! Бумага у вас?
— Дядюшка отдал мне бумагу и приказал мне беречь ее до возвращения Росвеля Гарнера.
Девушка покраснела и, казалось, говорила нехотя.
— Так как я должна была отдать эту бумагу Росвелю, то думала, что она касается только его. Дядюшка говорил мне о ней даже в самый день своей смерти.
— Без всякого сомнения, это — завещание! — вскричал пастор Уитль с радостью. — Не думаете ли вы, Мария, что это должно быть завещанием Пратта?
Мария об этом ничего не думала. Она знала, что ее дядя желал, чтобы она вышла за Росвеля, и думала, что бумага, адресованная к капитану, содержала подтверждение этого желания.
Мария встала, пошла в свою комнату и тотчас же принесла пакет. Иов Пратт и пастор Уитль хотели его распечатать, и первый с удивительным проворством успел овладеть им. Эти бумаги были сложены, как деловые, плотно запечатаны и адресованы на имя Росвеля Гарнера, капитана шхуны «Морской Лев».
Иов громко прочел адрес. Однако, он хотел хладнокровно распечатать пакет, как будто бы тот был адресован ему самому.
Госпожа Мартин, госпожа Томас, Уитль хотели принять участие в этом, и потому все подошли к нему. Обе женщины бросились к пакету, как будто хотели разорвать его.
— Это письмо адресовано мне, — сказал громко Росвель, — и я один имею право открыть его. Странно видеть, что те, которым не адресовано письмо, хотят его распечатать.
— Но оно от Пратта! — вскричала вдова Мартин. — И может содержать его завещание!
— В подобном случае, смею думать, я имею какое-нибудь право, — сказал Иов Пратт.
— Конечно! — сказала госпожа Томас. — Братья, сестры и даже двоюродные братья должны иметь преимущество перед посторонним. Мы, брат и сестра Пратта, здесь и должны иметь право прочитывать все его письма.
Росвель протянул руку и устремил на Иова Пратта взгляд, который заставил того укротить свое нетерпение.
— Есть закон, налагающий наказание на тех, которые распечатывают чужие письма, — сказал Росвель, — и я обращусь к этому закону, если кто-нибудь осмелится распечатать мое письмо.
Иов Пратт отдал Росвелю письмо.
Гарнер открыл пакет. Потом он развернул акт, написанный на большом листе и скрепленный подписями многих свидетелей.
— Это оно, это оно! — воскликнул Бетинг Джой.
— Ты его знаешь, Джой? — сказала вдова. — Братец Иов, этот человек может служить важным свидетелем.
— Знаю ли я его, сударыня? Я видел, как Пратт писал эту бумагу.
— Он видел, как Пратт писал ее! Братец Иов, этого недостаточно, чтобы подтвердить завещание, если оно сделано в пользу Марии и Гарнера?
— Увидим, увидим! Итак, Джой, ты был свидетелем, когда Пратт писал эту бумагу или, скорее, свое завещание?
— Да, я был свидетелем.
Росвель два раза прочел акт, потом передал его в руки Марии. Молодая девушка прочла его в свою очередь.
— Ах, Росвель! — сказала она тихо. — Не читайте его теперь.
— Отчего же не прочесть его теперь? — сказала вдова Мартин. — Мне кажется, что теперь-то и время его читать. Если я лишена наследства, то хочу знать это.
— Читайте завещание, капитан Гарнер! — сказал решительным тоном Иов Пратт. — Желательно было бы знать, кто назначен исполнителем? Друзья, не замолчите ли вы на минуту?
— «Я, Пратт, из города Сютгольда, графства Сюффолькского, штата Нью-Йорк, объявляю, будучи слаб телом, но в здравом уме, что это есть мое завещание, — среди мертвой тишины читал Росвель. — Я оставляю моей племяннице Марии Пратт, единственной дочери моего покойного брата Израиля Пратта, все мое имение, какое бы оно ни было и в чем бы оно ни заключалось, в вечное и потомственное ее владение.
Я позволяю моему брату, Иову Пратту, выбрать лошадь из всех моих лошадей, которые после меня останутся, в награду за несчастье, случившееся с его лошадью, когда я ею пользовался.
Я оставляю моей сестре Джени Томас большое зеркало, висящее в моей спальне на восточной стороне дома, которое некогда принадлежало нашей матушке.
Я оставляю вдове Катерине Мартин, моей двоюродной сестре, большую подушку, находящуюся в означенной восточной комнате, подушку, которой она так много удивлялась.
Я оставляю моей племяннице Марии Пратт, единственной дочери моего покойного брата Израиля Пратта, все мое имение, которым владею, и на которое имею право, включая сюда деньги, корабли, земледельческие орудия, мебель, платья и все предметы владения.
Я назначаю Росвеля Гарнера единственным исполнителем моей последней воли.
Я советую моей племяннице Марии Пратт выйти замуж за Росвеля Гарнера, но не ставлю никакого условия для этого, позволяя моей усыновленной дочери быть свободной делать, что она сочтет за лучшее».
На другой день Росвель женился на Марии.
Отремонтированный «Морской Лев» сделал второе путешествие под начальством Газара и привез жир и кожи, оставленные на острове.
Росвель Гарнер не забыл своего друга Стимсона и поручил ему начальство над судном, плававшим между Нью-Йорком и Сюггольдом.
1849