Князь кулаком резко поднял его голову под нижнюю челюсть и, тяжко дыша, с превеликим трудом одолевая взрыв своей страшной ярости, кратко прохрипел:
— Далее… пес…
Алексей снова, хотя и поневоле, смотрел в страшные глаза отца своим немигающим взглядом.
— Это был не он, батюшка… не воевода…
— А кто?
— Мужичонка какой-то проезжий… с Холмогор сказался… Сани решил уворовать…
— Пытал ли накоротке?
— Один глаз вытащил из него… три пальца выломал… да потом и обрезать их велел вовсе…
— Ну и?..
— На своем стоял насмерть… Тогда я в корчму поскакал обратно, ан воеводы там уже и след простыл. Я за Федьку за Кривого было взялся, да он поклялся всеми святыми, и матерью своею, и женою, и сыновьями, и дочерью…
— И дочерью? — прорычал князь.
— Ну да… дочерью… замужняя… вроде бы…
— Отдал тебе? Сам отдал?
— Угу… сам… на час малый… дух перевесть…
— Пес! Пес! Пес!
Удар князя Бориса по лицу сына был настолько силен, что Алексей, залившись кровью, мешком с отрубями отлетел в угол комнаты и пребольно стукнулся головою о стену. Сознание на какое-то время покинуло его…
С неожиданной резвостью князь Борис подбежал к скрючившемуся телу сына и с яростью стал месить его ногами…
— Упустил… — рычал князь в исступлении. — Разорил… Убил… Убил… Убил… Разорил… Бабой дурака заслонили… Вор… Вор… Отца родного ограбил… Убийца-а-а-а!.. Затопчу-у-у-у стервеца!.. О-о-х-х ты…
Князь Борис схватился вдруг за горло, рванул рубаху на груди и медленно осел на пол рядом с неподвижным телом своего сына. Он сморщился, закрыл глаза и ртом жадно хватал воздух…
В это мгновение и вошла в комнату княгиня Анна.
— О, Боже праведный! — в ужасе воскликнула она, не в силах опуститься на колени возле поверженных тел мужа и сына. — Убил… Убил свое же дитя!.. Люди! Эй, люди-и-и-и!
Несколько человек сбежавшейся дворни бережно отнесли князя Бориса в его опочивальню, где знахарка долго отпаивала его какими-то пахучими, то горькими, то кислыми, то сладкими, то вовсе безвкусными настойками, неустанно приговаривая что-нибудь вроде:
— Господи Боже, благослови! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь. Как Господь Бог небо и землю, и воду, и звезды, и сыро-матерной земли твердо утвердил и крепко укрепил, и как на той сыро-матерной земле нет ни которой болезни, ни которой раны, ни щипоты, ни ломоты, ни опухоли, так же сотворил Господь тебя, раба Божия Бориса, как со-
творил Господь, твердо утвердил и крепко укрепил жилы твои, и кости твои, и белое тело твое, также у тебя, раба Божия Бориса, не было бы на белом теле, на ретивом сердце, ни на костях твоих ни которой болезни, ни крови, и ни раны, и ни щипоты, ни ломоты, ни опухоли. Во веки веков, аминь…
— Аминь… аминь, — тихо пробормотал наконец князь Борис. — Сгинь… черница… прочь… Покличь Алешку, сына моего… да живо у меня… кочерга обгорелая!..
— Покличу, батюшка, покличу. Да ладно ль тебе в теле-то твоем?
— Ладно… Куда уж ладнее-то…
— Спаси тебя Господь, батюшка-князюшка…
Беспрерывно кланяясь, знахарка покинула княжескую опочивальню.
Исчез, словно в землю сгинул, этот проклятый вор — воевода… Черт попутал связаться с этим оборотнем! Где он? А главное — где драгоценный обоз, огромное состояние, которое должно было увенчать труды
и деяния княжеские на земле вологодской? Где? Где обоз? Схоронил
в своей преисподней этот проклятый разбойник под кличкой Воевода или… Или сынок и наследник княжеский решил поживиться богатством отца, не дождавшись его кончины? И то и другое представлялось сейчас князю Борису более чем возможным делом! Ибо и тот и другой, и воевода, и сын Алексей, виделись ему сейчас на одно лицо: разбойник — он
и есть разбойник!..
— Кликал… батюшка?
Голос Алексея осекся. Сам он едва передвигал ноги, лицо заплыло в одном огромном кровоподтеке, под обоими глазами зловеще чернели следы отцовского урока…
— Кликал… — тихо проговорил князь Борис, неподвижно лежа на своей огромной постели и глядя в невысокий потолок опочивальни. — Далее что было? Да правду говори. Ложь твою кожей своей почую… Пред образами святыми говори. Господа Бога не обманешь… вор…
— Весь посад и ям Комельский перевернул я вверх дном. Людишки божились, будто никакого воеводы вовсе в очи свои не видывали… Двое суток по всем дорогам и тропам, по всем оврагам да лесным трущобам волками рыскали. На стану разбойничьем побывал, а там — одни упокойники… Кто-то всех псов этих прежде порубил, а уж потом и сжег все их берлоги. Жуть одна господня… чего повидать-то довелося…
— Его рук дело… оборотня проклятого… Некому более…
— Некому… батюшка… Он это…
— Стало быть, за спиною твоею ходил, словно тень!
— Оборотень… Нечистая сила… Сатана!..
После непродолжительного молчания князь Борис тихо и раздумчиво заговорил:
— В обозе было двадцать семь саней, больше сотни лошадей — не иголка с ниткою… Сгинуть незаметно никак невозможно. И лошади ржут,
и сани покуда не по воздуху летают, а след на земле оставляют… лишь слепому не видный… Нет, нет, обоз еще где-то здесь, и мы его отыщем! Потерять наше богатство мы не смеем! Фу-у-у…ломотно мне что-то… Отдохну я час малый, а ты поднимай всех мужиков наших назавтра. Да чтоб собак поболее взяли! Кормом для всех озаботься да питием — мороз-то нынче нешутейный. Словом, без обоза в Вологду не явимся! А там и на Москву подаваться следует, покуда весна дороги не растопила. Ну, ступай… Да прежде морду в божий вид приведи — эко страхолюдье-то и пугало… А за науку не гневись: родительский кулак не молотит просто так! Ну, с Богом, княжич…
В этот момент откуда-то из глубины дома послышался вдруг оглушительный женский визг, вопли, крики, топанье многих ног, разноголосые перебранки…
— Чего еще там стряслося? — сердито поморщился князь Борис.
Алексей пожал плечами и вышел из отцовской опочивальни. Но почти тотчас же вернулся с рогожным мешком в руках. Губы его тряслись… Руки дрожали…
— Ну, чего еще там? — гневно воскликнул князь. — Пошто всяку дрянь в опочивальню мою тащишь? Ай язык проглотил ненароком?
— Гляди… батюшка…