— И в самом деле, сынок, — заметила старшая Диана, — неужели ты допустишь, чтобы три женщины долго упрашивали тебя спеть что-нибудь
для них?
Чарли совсем смутился, даже заметно побледнел и выглядел сейчас таким несчастным, растерянным и смешным, что его и в самом деле нельзя было сейчас не пожалеть.
— Но нельзя же со своими матросскими песнями лезть в эту дворцовую гостиную, — бормотал он, — а других песен я просто не знаю. Это каждый вам скажет…
— Но мы никогда в жизни не слыхивали матросских песен! — заявила старшая Диана. — Я по крайней мере. Нет, нет, Чарли, сынок, ты не сможешь отказать нам в этом удовольствии.
Ее дочь, чарующе улыбаясь, положила свою прекрасную руку на руку Смита и промолвила:
— Я тоже очень прошу вас… дорогой Чарли.
— Но, мадам Диана… для вас… для всех вас… но я совсем плохо пою…
и эти мои песни… ей-богу, они ведь только для матросов, а вовсе не для ваших ушей…
— Чарли, сынок, не ломайся, пожалуйста, словно девица на выданье! — решительно потребовала старшая Диана и приказала: — Пой!
— Про Китти, — подсказал Ричард, — она ничего… более или менее…
Чарли глубоко вздохнул, развел руками (мол, видел Бог, как я сопротивлялся!) и делано хрипло, простуженным матросским голосом и едва гнусавя, запел:
И юнга, и боцман, и шкипер, и я —
Каждый гуляет с девчонкой,
Но гордую Китти — совет мой, друзья, —
Вы обходите сторонкой,
Коль вы не хотите
Услышать от Китти:
«Матросов — к чертям!
Матросов — к чертям!»
От нашего брата воротит свой нос:
Мол, пахнет смолою и варом матрос.
Но слышал вчера я от девки одной:
Гуляет с гордячкой какой-то портной.
С портняжкой не споря,
Уходим мы в море,
А Китти — к чертям!
А Китти — к чертям!*
— Браво! Браво! Браво!
— Ах, какая прелесть!
— А Китти — к чертям!
— А Китти — к чертям!
— О, Чарли, вы просто прелесть!
— А вы… вы… я совсем… я обожаю вас!..
Они кружились, Диана-мать и Чарли, а Ричард и Диана-дочь стояли обнявшись и вместе с Дианой-бабушкой пели так понравившийся им всем припев этой незамысловатой матросской песенки и хлопали в ладони, подбадривая танцующую пару.
— О, Чарли, — шептала Диана, — что вы такое говорите? Опомнитесь, ради Бога, я ведь мать супруги вашего друга! Я… я совсем… совсем старая женщина… для вас… Пожалуйста, успокойтесь… и пожалейте меня…
— Но я… вы… вы… я совсем не умею этого говорить… я еще никогда ничего такого не говорил… но как только я увидел вас… я совсем… совсем утонул!.. Я… Простите меня, мадам Диана, я сошел с ума… Я… такой… А вы… вы… самая прекрасная из всех богинь!..
— О господи! Чарли, дорогой мой, замолчите… умоляю вас… Посмотрите же, как все смотрят на нас… У меня подкашиваются ноги и… Ах, пожалуйста, посадите меня вон в то дальнее кресло…
— А мне совсем… совсем исчезнуть? Вы не сможете простить меня?
— О боже… Завтра… Завтра… Утром…
— Я смогу все это сказать вам завтра?
— О да… Посадите меня, дорогой Чарли, иначе я сейчас упаду…
Чарли благоговейно усадил ее в кресло. На лице его было написано все, что творилось сейчас в его душе и сердце.
— Что с тобою, дорогая моя матушка? — Диана подбежала к ее креслу
и склонилась над матерью.
— О, сущие пустяки! Просто слегка заболела голова. Я так давно не кружилась в танце… И болезнь, вероятно, еще не совсем прошла… Ах, пустяки… нет оснований для беспокойства, милая доченька.
— Вот и прекрасно. Но мне показалось, что Чарли рассказывал тебе еще что-то забавное об этой их противной Китти, не так ли?
— О нет, моя девочка. Но Чарли действительно был очень мил.
— Ах, матушка, я тотчас же передам ему эти твои слова! Я уверена, что он будет счастлив услышать их.