— Кого вы сегодня примете, сэр Томас? — спросил он.
— Тех, — улыбнулся Грешем, — кого вы мне подкинете, Роберт! Целиком полагаюсь на ваш опыт и знание обстановки.
— Благодарю вас, сэр. Но сегодня у вас крайне мало времени…
— Да, Роберт, и сегодня все напоминают мне об этом.
— Простите, сэр Томас, но сегодня мы все так волнуемся…
— И это вполне естественно, дружище, — вздохнул Грешем. — Ведь насколько мне известно, далеко не каждый день в гости к купцам отправляется правящая королевская династия. Итак, кто же первый, Роберт?
— Преподобный Джон Уокер, сэр, если позволите.
— О, давненько я не видывал святого отца! Давайте-ка сюда этого отпетого прохвоста…
Сэр Томас Грешем умел делать не только членов парламента Англии, но и пастырей Божьих, если это могло принести надежный и устойчивый доход…
В Коунтергейтской тюрьме, этой мрачной юдоли лондонских банкротов, злостных должников без всякой надежды и отпетых мошенников с недурными видами на будущее, куда он зашел однажды по делам одного из своих незадачливых клиентов, Грешем увидел какого-то рыжего оборванца неопределенного возраста с грязной клочковатой бородой. Он держал замызганную, истерзанную Библию в черных от грязи и копоти руках и, по-видимому, что-то читал из Священного Писания десятку таких же рваных
и грязных обитателей этого достойного заведения.
Грешем подошел поближе и услышал:
… — И тогда Всевышний решил наказать ее. Он велел запереть Магдалину в конюшню и посадить ее на лошадиный корм. Но и это не помогло. Сатана нашел ее, и, пока она любовалась, как породистый жеребец покрывает породистую кобылу, этот сукин сын проделывал с ней то же самое. А потом от лошадиного корма она сама стала ржать, и жеребцы
с гораздо большей охотой стали иметь дело с нею, чем со своими кобылами…
— О господи… — крестились слушатели, — и все это здесь действительно написано?
— А как же? — возвысил голос проповедник. — Вот, читай! — И он
в сердцах совал в лицо то одному, то другому потрясенному слушателю свою драную книжицу.
— Но я… видишь ли… вовсе глазами слаб…
— И я тоже, пожалуй, не разберусь со всеми этими письменами… Какой уж здесь свет, сами видите, святой отец…
— Уж не думаете ли вы, что я выдумываю все это? — продолжал гневаться проповедник.
— Нет, конечно, но все-таки… как-то раньше мне вовсе не доводилось слышать подобных мест из Священного Писания…
— Просто совсем не в ту церковь ты ходил… И священник был, видимо, совсем не тот…
— Ладно, нечего тут спорить, — прогудел отечного вида низкорослый толстяк с седой порослью на голове. — Врет себе человек для нашего же удовольствия, стой да слушай. А не нравится — выметайся отсюда, дай другим послушать. Читай, святой отец, дальше.
— Корм нужен, — решительно заявил проповедник, — да и горло не худо бы немного смочить.
— На корм, пожалуй, что-нибудь соберем, а уж горло смочишь вон из того кувшина — вода там хоть и вонючая, но все-таки мокрая… — Собрав несколько пенсов и передав их проповеднику, толстяк сказал:
— Ври дальше, святой отец, да побожественнее.
И Грешем услышал из уст самозваного проповедника такую дикую чушь и ересь, такую скабрезную мешанину из кабацких и рыночных анекдотов, соленых матросских россказней о деяниях святых небожителей, что, произойди подобная проповедь где-нибудь в другом месте, еретика сожгли бы на святом костре…
Нахохотавшись до слез и до икоты, Грешем решил выкупить этого «проповедника» из тюрьмы. Поручив Одричу уладить дело, он спустя несколько дней получил приятную возможность познакомиться с ним лично в своей конторе в Сити…
— Джон Уокер, к вашим услугам, сэр, — представился тот. — Бывший рыботорговец. Ныне на мели…
— Послушайте, милейший, я уверен, из вас вышел бы неплохой духовный пастырь, получи вы соответствующее образование. Но, черт вас возьми, приятель, какую же дикую ахинею и пещерный вздор вы несли! Ничего подобного я в жизни своей не слыхивал! Это было просто восхитительно, уверяю вас! — И Грешем весело засмеялся.
— У меня в руках оказалась Библия, — улыбаясь, оправдывался Уокер, — и это было все, что осталось от моей торговли и имущества. Я научился
по-своему переводить ее с латыни, чем стараюсь облегчить страдания
своих товарищей по несчастью, а заодно уж немного зарабатываю себе
на пропитание…
— Ну что ж, — заметил Грешем, — в конце концов, всякая проповедь достойна вознаграждения, если ее слушает хоть один человек. Но что же мы с вами будем делать?
— Я был бы совсем не против того, чтобы заняться этим делом, сэр, если вы действительно находите, что у меня что-то получается. Во всяком случае, оно не смердит тухлой рыбой и не хуже всякого другого.
— Вероятно. Но сейчас, когда церковь обстригли, словно овцу63, едва ли можно рассчитывать прилично заработать на этом деле.
— О, не говорите так, сэр! Если с умом взяться за дела духовные, можно выжать из них очень неплохие деньги! Я, например, знаю одного бывшего гробовщика, сколотившего себе целое состояние на продаже индульгенций64!
— Вот как? — удивился Грешем. — А что? В конце концов, индульгенция — это тоже товар, не так ли? А товар всегда находит своего покупателя и приносит определенный доход.
— Вот-вот, сэр, я тоже так думаю!
— Послушайте, мистер Уокер, вы подали мне весьма любопытную мысль. Я свяжу вас с мистером Одричем, и вы поработаете с ним над во-
площением ее в жизнь. Надеюсь, вы не возражаете, мистер Уокер?
— Какие разговоры, сэр? Я ваш душой и телом!
— В таком случае, я уверен, мы с вами неплохо сработаемся…
— Дай-то бог! Мне так надоело без дела прозябать в этой проклятой дыре…
— Будет вам дело! — заверил его Грешем.
И дело закипело. Прежде всего Грешем поручил Одричу узаконить Джона Уокера в роли священника. Учтя крайне трудное финансовое положение новой англиканской церкви65, Одрич потратил на это превращение незадачливого рыботорговца в пастыря Божия сущие пустяки.
Со свойственным ему размахом Грешем развернул производство фальшивых индульгенций в одной из своих типографий. Взяв за основу папскую «Таксу святой апостольской канцелярии», они с Одричем разработали большой ценник на отпущение грехов стоимостью от 1 пенса до 100 фунтов стерлингов.
И вот уже почти пятнадцать лет в обход папской казны и королевских законов течет полноводная золотая река в бездонную пропасть подземного лабиринта сэра Томаса Грешема.