Борис — наш старший брат.
В детстве, когда мы ссорились, мы кричали ему: «Борис-барбарис, на ниточке повис! Борис-барбарис, на ниточке повис!»
И вдруг Борис летит в Америку. Чудеса!
Он — аэронавигатор. Все время летает в облаках. Аэронавигация — это наука такая: она учит тому, как надо вести аэроплан в бурю, в туман и во всякую погоду.
Борис должен был лететь на большом двухмоторном аэроплане, который назывался «Страна Советов». От самой Москвы до Нью-Иорка. Через всю Сибирь и через океан.
Вместе с ним летели еще трое: Шестаков — начальник всего экипажа, морской летчик Болотов и борт-механик Фуфаев. Все — испытанные люди. В этот перелет их послал Центральный отдел Осоавиахима. Летчикам дали задачу: узнать, пригодится ли путь, которым они полетят, для воздушных сообщений с Америкой. Кроме того Осоавиахим решил показать всему свету, что советские самолеты не хуже других, что они могут выдержать какую угодно погоду и перелететь океан. Но самая важная задача была: установить живую связь с друзьями СССР в Америке.
Брат живет в городе Москве, мы — в городе Ленинграде.
Нас четверо: бабушка, Лида, Алеша и я. Как только мы узнали, что Борис полетит в Америку, так больше ни о чем уже не говорили. Газет покупали — целые вороха.
Вот «Страна Советов» вылетела из Москвы. Ну, что-то будет?
Вот «Страна Советов» уже в Сибири.
А вот целых пять дней нет ничего о «Стране Советов». Пропала «Страна Советов».
Мы испугались. Вдруг все погибли?
А на шестой день прочли в газете: «Катастрофа...»
Летчики возвращаются в Москву.
Вот тебе раз!
Мне даже стыдно было попасть на глаза моему приятелю Косте Преображенскому.
Засмеет!
И вдруг опять читаем в газетах: «Летчики вылетели снова».
Вот это здорово!
Я опять рассказываю Косте Преображенскому в тысячный раз все, что знаю и не знаю о своем брате Борисе, об аэропланах и даже об Америке.
Прошло месяца два. Экипаж «Страны Советов»: вернулся в СССР.
Со дня на день летчики должны были приехать из Москвы в Ленинград. Мы все были как в лихорадке.
Наконец мы прочли в газетах: «Сегодня в Ленинград с утренним поездом прибыл экипаж «Страны Советов»: Шестаков, морской летчик Болотов, аэронавигатор Стерлигов и борт-механик Фуфаев. Летчики пробудут четыре дня и затем отправятся в поездку по всему СССР». Дальше в газете говорилось, где и когда летчики будут выступать с докладами о своем полете. Выходило так, что они все четыре дня только и будут читать доклады.
Значит, Борис не сможет приехать к нам? Мы так расстроились, что даже не пошли встречать его: все равно не увидишь — столько будет народу. И все-таки мы не могли поверить, чтобы он так и уехал, не побывав у нас.
Это было бы большое свинство.
Мы надеялись, что он постарается как-нибудь выбрать время.
А пока нас, трясла лихорадка.
Мы толпой торчали у окон.
Даже бабушка побросала немецкие тетрадки своих учеников и тоже прилипла к окну.
Наступило 8 часов вечера. Вдруг Лида закричала из другой комнаты:
— Ой! Сюда! Сюда! Скорей! Сейчас они будут говорить по радио!
Мы бросились к радио. Куда там! Вес вцепились в наушники, и каждый тащит их к себе. Кончилось тем, что аппарат упал на пол и сломался. Одно ухо осталось в руках у меня, а другое — у Алеши. Как теперь узнать, что говорит Борис?
Мы ждем и ничего не знаем.
10 часов — никого нет. Четверть одиннадцатого — никого нет.
Ну конечно он не приедет. Я устал ждать, повалился на диван и объявил:
— Не буду больше ждать!
Но ничего не получается: все равно жду. Половина одиннадцатого. И вдруг мимо окон по грязи нашего темного проспекта проскочил автомобиль. Все ринулись к окнам. Но автомобиль проехал мимо.
— Безобразие! — сказала Лида и ушла в другую комнату. Мы тоже разбрелись по углам.
А тут запыхтел второй автомобиль.
Врешь, не обманешь — это не Борис.
А все-таки я посмотрел в окно и увидел, как фонари автомобиля описали широкий круг и остановились у ворот нашего дома.
— Борис! — закричал я. Сердце у меня так и стучало.
Все стоят неподвижно и ждут: ведь может быть это еще и не он.
И вдруг — звонок.
Борис!
Высокий, в шинели, перепоясанной ремнем, он загородил собой всю дверь.
Что тут было!
— Качать! Качать! — кричала бабушка и бежала к Борису.
Брат поднял ее на руки и поцеловал.
— Борис! Борис! — кричали мы. — А мы думали, что ты не приедешь.
— Борис, скажи, ну что в Америке?
— Борис, ну как в Америке?
— Борис, какая Америка?
Брат вертится в разные стороны и не знает, что делать, кому отвечать. Наконец мы протащили его в комнату и усадили.
— Уф! — сказал он. — Дым из головы идет.
Но даже и тогда, когда стало немного потише, Борис не мог рассказать все по порядку: каждый лез со своими вопросами и требовал, чтобы брат отвечал сейчас же.
Наконец мы решили, что так нельзя: нужно рассказать с самого начала.
А бабушка первая помешала этому.
— Борис, — воскликнула она, — скажи, правда ли, что на вас налетел орел, как писали в газетах? Он, наверное, защищал свое гнездо и вступил в единоборство с вами.
— Ну, не думаю, — отвечал брат. — Налететь-то он налетел, а защищал ли гнездо — не знаю.
— Как жаль, — огорчилась бабушка.
— Случилось это вот как.
Мы все уставились на брата. Он стал рассказывать.
— Ночью мы вылетели из Москвы. Мы должны лететь весь день и к вечеру, до захода солнца, спуститься в Омске. А от Москвы до Омска 2.350 километров. Долетели до самого Урала — погода все время хорошая, а над Уралом пошел дождь. Облака прижимают нас к земле, и поэтому летим очень низко. Горы покрыты лесом, и иногда колеса нашего самолета чуть не задевают верхушки деревьев. И вдруг из одной долины нам навстречу летит орел. Здоровенный. Я удивился: что это он летит прямо на нас? Думаю — сейчас свернет в сторону. Нет, и не собирается: летит вперед и все. И вдруг — трах об левое крыло со всего размаха. Так кувырком и свалился вниз.
Бабушка не вытерпела.
— О, я уверена — он защищал свое гнездо.
— Нет. Он, бедняга, не сообразил, что мы летели очень быстро, и наскочил. Если бы он попал в пропеллер — нам пришлось бы садиться на горы. А это очень трудно... В Омске, когда мы осматривали самолет, то в левом крыле нашли вмятину величиной в шапку. Так здорово стукнулись.
Лида все время вертелась на стуле. Должно быть, она давно приготовила какой-то вопрос. Наконец она улучила минуту и спросила:
— Борис, скажи, а как вы упали? Мы тогда все очень беспокоились: целых пять дней про вас ничего не писали в газете.
— Упали, как и все падают — вниз, — отвечал брат.
— Нет, правда?
— Правда, вниз... Ну, не сердись, сейчас расскажу.
Из Омска мы прилетели в Красноярск. Все идет хорошо. А из Красноярска должны лететь в Читу. Расстояние большое: тысяча четыреста пятьдесят километров, если лететь как по линейке. Места опасные: сначала таежные горы, потом Байкал, — а он свирепый, — потом Яблоновый хребет. Лететь нужно высоко. Ниже 2.000 метров не спускаться, а то попадешь в болтанку — и расшибешься об гору.
Мы удивились.
— Это что за болтанка такая?
— О, болтанка — штука опасная. Обычно ее называют воздушной ямой. Знаете, когда в речке сильное течение — воронки бывают? Завертит какую-нибудь веточку и утянет вниз. И в воздухе такие же воронки есть. Попадет в воронку аэроплан — и провалится вниз, иногда метров на 300. Вот это болтанкой и называется. Очень легко тогда об гору расшибиться... С утра мы получаем плохие вести по радио и по телеграфу — сообщают, что по всему нашему пути лежит густой туман.
Но мы не испугались. Мы знаем, что туман рассеется часа через два, как взойдет солнце.
Всю ночь мы старательно готовим «Страну Советов» к отлету. Каждый по сорок раз проверяет свое хозяйство. Мы спешим. Вылететь надо рано, с рассветом, чтобы ночь не застигла где-нибудь в горах или над Байкалом.
Вдруг видим: Болотов тащит какую-то корзину. Осторожно так. А он у нас вроде завхоза был, кроме всего прочего. Мы так и звали его: завхоз дядя Том. Он на негра похож.
— Что это у вас в корзинке? — спрашиваем мы дядю Тома.
Он показал. А в корзинке до самых краев яйца наложены.
Мы давай смеяться.
— Да куда вы столько, дядя Том? Уж прихватили бы за одно и курятник!
— Ладно, ладно, смейтесь, — говорит дядя Том. — Еще как пригодятся. Сами попросите.
«Ну пусть, — думаем, — везет сколько влезет».
Рассвело. Мы вылетаем из Красноярска. Сразу круто идем вверх, чтобы за гору не зацепиться, чтобы болтанка не расшибла.
Внизу во всех долинах плавает туман. Взошло солнце. Туман постепенно стал открывать долины и склоны гор. Но вместо тумана полезли тучи, и вдруг ударил шквал. Самолет бросило в сторону. Я чуть не стукнулся головой об стенку кабины.
«Попали в болтанку!» — подумал я.
Самолет швырнуло в другую сторону. Потом мы быстро-быстро полетели вниз, а над самой вершиной горы Шестаков выправил самолет. От одного мотора к другому внутри крыльев — проход. Фуфаев катается по нему с промасленной тряпкой, то к одному мотору, то к другому. Ему нужно очень внимательно следить за моторами — вдруг они сломаются, а спуститься некуда: кругом горы.
Целый день болтаемся мы по небу. Перед самым заходом солнца прояснело.
Под нами Байкал. Много мы о нем слышали и читали: Байкал — очень красивое озеро. Байкал — как море. Байкал свиреп и очень глубок, а сверху видно каждый камешек на дне.
Но камешков на дне я не увидел. А что Байкал очень красив — это верно. Мне жалко, что не могу побросать свои приборы, сложить руки и любоваться Байкалом. Байкал спокоен.
Кругом — здоровенные скалы. На них — лес. Скалы и лес отражаются в воде. А вода такая же как небо: светлая, оранжевая.
Байкал остался позади. Уже вечером пролетаем мы над Верхнеудинском. Видим — на аэродроме толпа. Смотрят, как мы летим.
Я бросил вниз красный вымпел. Это — знак приветствия.
Темнота наступает очень быстро, а до Читы осталось еще 450 километров. И как раз впереди самые высокие горы: хребты Цаган-Хунтей и Яблоновый.
— Ну, как-нибудь пролетим. Это не то, что днем. Часа через два с половиной будем в Чите, — говорим мы.
Ночь хорошая, тихая. Мы быстро летим вперед.
Месяц весь день торчал на небе, а когда, наступила ночь, он посветил чуть-чуть и скрылся.
Стало совсем темно. Мы летим в черном пространстве, а по бокам нашего самолета несутся огненные языки. Кто увидит снизу — пожалуй, подумает: вот летит нечистая сила.
Все огни в кабинах мы потушили. Пусть глаза привыкнут к темноте. Мерцают только фосфорические циферблаты приборов.
Целый час летим в кромешной темноте, и хоть бы какой-нибудь огонек внизу или речка блеснула.
Вот когда бывает луна — даже маленький ручеек блестит, как серебряный.
Вдруг внизу я вижу страшную вещь.
Надо сейчас же сообщить всем. Я прохожу к пилотам, трогаю Болотова за плечо и кричу ему:
— Посмотрите вниз, дядя Том.
Внизу, в темноте, под самолетом распласталось белесое пятно. Тут же впереди другое, только гораздо больше. Пятна быстро соединились вместе.
Мы все так и впились глазами в темноту и со страхом следим, как возникают пятна.
Теперь они выползают из темноты уже со всех сторон, соединяются друг с другом, расплываются все шире и шире.
Это наш смертельный враг — туман.
Скоро в этом белесом море остаются только черные колпаки верхушек гор.
Мы хотим разглядеть через туман огни Читы, но ничего не видим.
Летим еще целый час. Никаких огней, не видно.
Отчего же? Почему мы летим уже два часа, а Читы нет?
Не может быть, чтобы мы сбились.
Я мечусь по своей кабине. Надо найти Читу. Смотрю на компас, — курс правильный. Смотрю на карту: вот где мы сейчас находимся, а Читы нет.
Это непонятно.
Опуститься ниже нельзя: наскочишь на гору.
Так что же делать?
Самолет, как слепой, мечется в темноте в разные стороны.
Надо найти хоть какую-нибудь площадку, куда бы сесть.
Когда ночью аэроплан настигает беда и он не знает, куда спуститься, тогда ракетой стреляют из пистолета. Если город близко — с аэродрома дают сигналы. Разрываясь, ракеты освещают землю. Можно разобрать, что внизу: горы, лес или вода.
Фуфаев и я стреляем из пистолета. Но ракеты исчезают в тумане и лопаются где-то внизу, а нам ничего не видно.
И площадки не найти.
Прошло еще полчаса.
Вдруг в кабину просовывается голова Фуфаева.
— Бензин весь! — кричит ой.
Мы точно приказ получили. Дальше лететь нельзя, рассуждать нечего.
Хочешь, не хочешь — садись.
А куда?.. В тайгу? На горы?
Но тайга — это хвойный лес, бури навалили в нем деревья так, что не продерешься.
Сесть в тайгу — значит разбиться вдребезги. А в чудеса никто из нас не верит.
И все-таки садиться куда-то надо.
Шестаков пускает самолет вниз.
Мы нырнули в туман.
Через секунду сильный толчок бросил меня на стенку кабины. Кругом трещало и гремело. Самолет ломал что-то на своем пути. По дну самолета царапало, на его бока сыпались удары. Точно какие-то звери вцепились в него со всех сторон.
Мы врезались в тайгу. И вдруг — новый удар, да такой, что я полетел куда-то вверх тормашками.
Потом сразу стало тихо. Лежу, не шевелюсь и не могу понять: что же мы, живы? В правой руке чувствую сильную боль. Кругом темнота — хоть глаз выколи.
Наконец я встал и выбрался кое-как из фюзеляжа[1]. Смотрю — вылезают и другие. Значит, чудеса все-таки бывают: мы живы.
Вылезли мы и стоим перед своей разбитой птицей, молчим. Кругом туман, тихо. Так тихо, что даже страшно.
«Крышка, все дело пропало», — думаем мы и никак не можем поверить этому.
— Как страшно! — сказала бабушка.
Брат вынул из портфеля синюю тетрадку.
Все наши руки потянулись за ней.
— Что это такое?
— Постойте, постойте... Это подробный отчет о нашем перелете. Хотите, прочту, что с нами было после того, как мы упали?
— Конечно, хотим! Как же не хотим! Читай скорей!
Брат начал читать:
— «Когда летчики немного опомнились, они попытались узнать, где они, куда попали.
А вдруг все приборы поломались? И секстан[2] поломался? И компас разбился? Что тогда?
Аэронавигатор полез в фюзеляж.
Все с нетерпением ждут, что он скажет.
Стерлигов долго возится внутри самолета, наконец вытаскивает оттуда хронометры, секстан и карты.
— Все цело! — кричит он. — И компас не разбился!
Летчики радостно вздохнули.
Но секстан оказался ни к чему. Редкая звездочка вдруг покажется из тумана и сейчас же прячется.
Попробуй — определи.
Тогда летчики снова стреляют в туман ракетами.
Может быть, поблизости есть жилье, люди? Они увидят или услышат, как рвутся ракеты и придут на помощь?
Последняя ракета исчезла, в тумане, а никто не показывался.
Тогда летчики разложили огромный костер.
Может быть его увидит кто-нибудь?..
Тайга молчит. Туман, сырость. И хоть бы какая-нибудь веточка щелкнула, тогда не было бы так жутко от этой тишины.
Летчики поняли, что они бессильны.
Они опять стоят молча и не знают, что делать.
Вдруг Стерлигов закричал во все горло:
— Огонь!
— Где? Где огонь? — Все всполошились и смотрят в туман.
— Ничего не вижу. — говорит Шестаков.
— И я ничего не вижу, — говорит Болотов.
Фуфаев тоже ничего не видит.
— Да вон, смотрите прямо. Должно быть на вершине горы — костер, — тычет Стерлигов куда-то пальцем.
— Да это не огонь, — говорит наконец, Болотов, — это звезда!
— Ну вот, звезда! Конечно огонь!
— Какой там огонь! Настоящая звезда, — вон ее туман затянул.
Все согласились, что это была все-таки звезда.
— Эх вы! Пенснэ! — сказал Фуфаев.
Опять все стоят молча.
— Вот что, ребята, — предложил Болотов, — давайте спать! Все равно ничего не придумаете. Утро вечера мудренее.
Все согласились. Всех усталость валила с ног.
Залезли в фюзеляж, завалили выход на всякий случай чем попало и захрапели.
Утром Болотов встал первым. Он принялся расталкивать товарищей.
А они спят, как убитые.
— Эй вы, красавцы, пора вставать!
Заспанные летчики вылезли из фюзеляжа.
Все с любопытством оглядываются по сторонам.
«Страна Советов» лежит почти на самой вершине горы. Шасси самолета разбиты. Штук двадцать огромных сосен стоят совсем без макушек, макушки валяются внизу: их срезал, падая, самолет.
Кругом, куда ни посмотришь, — горы, горы и горы, поросшие лесом.
Но теперь ветер качает сосны, тайга шумит.
Над самыми головами пилотов закуковала кукушка.
Уж не считает ли она дни, сколько им сидеть в тайге?
Вое подняли головы.
А это была не кукушка. Это был Фуфаев. Он залез повыше, чтобы посмотреть кругом, по хорошего ничего не увидел и с горя закуковал.
Все засмеялись. Фуфаев немножко развеселил пилотов.
— Ну, аэронавигатор, теперь вы можете сказать, где мы находимся? — спросили все у Стерлигова.
Стерлигов разложил на траве карты, все склонились над ними.
Аэронавигатор смотрит на компас, на карту, высчитывает что-то на бумажке и, наконец, говорит.
— Мы находимся в долине реки Зазы.
— А где эта река Заза? И далеко ли до Читы?
— Река Заза между Верхнеудинском и Читой. До обоих городов далеко. Ближе — сибирский тракт, до него 80 километров.
Теперь все ясно.
— Но как же добраться до этого сибирского шоссе? Как же бросить самолет?
Летчики опять приуныли.
— Хорошо бы поесть, — сказал Фуфаев. Все посмотрели на Болотова.
Он встал, залез в фюзеляж и вытащил оттуда корзинку с яйцами.
Все яйца остались целы: они были сварены вкрутку. Кроме них Болотов вытащил четыре французских булки и десять плиток шоколада.
— Ну что? Теперь будете смеяться? — сказал он.
Но пилоты не слушали его: они набросились на еду!
Болотов испугался, что они сразу и съедят все. Он с трудом отобрал еду и снова спрятал ее. Кто знает, сколько еще времени придется сидеть в тайге!
— Ну теперь вы, дядя Том, с Фуфаевым отправляйтесь на разведки, а я с аэронавигатором буду сторожить самолет, — сказал Шестаков.
Так и сделали.
Фуфаев и Болотов прицепили наганы, взяли компас, бинокль и кроме того Болотов взял еще ружье и топор.
— Вы костер подымней разложите, робинзоны, — сказал Фуфаев. — А. мы будем смотреть на дым и не заблудимся.
Разведчики отправились в путь.
Они спустились с горы и пошли по долине, потом снова поднялись на гору.
Болотов размахивал топором и делал на стволах зарубки, чтоб не заблудиться.
Перевалили еще гору. Солнце подошло к полудню.
Вдруг Болотов остановился и передал бинокль Фуфаеву.
— Посмотрите-ка вон туда.
Фуфаев оседлал нос и посмотрел.
— Ничего не вижу.
— Ну, как ничего не видите? Вон, в той долине, видите — копны?
— Вижу, но это не копны.
— Нет, копны.
— Нет, это не копны, — говорит Фуфаев.
— А вот пойдем, посмотрим, — говорит Болотов.
Пошли.
Перелезли через небольшой бугор и вдруг видят: совсем близко от них стоят самые настоящие копны сена.
Болотов победоносно посмотрел на Фуфаева.
— Что? Я говорил?
И они стремглав пустились с холма вниз.
Вдруг стала видна река, на берегу много копен, а подальше несколько лошадей, юрта, а за юртой прячется кто-то.
Летчики от радости даже глазам своим не верят.
Люди! Сейчас они все узнают!
Впереди — болотце. Летчики его и не замечают — бегут к юрте и размахивают руками, а в руках у них ружье, топор и бинокль.
И вдруг остановились, как вкопанные.
Они заметили, что человек собирается бежать от них.
Они поняли в чем дело: человек испугался. Может быть он думает, бандиты на него налет совершают?
Летчики положили оружие на кочки, подняли руки вверх и закричали:
— Постойте! Постойте! Мы не тронем! Мы вовсе не бандиты!
Тогда из-за юрты вновь показалась голова. Летчики подошли поближе. Они увидели, что это бурят.
— Как вы думаете, дядя Том, он понимает нас? — спросил Фуфаев.
— Чорт его знает! Должно быть. Не удрал бы только.
Бурят со страхом смотрит на летчиков.
Летчики, по колена стоят в воде, раскланиваются перед бурятом и прикладывают руки к сердцу.
Потом опять чуть-чуть подошли поближе. Теперь летчики хорошо видят бурята.
Даже видно, как у него на шее болтаются на веревочке деревянные божки. Он испуганно теребит их руками.
Когда летчики подошли еще поближе, бурят спросил:
— Кто такая?
— Батюшки! — обрадовались Болотов и Фуфаев. — Он говорит по-русски!
Они рассказали ему, что они охотники. Охотились и заблудились в лесу. Бурят немного успокоился.
— А! Охота многа! Хороша охота!
И он улыбнулся.
Летчики подошли к юрте.
— Отчего ты от нас прячешься? — спросили они.
— Ой! Прятал! Прятал! — Бурят в страхе показал на небо.
— Шайтан!.. Ночь шайтан летал! Большой шайтан, с огнем. На гора садился... с огнем! — И бурят показал на гору, куда спустилась «Страна Советов».
Летчики захохотали. «Ба! так вот оно в чем дело!»
— А почему же ты один? Где другие?
— Бежал. Наша бежал. Я остался: коня жалко.
Тогда летчики рассказали буряту, кто они такие на самом деле, как пролетали ночью на аэроплане, бросали ракеты и как спустились вон на ту гору.
Нелегко было заставить бурята поверить, что никакого шайтана и не было.
Когда-то, где-то он видел самолет, и это помогло: бурят поверил.
Летчики даже уговорили его пойти с ними на место катастрофы».
— Дальше я расскажу вам сам, — сказал брат и спрятал тетрадку.
— Шестаков и я вытаращили глаза, когда увидели дядю Тома и Фуфаева с бурятом.
Откуда они его взяли?
Бурят был так грязен, что подойти страшно.
Говорят, у них такой обычай: кто грязней, тот главней. К самому главному, я думаю, совсем не подойдешь.
Бурят бегает вокруг самолета и все хлопает себя по замасленным коленкам, удивляется.
— Ай! какой большой птиц! Ай! какой большой сломайла!
Он тычет пальцем в сломанные шасси. А мы все бегаем за ним и расспрашиваем.
— Где мы?
— Как выбраться?
— Далеко ли?
Наконец он бросил бегать и все нам рассказал.
Правда: мы в долине реки Заза: до ближнего села, Сосново-Озерска, — 80 километров. А буряты приезжают сюда раз в год за много километров косить сено. Они как раз собирались везти сено в село, да шайтан помешал.
Bo-время поймали бурята Фуфаев и дядя Том.
Но что же нам дальше делать? Бросить самолет и итти пешком до Сибирского тракта? Невозможно. Нельзя оставить дорогие приборы и инструменты, а с собой их не унести.
Мы не знаем, как быть.
Опять набросились на бурята.
— Довези нас, голубчик, как-нибудь на своих телегах до этого самого Сосново-Озерска.
Но бурят не соглашается. Хлопает себя по коленкам, приседает и все твердит:
— Ай! не могу! Не могу! Не могу! Сено дорого! Сена нет!
Ну что делать с ним? Мы ему и деньги суем и всякие блестящие предметы, а Фуфаев даже свои перламутровые запонки хотел ему подарить.
Не соглашается бурят — да и только. А чтобы вещи не соблазняли, так он даже руками лицо закрыл.
Тогда Шестаков рассердился и написал что-то в блокноте, вырвал листочек и тычет буряту в руку.
— На, смотри: вот тебе расписка, понимаешь... Вот я пишу: когда ты приедешь в Сосново-Озерск, тебе сейчас же и за сено заплатят и за труды, а хочешь, — и все твое сено привезут. На, бери!
Уговорили все-таки. Бурят ушел.
К вечеру едут четыре бурята на трех телегах. От радости мы чуть не бросились обнимать их.
Доверху нагрузили телеги самыми ценными приборами и мелкими частями самолета и ночью тронулись в путь.
Телеги уже далеко уехали, а мы никак не можем отойти от самолета.
Жалко оставлять его в тайге.
Так и пошли, точно товарища бросили.
Дороги никакой нет. Едем прямо по буграм. Чуть тащимся. Темно — как и в прошлую ночь, друг на друга натыкаемся.
Туман. Мы идем позади телег и молчим. Будто хороним кого-то.
Как же теперь быть? Как мы теперь в Москву покажемся?
Разве легко перенести такой позор? Н е д о л е т е л и! Упали!
Нет. Лучше умереть, лучше совсем не возвращаться в Москву. Или вот что: добиться в Москве, чтобы второй раз снарядили экспедицию...
К вечеру второго дня есть стало нечего: яйца съели, а от булок и помину нет. У бурят у самих есть нечего.
Дядя Том лезет в свою корзинку и вытаскивает две плитки шоколада. Приберег все-таки.
Мы получили по маленькому кусочку шоколада.
Но что такое маленький кусочек шоколада?.. Мы хотим есть. Крокодила бы съели!
— Погодите, — говорит дядя Том, хватает ружье и исчезает в чаще.
Через некоторое время раздаются подряд два выстрела.
— Ну должно быть крокодила убил, — говорит Фуфаев. — Вот поедим!
Но когда появился дядя Том — в руках у него был крохотный бурундучок, маленькая белочка.
Вот все, что подстрелил дядя Том...
Идем три солнца, как говорят буряты, значит три дня, и, наконец, приходим в Сосново-Озерск.
Как только мы показались на улицах Сосново-Озерска — все окна, все двери пооткрывались. Отовсюду народ выскочил.
Этакие чудеса! Идут четверо, в длинных кожаных куртках, в кожаных шлемах с большими очками. Откуда такие люди? И что они везут? Завалены телеги какими-то непонятными штуками. Буряты суетятся возле.
Все село сбежалось, таращат глаза, прямо в рот лезут и все никак не надивятся.
Первым делом мы на телеграф. Посылаем телеграмму.
«Беда! Крушение! Что делать?»
Ждем ответа.
Телеграфистка, Анна Петровна, обед предлагает, чай. Мы бросаемся на еду, как голодные звери.
Вдруг застучал аппарат.
Мы кучей к нему. Руки и ноги трясутся от страха: что скажет Москва?
А из аппарата медленно-медленно ползет узенькая бумажка.
Анна Петровна читает:
«Немедленно скорейшим способом прибыть в Москву».
Мы как гаркнем в четыре глотки:
— Ур-ра!
Раз говорят: немедленно, скорейшим способом, значит опять полетим! Оттого так и торопят.
Выходит, что Осоавиахим решил возобновить перелет.
Как будто бы так.
Тогда скорей, скорей в Москву!
Теперь во что бы то ни стало прилетим в Америку.
Жизнь в Сосново-Озерске с места не двигается: каждый час — как три года. А в мыслях мы уже и в поезд сели, и едем, и вот уже в Москве, а на самом деле сидим в этом несчастном Сосново-Озерске.
На другой день утром из Верхнеудинска прикатил автомобиль.
Приехали за нами начальник и помощник административного отдела Бурятской республики.
С шофером нас семь человек, а мест в автомобиле — четыре: сели друг на друга и поехали.
По дороге много озер и рек. А в озерах и реках — гуси и утки. Дядя Том как увидит утиный хвост — кубарем из автомобиля и к воде.
Хлоп... хлоп... из ружья. Но все мимо. Утки и гуси в разные стороны.
А Шестаков за ним палит и тоже все мимо.
Остановились однажды; шофер наполнял радиатор водой, а дядя Том и Шестаков пропали.
Битый час стоим, ждем их — не идут.
Наконец поехали искать — прямо по траве поехали, вдоль берега.
Едем, едем — нашли.
Уже в воде стоят и целятся. Всё забыли. Выстрелили, промахнулись, побежали дальше. Мы за ними. Насилу поймали, посадили и поехали.
Скоро и ночь подошла, темная: ничего не видно.
Вдоль дороги бегут телеграфные столбы, по ним и путь держим, но только от одного столба другого не видно.
Смотрим: шофер стал то туда, то сюда автомобиль заворачивать — столбы потерялись и дорога тоже. Выскочили мы из автомобиля и принялись столбы искать. Нашли все-таки, поехали и к утру благополучно прикатили в Верхнеудинск.
В Верхнеудинске садимся в скорый поезд.
Ну, теперь прямо в Москву!
На какой-то станции купили газету: может быть уже написано о нас?
Так и есть! Читаем:
«11 августа вследствие тумана «Страна Советов» села в тайгу.
Перелет прерван. Летчики возвращаются в Москву».
Теперь весь свет знает о нашей катастрофе. Эх! Скверно!
А тут еще дождь все время. Унылая Сибирь.
Да с чего это мы взяли, что полетим снова? Никуда не полетим.
Уж лучше бы и в Москву не показываться.
В Иркутске мы простились с Шестаковым — он пересел на самолет и на два дня раньше нас прилетел в Москву.
23 августа, в одиннадцать часов утра, вылезаем мы на Ярославском вокзале.
Не идут ноги в Москву.
И как это в ней все стоит по-старому? Все бегают, суетятся, никому и дела нет, что тут такая история. Мы даже из вагона не вылезаем.
Вдруг за окном — Шестаков. Мы бросились к нему.
У Шестакова рот до ушей, улыбается.
— Ну что? Как?
— Сегодня ночью, — говорит Шестаков, — снова вылетаем. В прежнем составе, на таком же самолете.
Больше нас обрадовать было нельзя.
Мы подхватили свои пожитки, вылетели из вагона и, как бешеные, понеслись в автомобиле на аэродром.
Фюзеляж — корпус самолета.
Секстан — инструмент, которым по звездам определяют место на земном шаре.