Мы твердо решили: будь что будет, а долетим. И через Сибирь пролетим, и через океан пролетим, и прилетим в Америку.
Когда мы отлетали в первый раз, нас провожала масса народа, а теперь — маленькая кучка.
Идет дождь. Аэродром пустынен.
В час ночи мы вылетели из Москвы. Дождь не перестает. Осень на носу. А в Сибири она наступает раньше.
Дни короче — значит лётных часов меньше.
Дождь льет не переставая. Он мешает лететь: через его мокрую муть плохо видно.
Перелетаем Урал и вдруг — стоп.
Что такое?
Левый мотор испортился. Надо сесть.
Садимся в поле, около Челябинска.
Ох, уж эти моторы! Беда с ними, хоть и заграничные.
Кто знает, в какую калошу они еще посадят нас?
Вот и сиди в открытом поле под дождем. Мокни и жди. А каждый лишний час портит нам все дело. Удлиняет время перелета.
К ночи общими силами починили кое-как мотор и полетели вперед.
Дождь льет во-всю. Налетает шквалистый ветер, он бросает нас в разные стороны. Вдруг, откуда ни возьмись, движется на нас белая стена.
Это что такое?
Крупа.
Через секунду крупа вихрем кружится вокруг нас. Земля скрыта.
Перед глазами только белые точки, — они вертятся, летят вбок, вверх, вниз и кажется, что это надают перепутанные белые нитки.
При этакой чертовской погоде мы пролетаем Омск и во второй раз спускаемся в Красноярске.
Ну, теперь, думаем, держись! Второй раз такая беда не должна быть, как в первый.
Долетим до Читы!
Летим — и все идет благополучно.
Хоть и ветер, и дождь, но мы перестали на них обращать внимание.
Скоро последний хребет — и Байкал.
И вдруг снова начал сдавать левый мотор.
О, чорт возьми! Опять!
Пролетели немного, и мотор стал совсем.
А садиться некуда: кругом горы.
Еле-еле успели спуститься на аэродром в Иркутске.
Фуфаев долго осматривает мотор, а мы стоим и ждем со страхом, что он скажет.
И Фуфаев говорит:
— Мотор надо сменить.
Шестаков, Болотов и я набрасываемся на Фуфаева.
— Врешь! Зачем сменить?
— Да на этом моторе лететь нельзя.
— Как нельзя? Может быть как-нибудь можно? — не верим мы.
— Нет, нельзя! — отвечает Фуфаев.
Что же делать? Ведь невозможно ждать, пока пришлют из Москвы другой мотор! И когда это будет?!
Мы ходим как потерянные, проклиная все.
Я посылаю радиограмму: «Мотор сломался, Что делать?»
А мне отвечают: «Моторы будут завтра. Идут поездом в Иркутск».
Вот это здорово!
Осоавиахим оказался очень заботливым. Он сам, видно, не верил в заграничные моторы и потому послал запасные еще заранее.
Три дня ставили новый мотор. Фуфаев точно приклеился к нему.
Не спит, не ест, только пьет воду бочками.
Готово. Летим. Снова перед нами Байкал.
— Ну, теперь — пролетим!
Но Байкал не хочет пропускать. Дождь и ураган бросаются на нас. Мы как перышко носимся по воздуху. Ветер сильнее нас.
«Неужели, думаем, опять не долететь до Читы?»
Вдруг страшный удар бросает нас вниз и несет на скалу.
Я уперся руками в стенку кабины.
— Конец!
Самолет стремительно проносится над выступом скалы. Внизу — пропасть.
Чуть не чиркнув крылом о камень, мы снова взлетаем вверх.
Пронесло!
Внизу шипит и возится Байкал. Как он не похож на тот Байкал, над которым мы пролетали две недели назад. У берегов, у скал — белая стена пены: там разбиваются волны. Даль закрыта сеткой дождя.
Над водой в просторе ветер гоняет нас, куда хочет. Мы сопротивляемся. Не мало нужно силы и ловкости, чтобы итти вперед.
А идем страшно медленно.
По временам налетают такие порывы ветра, что нас чуть не отбрасывает назад. Как дубиной по лбу.
Мы собираем вое силы, чтобы одолеть бурю.
И мы одолели. Как Байкал ни злился, а пропустил нас.
Но спускаемся мы не в Чите, а в Верхнеудинске. Весь город высыпал встречать нас.
Борис на минуту замолчал. Мы сидим и тоже молчим. Чего только не пришлось испытать Борису!
Уж как там ни верти, а мне все-таки приятно, что у меня такой брат. Не каждый может бороться с бурей в воздухе.
Бабушка, и Лида должно быть чувствовали то же. А об Алеше и говорить нечего: глядит на Бориса, как на божество.
«Борис сильный! Борис смелый! Ну, конечно, с таким можно полететь хоть на край света», — должно быть так думал Алеша.
Лида спросила:
— Ну как же вы перелетели океан?
Брат улыбнулся.
— Мы и не перелетели.
— Ну, вот еще. Вы же были в Америке?
— Были.
— Так как же вы не перелетели?
— Да так. Вот послушайте, сейчас расскажу. Раньше чем перелетать океан, надо самолет на поплавки поставить. Неужели так на колесах и валить над океаном?
А ставить самолет на поплавки мы должны в Хабаровске, на Амуре.
Из Верхнеудинска в Хабаровск мы прилетели скоро. Ничего особенного, кроме скверной погоды, не было.
Мы спустились на сухопутный аэродром. Теперь «Страну Советов» нужно протащить на Амур. Но как? До Амура одна узкая дорога. По бокам большие сосны и ели. А у самолета размах крыльев 30 метров. Не пройти. Никак не протащить «Страну Советов».
Что тут делать?
Положим — есть выход, но опасный.
Невдалеке, до самой реки тянется болото. Деревьев на нем нет.
— «Может быть как-нибудь через болото можно протащить?» думаем мы.
— А вдруг «Страна Советов» завязнет?
— А вдруг не завязнет?
— А вдруг завязнет? Тогда что?
Все думают: завязнет, или не завязнет «Страна Советов».
Тут сбежался весь Хабаровск.
Не долго думая, народ на руках потащил «Страну Советов» прямо в болото.
Люди вязнут, падают, кричат, поют «Дубинушку» и тащат, тащат «Страну Советов».
И протащили.
Поставили самолет у самой воды. Тут же на берегу стоит огромный подъемный кран. Рабочие быстро сняли колеса с самолета и прикрепили два поплавка, две лодочки. Поплавки сделаны из крепкого, металлического каркаса, покрыты дуралюминием, а внутри были водонепроницаемые перегородки.
Подъемный кран поднял «Страну Советов» на воздух и бережно поставил ее на воду.
Теперь можно собираться в путь.
Мы готовимся к войне с Охотским морем и с океаном. Устанавливаем морское снаряжение, грузим канаты, спасательные круги.
Несколько раз делаем пробные полеты.
Надо все предвидеть. Каждую мелочь проверить.
7.950 километров мы должны пролететь над водой.
Бабушка, а за ней и все мы так и ахнули.
— Как? 7.950 километров? И без остановок?!
— Нет, с остановками.
— Ну это еще ничего.
— Ну, положим, что для вас и ничего, — сказал брат и улыбнулся, — а для нас — мы знали — это расстояние будет самым тяжелым.
Никто никогда еще не летал вдоль Алеутских островов. Мы полетим первыми. А через Охотское море перелетел только однажды летчик Волынский в 1927 году на самолете «Советский север». Но все это бы еще ничего, если бы не осень. Дождь! Ветер! Туман!
— А что будет в открытом океане? — спрашиваем мы друг друга. Но ждать хорошей погоды мы не можем. Отлет назначили на 12 сентября.
Мы ждем, что вот двенадцатого будет дождь, ветер — и вдруг: солнце!
Вот это чудеса!
Первый хороший день за весь путь от Москвы до Хабаровска.
Летим! Скорей! Нельзя терять ни минуты. Погода может испортиться, и тогда нам будет худо: порядочный кусок мы должны пролететь над сушей, а у самолета уже поплавки: случись что-нибудь, — с поплавками на землю не сядешь.
Но погода не портится. Тучи не скрывают солнца, и через четыре часа мы уже спустились на воду в устье Амура, у Николаевска.
А на другой день — буря. Все Охотское море взволновалось. Лететь нельзя.
Мы злимся на погоду. Шатаемся по берегу и смотрим в море.
Может быть буря утихнет.
Один день ждем — погода не лучше.
Ждем второй день — все равно не лучше.
Третий и четвертый ждем: ясно — хорошей погоды никогда не будет.
— Вот что. Летим — и все! — говорит Шестаков.
Мы согласны. И так четыре дня потеряли. Дольше терпеть не можем.
Вылетели.
Вылетели — и прямо в ад. Буря сразу подхватила нас, завертела и понесла куда-то. Ветер ревет громче пропеллеров, гремит по нашему самолету. Туман, ветер и дождь в Охотском море бывают в одно и то же время. Это месиво кружится вокруг нас и кружит нас. Мы ничего не видим, — ни неба, ни моря. Каждый раз, когда самолет стремительно летит куда-то, кажется, что вот теперь наверняка окунемся в воду. Мы знаем, как один самолет попал в такую же беду — и сел вверх колесами.
Теперь у руля сидит дядя Том и борется с бурей. Я изо всех сил стараюсь помочь ему, определяю точный курс. Главное — надо встретить сторожевой пароход «Воровский». Он стоит на самой середине моря на случай, если бы нам понадобилась помощь.
Высчитываю, когда мы должны приблизительно встретиться с ним.
На минуту туман прорвало: внизу стоит пароход. Его так качает, что сверху нам кажется, будто мачты его вот-вот окунутся в воду. Мы всматриваемся в судно: «Воровский» ли это? Нам видно, как на пароходе поднялась суетня, матросы высыпали на палубу и машут нам платками и шапками. Пароход должно быть гудит во-всю, но нам ничего не слышно, а видно только, как вылетает пар.
Пароход приветствует нас, значит это «Воровский». Я посылаю привет по радио и получаю в ответ счастливые пожелания.
Среди бури и мглы мы, как родному, обрадовались пароходу.
Но через две-три минуты его вновь затянуло туманом. Опять летим и ничего не видим.
И вдруг внизу показалась земля. Значит — это Камчатка.
Перелетели все-таки Охотское море. Как оно ни бушевало, а мы одолели его. Мы чувствуем себя уверенней. Теперь долетим.
Но над сопками[3] ветер еще опасней, чем в море: порывы его сильней и неожиданней. Того и гляди ударит об гору. Мы то и дело попадаем и болтанку. Кажется, что горы пляшут. А вдалеке уже виден Петропавловск.
Мы идем вниз. На берегу стоит толпа. Мы благополучно опустились в бухту Петропавловского порта.
А в бухте — рай. И ветер как ветер, и волнение небольшое.
Петропавловск — последний город на советской земле. За ним — океан.
Наша первая остановка — остров Атту. До него 1100 километров.
Мы готовимся к борьбе. Буря бушует. Мы просыпаемся каждый день с надеждой: вдруг погода стала лучше.
Нет! Беспрерывный дождь, беспрерывный ветер и все тучи, тучи и тучи.
Тоска!
У острова Атту стоит корабль «Красный Вымпел». Он посылает нам радиограммы. Радиограммы одни и те же:
«Буря. Дождь. Туман».
«Туман. Буря. Дождь».
Терпение наше лопнуло. Мы спрашиваем бортмеханика:
— Как вы думаете, Фуфаев: моторы протащат нас через океан?
Фуфаев пожимает плечами.
Но ждать нет никакого смысла.
Мы собираемся в путь. Весь Петропавловск провожает нас. Посылаем, по радио приветствия американским рабочим.
Мы сели по местам. Самолет разбегается по воде, поплавки взрывают воду, пена кипит, и мы взлетаем вверх.
Маленький кусочек мы летим над землей на высоте 150 метров.
Вдруг видим совсем у моря, по берегу катится темный шар.
Что такое? Присмотрелись, а это — медведь. Он испугался грома наших моторов и пустился наутек в кусты. Да чуть ли не быстрей нас.
6 часов летим над океаном. Ветер бьет в бок. Иногда мы попадаем вниз и так глубоко, что поплавки чуть-чуть не срезают гребни волн. Но дядя Том — опытный пилот. Он ловко пускает машину вверх. Мы боремся с ветром, но ветер силен и никак не пускает нас на остров Атту: сбивает в сторону.
Остров Атту — маленький. В туман и дождь трудно найти его. Можно пролететь мимо или разбиться о его скалы при посадке.
Но мы нашли маленький Атту.
Дядя Том искусно прошмыгнул мимо скалы и посадил «Страну Советов» в тихую бухту Чичагова.
Как далеко уже мы отлетели от Москвы! Посмотришь на карту и страшно станет. Сколько тысяч километров! Мы — на маленьком островке. Кругом волнуется океан. Назад путь отрезан. И мы только об одном и думаем: скорей, скорей пересечь океан.
Следующая наша остановка — Уналашка. Уналашка — тоже остров в цепи Алеутских островов. Только они и на острова непохожи: торчат из океана пики гор. Ничего не стоит наскочить на них.
Не один американский самолет так и погиб.
Мы как в лихорадке. Целые сутки не отходим от самолета: запасаем горючее, Фуфаев возится с моторами, я проверяю все свои приборы.
Из бухты Чичагова вылетаем в шторм. Океан разбушевался. Такой грозной бури мы никогда не видали. Охотское море — что! Ерунда! Буря в Охотском море — небольшое волнение по сравнению с океанам. Крутом ревет ураган. Дядя Том и Шестаков привязали себя ремнями. На глаза надвинули очки: дождь льет и капли летят, как пули, ударяя в лоб.
Фуфаев и я болтаемся внутри самолета. Чорт возьми! Кажется, на этот раз нам не долететь. Как меня ни бросает в кабине, а мне нужно точно определять путь: насколько нас сносит в стороны и куда. Я изо всех сил стараюсь удержаться на месте, но меня отбрасывает в угол кабины. Я вновь возвращаюсь и все время хватаюсь руками за стенки. Я хочу завоевать свое место, удержаться на нем, но каждый раз мое наступление отбито. Нет! Как же тут высчитывать? И вдруг новый толчок. Перевернулись мы, что ли? Ноги оторвались от пола — я лечу куда-то. Хватаюсь правой рукой за какой-то предмет, и тут же судорога пробегает но всему телу. Запахло жареным мясом. Оказывается, влажной рукой я схватился за клеммы[4] высокого напряжения. 3.000 вольт ударило в руку. Рука обожжена. Я не могу работать. Как же теперь «Страна Советов». Как же справятся теперь дядя Том и Шестаков? Нас унесет к чорту на рога вместо Уналашки.
Я пробую работать левой рукой. Плохо, а все-таки чем-то надо писать цифры.
Вдруг в кабину просовывается Фуфаев и кричит:
— Моторы... Моторы...
А что моторы — не могу разобрать. Неужели стали?
Тогда ясно — мы погибли.
Шторм усиливается. Мы летим вниз. Таких огромных волн никто из нас никогда не видел.
Чуть не сорвали пену с гребня волны и взлетели вверх.
Сейчас окунемся?
Нет! Мы летим вперед.
И вот — остров.
Как мы обрадовались! Может быть как-нибудь дотянем до него?
Еще усилие — и мы спустились в бухту Дейч-Харбор.
В бухте стоит военное судно. На мачтах развеваются американские флаги. Это военное судно — «Челен». Американцы выслали его на случай, если бы нам понадобилась помощь.
Мы не верим себе. Мы как пьяные. У меня невыносимо болит рука. Я оторвал от нижней рубашки рукав и кое-как перевязал руку.
В бухте ходит высокая волна. Мы не можем пришвартовать[5] самолет. Ветер рвет толстые канаты, концы. Самолет прыгает как щепочка.
Волны окатывают нас до самой головы.
Два часа бьемся, наконец привязали и поднялись на борт американского судна.
На палубе матросы выстроены во фронт. Офицеры и капитан отдают нам честь. Американцы смотрят на нас во все глаза. Они понять не могут, как же мы пролетели в такую бурю.
Капитан говорит:
— В такую погоду я ни за что не вышел бы в море.
Как только мы попали в каюту — повалились на койки и заснули.
А на другой день вылетели из Уналашки в Сюард. Сюард — город недалеко от Аляски.
От Уналашки до Сюарда — 1.300 километров.
Ни дождь, ни туман, конечно, не прошли. Все так же налетают шквалы.
— Помните ли вы, что такое солнце, дядя Том? — спрашивает Фуфаев.
— Давно забыл! — И дядя Том безнадежно махнул рукой.
Я посмотрел на него, на других и испугался.
Неужели мы все такие страшные? Больше всего мы похожи на сумасшедших. Щеки у всех ввалились, глаза горят, как в лихорадке, веки красные, воспаленные. Это от бессонных ночей и ветра. Движения у нас нервные, быстрые. Мы напряжены до последней степени.
У нас одна мысль:
«Скорей!»
Уже далеко отлетели от Уналашки, и вдруг я заметил, что компас показывает не на Северный полюс. Новая беда! Значит, в Алеутских островах много магнита, и он отводит стрелку в сторону.
Так вместо Америки можно опять попасть в Европу.
За этой бедой — другая. На наших картах нарисованы острова, а на самом деле их нет, или острова на самом деле есть, а на карте их нет.
Надо решать головоломные задачи, чтобы держать точный курс.
Мы летим низко. Под нами — островок. Вернее — торчит из океана большой камень. Не на все же камни обращать внимание! Но вдруг островок зашевелился. Вот это уже странно! Алеутские острова — вулканического происхождения: так, может быть сейчас извержение вулкана будет? Посмотрим.
Но вместо извержения с камня посыпалось что-то в воду.
Оказывается — это нерпы.[6]
Они сплошной массой покрывали камень, а когда испугались нашего шума — пачками закувыркались в воду. Через секунду камень был гол.
Хоть нам было и не до смеху, но нерпы рассмешили нас. Они так забавно кувыркались от испуга.
Через восемь часов полета мы прилетаем в город Сюард.
«Город» удивил нас.
Сверху кажется, он поместился бы на ладони, да и на самом деле он весь — один квадратный километр. А мостовых нет.
— Как нет? — удивился Алеша.
Мы тоже были удивлены.
— А что же вместо мостовых?
— Пашет. Хоть танцуй. Пройти страшно.
Весь Сюард выехал на автомобилях встречать нас.
— Какая гадость, — сказала Лида.
— Отчего? — спросил Борис.
— Меня тошнит, когда я еду в автомобиле.
— Да что ты! Ну, а американки ничего.
В честь нашего приезда устроили банкет. Нас поздравляют, преподносят цветы, но мы думаем о тех девятистах километрах, которые нам завтра надо пролететь от Сюарда до Ситки.
Мы готовимся к отлету.
Фуфаев, дядя Том и Шестаков лазают с масленками по самолету. Они заправляют моторы маслом, а я вожусь со своими приборами. Опять — буря. «Страна Советов» мечется на толстых «концах». Концы» могут не выдержать, и «Страну Советов» унесет. Холодные волны перекатываются через наши плечи. Руки стынут и держаться трудно.
— Борис, а как же ты работал одной левой рукой? — в испуге спрашивает бабушка.
— И сам не знаю. В городе мне перевязали ее как следует, но сказали, что если я загрязню — будет заражение крови и тогда руку придется отрезать.
— Какой ужас! — воскликнула Лида, — Но ее ведь не отрезали?
Все захохотали. У Бориса рука была на месте.
— Как видишь, — сказал Борис и продолжал дальше:
— Фуфаев вое время хмурится. Ему надоел левый мотор: чем дальше, тем хуже и хуже он работает.
Из Ситки нам шлют радиограммы:
«Лететь нельзя: буря».
В бурю мы и вылетели.
Ветер дует в бок. Сбивает. Опять все кругом застилают низкие тучи и туман.
Отлетели 400 километров — и левый мотор дает перебои, он еле работает. А правый, перегруженный, воет неистово.
Он может испортиться каждую минуту и тогда...
А до берега 500 километров. 500 километров это много, когда кругам сырая мгла, когда она скрывает горизонт, когда порывы ветра мешают лететь самолету и когда один мотор вот-вот перестанет работать, а другому не по силам одному тащить тяжелый самолет. Невольно посмотришь вниз, на волны, как они переворачиваются там, шевелятся точно что-то живое.
Проходят часы, а мы летим. Теперь до Ситки не больше 50 километров. Кажется, на этот раз мы долетим. И действительно — мы благополучно спускаемся у города Ситки.
И все-таки каким-то чудом долетели до Ситки.
Здесь поражены.
— Как? Вас не съели акулы? — спрашивают американцы.
Как будто бы нет. Американцы думали, что мы в эдакую бурю погибнем.
— Что? Это последний перелет? — спрашивает Шестаков Фуфаева. Хотя Шестаков и сам знает, что последний — а не верит. И мы не верим. Неужели 1.500 километров, и мы в Америке? На материке? Нет, должно быть это просто так, — и мы всю жизнь будем лететь над океаном. Весь полет кажется страшным сном. Хоть бы погода поутихла немного: нам легче было бы лететь.
Нет, и на этот раз из Ситки мы вылетаем в мокрую муть.
Из Ситки до Сюарда 1.500 километров. Это много. Машина перегружена горючим. Ей лететь тяжело. Снова левый мотор дает перебои. Пусть. Мы уже привыкли к этому. Фуфаев справится с худым мотором. Как-нибудь долетим.
Вдруг ко мне в кабину летят тряпки и отвертки.
— Мотор стал! — кричит Фуфаев.
Я подскочил.
«Вот когда он подвел окончательно, — подумал я, — в океане!»
Но мы все остались на местах. Надо быть готовыми ко всему.
И вот второй мотор дает перебои. Необходимо спуститься. Но на такие огромные волны нельзя: перевернет сейчас же.
Мы не знаем, что делать.
Правда — есть выход: больному мотору тяжело нести перегруженный самолет, — так можно выбросить запасные баки с бензином в воду. Это можно, но вдруг бензина нехватит, и мы уже никак не сможем долететь. А мы на самой середине открытого океана — и вперед далеко и назад не близко. Что тут будешь делать? И с бензином нырнешь на дно океана и без него тоже.
И все-таки мы готовы выбросить баки в океан. Кажется, настало время посылать сигнал о бедствии по радио.
Я посылаю сигнал о бедствии. Ведь, может быть где-нибудь поблизости идет корабль, и он сможет помочь нам. А может быть, где-нибудь и остров недалеко, нам ответят с острова, и тогда мы будем спасены.
Но ответов на наши сигналы нет.
«Да, вся надежда только на мотор: выдержит он или не выдержит? Выдержит или не выдержит? Эх, если бы выдержал! Неужели долетим? А вдруг не долетим?» — Пять часов мы думаем об одном и том же. То надеемся, то бросаем всякую надежду.
И каждую секунду мы ждем, что вот-вот окунемся в океан, но секунды идут, и мы летим вперед и каким-то чудом не попадаем в океан. Дядя Том благополучно ведет машину над самыми гребнями волн.
Второй мотор захлебывается, Дает перебой, но мы летим.
Мы всматриваемся в туманный горизонт — может быть какой-нибудь остров покажется: тогда мы спасены.
Впереди, действительно, показались скалы. Только бы долететь до них. Может быть там и бухта найдется.
В проливах между скал, такой сквозняк, что кажется удивительным, как это скалы стоят на месте, а не летят туда же, куда понесло и нас.
Мы не утонули в океане, но сейчас нас разобьет о скалы.
И вдруг мы шлепнулись в какую-то бухту. Искусство дяди Тома спасло нас. Самолет остался невредим.
Оглядываемся. Кругом скалы. Они отвесно спускаются в море. Их вершины покрыты гигантскими соснами. Дикое место. Но странно то, что с высоких берегов несется не то лай, не то плач. Куда же это мы попали? И кто это плачет?
Но отгадывать некогда. Надо скорей прикрепить самолет. У нас только три «конца». Этого мало. Если ударит сильный шторм, «концы» лопнут, и самолет унесет в океан или разобьет о скалы.
Мы с большим трудом привязали самолет.
Между морем и скалами узенькая полоска берега. Мы пошли по ней.
Обогнули скалистый выступ и впереди увидели деревянные бараки.
От радости бегом пустились к баракам.
А навстречу нам уже идут три человека. Они тоже все в кожаном, в сапогах выше колен. Скулы у них широкие, глаза маленькие.
— Алеуты, — сказал я.
Мы подошли поближе.
— Здравствуйте! — говорим мы все вместе. — Где мы?
А они не отвечают. Значит — не понимают по-русски. Вот несчастье! Тогда один из алеутов выходит вперед и говорит что-то. Мы слышим: рыба, зима, сторож и еще какие-то перековерканные русские слова. Все-таки кое-как понять можно.
Битый час стараемся понять друг друга. Наконец поняли.
Оказывается, мы спустились в бухту Ватерполо. Трое алеутов сторожат бараки; летом здесь рыбные промыслы. А сейчас, к зиме, все пустует.
В это время на вершинах скал снова кто-то заплакал. Нам стало жутко. Но алеуты стоят — и ничего. Мы опять приступили к «русскому» алеуту.
— Что это такое?
Допытались: лисицы.
Этот остров — заповедник. Лисицу на нем не трогают. Развелось их множество. Когда лисицы почуют что-нибудь любопытное — приходят к морю, лают и плачут. На этот раз лисицы заинтересовались нами.
— Хорошо еще, что не смеются, — сказал Фуфаев.
Он всегда острит.
Но как же нам выбраться из этой проклятой бухты?
У алеутов есть катер.
Великолепно.
А в 25 милях от Ватерполо — радиостанция.
Мы спасены! Сейчас же Шестаков и я едем на радиостанцию. А дядя Том и Фуфаев пусть сторожат самолет.
К вечеру Шестаков и я приезжаем на станцию. Посылаем радиограмму в Сиэтл. Мы просим новый мотор.
На нашем лететь нельзя.
Ночью ревет буря. Обратно ехать невозможно. Мы боимся, как бы не унесло дядю Тома с Фуфаевым в океан.
Чуть свет — спешим обратно... Все время налетают шквалы. Океан бросает на берега огромные волны.
Живы ли наши пилоты? Мы со страхом смотрим в даль. Вон — бараки, а вон пляшет что-то на волнах у скал. Это самолет.
Самолет оказался невредимым, и пилоты живы.
Вылезаем, а на берегу лежит убитый медведь.
Мы даже назад отскочили.
Это что такое?
— Неужели на вас медведь напал? Как вы его убили?
А они смеются.
— Нет, — говорит дядя Том, — вы уехали, а через два часа алеуты волочат нам медведя. Они поит ли на охоту и убили его: медведей здесь много. Алеуты преподнесли его нам в подарок.
Мы отведали медвежатины и завалились спать.
Только через три дня быстроходный катер привез новый мотор. Но как же нам поднять и поставить его? В моторе 480 килограмм. Самолет танцует на волнах. У нас нет никаких приспособлений, даже канатов мало. И потом, кроме Фуфаева, никто ничего не понимает в моторе, не знает, как с ним обращаться.
Задача трудная.
Мы принялись за работу.
Мы похожи на акробатов. Только у них под ногами — сетка, а у нас — волны. Не удержишься — и в воду.
Пар валит от всех. Мы рады, что дождь и волны поливают нас: прохладней.
Провозились весь день — а мотор не поставили.
Три дня прошло — работа идет к концу.
А на четвертый день моторы загудели.
От радости чуть не пляшем.
Скорей! Скорей! Летим!
Усталости — как не бывало. Наоборот — снова появились силы. И хотя опять буря встречает нас и треплет, но мы твердо знаем, что долетим.
Через шесть часов садимся в тихую бухту Сиэтла. На берегу — огромная толпа. Мы еще не успели остановиться, а уже американки с цветами в руках, подобрав кое-какое платье, побросались в воду и спешат к нам.
Толпа вытащила нас из самолета. Нас кидают вверх, кричат. Мы беспомощно переворачиваемся в воздухе. Наконец, в истерзанных одеждах нас доставляют на берег.
Уж не знаю, кто сильнее истрепал нас — буря или американцы.
Мы прилетели в Америку.
Сопки — горы, не совсем потухшие вулканы. Иногда они дымятся.
Клеммы — винтовые зажимы проводов.
Пришвартовать — укрепить.
Нерпы — ушастые тюлени.