Но Федька преодолел все соблазны, он пришел в конце недели и дал обет на две, через две недели дал обет не пить месяц — и все на тех же условиях. Когда же он получил месячный заработок, то принес и их на благословение. «Так он и ходит, — заключил возница, — последний раз он дал обет не пить три года».
— Так он полностью обратился? — спросил я. — И ни разу не нарушил обета?
Ни разу, — ответил возница. — Теперь он ходит под Господом.
— Почему он так часто дует в рожок?
— А он должен дуть в него всю ночь через каждые полчаса. Это он показывает, что не спит, и чтобы люди знали, где он, если что случится.
* * *
Возница рассказал мне еще несколько историй из деревенской жизни, среди них о женщине, чьего сына сослали в Сибирь за фальшивомонетничество. «Не ведомо мне, почему его взяли, — говорила она. — Его бумажки ничуть не хуже других, никто их не отличит».
День тряски в громоздкой телеге, нагруженной всяким добром. И все же то была приятная поездка, и ноги мои отдохнули. Расставшись с моим возницей в Николаеве на Ветлужской дороге, я стал искать себе место для ночлега.
Однако, мне не повезло, та ночь оказалась худшей за все время путешествия. Ни одного мужика не было дома в деревне, все ушли в гости, еще не кончился праздник пива. Бабы же не хотели пускать чужого человека в дом. «Хозяин придет ночью пьяный, — говорили они, — лучше тебе не попадаться ему на глаза». Не исключено, все было бы по-другому, не приди я с юга, прибывавшие оттуда находились под подозрением в разнесении холеры. Я столкнулся с опасностью холеры лицом к лицу, оказавшись в районе распространения эпидемии.
Не было еще у меня за все путешествие столь ужасной ночевки — так было душно, грязно, кишели всякие паразиты. За всю ночь я едва ли сомкнул глаз. Спал я на охапке соломы, брошенной на дощатые полати. Немилосердно кусались мухи — неисчислимое их количество привлекал развешанный по комнате для просушки хмель. Мне приходилось прикрывать каждый дюйм лица и тела, чтобы спастись от них, но и это не помогало. Я вертелся, крутился, а в середине ночи одна из досок подо мной с треском ухнула вниз.
Я остался лежать на одной доске, слушая жужжание мух, и как же далеко был от меня мистицизм госпожи Одинцовой! Пятеро дочерей моей хозяйки спали вместе на соломенном тюфяке на полу подобно принцессам из Метерлинка. Поскольку они спали раздетыми, мне не хотелось зажигать свет. Все же, доведенный укусами мух до отчаяния, я чиркнул спичкой, оделся, переступил через принцесс и вышел.
Остаток ночи я провел в прохладном сарае, а под утро вернулся в дом. Одна из молодаек разжигала огонь, но, поскольку трубы в доме не было, изба была полна дымом.
Я сказал бабе: «У тебя не дом, а грязная дыра. Если придет холера, ты первая пострадаешь, помяни мое слово. По углам валяются картофельные очистки, повсюду грязное шматье, свинья и цыплята разгуливают по избе».
Но она только хмыкнула. Грязнуля!
Later in the day, I saw her going down to the stream to do some washing. I felt inclined to say "burn, not wash," and when I saw her dabbling the filthy cotton rags in the stream, the lines occurred to me -
" Oh tell me nymphs, what power divine
Shall henceforth wash the river Rhine."
~
Глава 40
ХОЛЕРА
Ближе к Ветлуге стало все труднее устраиваться на ночлег, мужик и боялись ужасной заразы — холеры. Таким бедным странникам, как я, в то лето из-за этого пришлось туго.
В каждой костромской деревне мне встречалась афишка следующего содержания:
Не пейте некипяченой воды.
Не ешьте сырых овощей и фруктов.
Чаще мойте руки, особенно перед едой.
Не употребляйте водки и пива.
Не загрязняйте улиц.
Все это было бы очень хорошо, да вот крестьяне не знали грамоты. Когда же крестьяне спрашивали, что там написано, им отвечали: «Написано, что холера идет» или «Написано, что разносчик холеры близко, надо его остерегаться». Возникла реальная угроза, что меня могут принять за Kholershtchik, разносчика холеры. Везде на меня смотрели с подозрением. По всей России ширились рассказы о холерных убийствах. Вот типичный пример, я узнал о нем из письма, полученного мною в Шарье. Некто ехал на телеге из деревни в город, и по дороге подсадил путника с котомкой. Вскоре возница поинтересовался, что у путника в котомке. Старый, измученный дорогой путник ответил замогильным голосом: «Холера, несу ее во Владикавказ». И тут же начал рассыпать по телеге какой-то порошок. Крестьянин, хоть и промолчал, страшно испугался. Ему и в голову не пришло, что перед ним сумасшедший. Помолившись в душе, он выхватил нож, зарезал старика и отвез мертвое тело в полицейский участок, где рассказал, как все было.
Пока я путешествовал по холодным северным губерниям, в Южной и Центральной России свирепствовала холера. Крестьяне воспринимали ее как проклятие — она была для них полем битвы между Богом и дьяволом.
Самым действенным средством от холеры, лекарством, если хотите, признавалась святая вода, и, хотя в наши дни с доверием воспринимаются многие истории об исцелении верой, все же, как узнаешь, что святая вода не кипятится... Простой люд тянется домой с чайниками, кастрюлями, ведрами и кувшинами освященной воды, взятой, по существу, из бегущего потока. И вот эту-то воду, вобравшую в себя всю городскую и деревенскую грязь, используют как драгоценное дезинфицирующее средство. В церкви крестятся пальцами, смоченными в святой воде, в ней совершают омовения, ее пьют. Заболев, пьют как лекарство. Святой водой обрызгивают и стены, и полы, и спящих младенцев.
В России следовало бы кипятить всю воду. Что касается меня, за все время моего путешествия я не дотрагивался до воды, пока не добрался до Москвы, и никогда не пил чаю, если не был уверен, что он приготовлен на кипятке. Некипяченая вода в России так подозрительна, что, если случайно ее выпьешь, тут же начинаешь ждать какой-нибудь хвори. Как-то, в Ростове-на-Дону, напившись воды из придорожного питьевого фонтанчика , я почувствовал себя так плохо, что смертельно испугался, не заболел ли я холерой. Теперь все питьевые фонтаны снабжаются кипяченой водой. Во многих городах на улицах выставляются публичные самовары и горячий чай выдается бесплатно.
Крестьяне боятся холеры не только потому, что она заканчивается неприглядной и мучительной смертью, но и по той причине, что после смерти им будет отказано в священном ритуале церковного погребения. Запрещается вносить в церковь заразные трупы, мертвых хоронят в удаленных местах. Не получишь пышных похорон, будешь отлучен от родового кладбища, значит, тут же попадешь в ад. Одна женщина сказала мне: «Если кто-нибудь из моих заболеет холерой и я не буду уверена, что их похоронят у церкви, лучше я скрою, что у нас холера. Пусть уж мы все умрем!»
Судебный медик рискует жизнью, сообщая из какой-нибудь деревни о случае заболевания холерой, и часто приходится призывать людей с оружием, чтобы переправить «случай» в больницу. В Воронежской губернии произошли форменные беспорядки. Священник и врач в сопровождении девятнадцати конных полицейских попытались перевезти больного холерой в больницу. Узнав об этом, к ним прямо с поля бросилась толпа крестьян с косами и серпами. Священника они пропустили, но с особой яростью напали на врача как на посланца дьявола. Назавтра тюрьмы были переполнены. Я также слышал, что заболевшая женщина была таки доставлена в больницу, где и умерла.
Во Владикавказе, который я считаю своим русским домом, тоже царил сильный страх перед холерой и отказом от церковного погребения. Особенно страшилась та старая дома, о которой я рассказывал в первой главе этой книги. Дочь обещала ей, если та заболеет, не сообщать об этом властям. Отправиться в больницу было равнозначно смерти. Лучше уж она будет ухаживать за матерью сама. И во Владикавказе, говорилось в письме, полученном мною в Шарье, богатых лечат иначе, чем бедных. Когда подхватывает заразу богатый, его не кладут в больницу, если же он умрет, родственники за деньги добывают свидетельство, что он умер от какой-нибудь другой болезни. Даже в богатой семье смерть от холеры почитается бесчестьем, а отказ в церковном погребении воспринимается всеми классами как бедствие. Пока я был в Ветлуге, там хоронили богатого купца. Наблюдая похоронную процессию, я видел недовольные лица и недоуменные взгляды. К смертному ложу купца были вызваны три врача. Один из них подтвердил, что это холера, двое других, очевидно, подкупленных, с ним не согласились. Разумеется, будь это бедный человек, его ждал бы холерный барак.
Во всех городах непрестанно шли церковные службы, двигались религиозные процессии — ожившие картины прошлого. Любой путешествующий по России может воочию увидеть, какой была жизнь в средневековой Европе во время эпидемий, понять, что испытывали англичане в ужасном 1665 году, что происходило в Европе во времена Черной смерти. Россия — страна глубокой, не меняющейся со временем набожности. Каждодневно в тридцати-сорока городах выносятся на крестный ход святые образа, хоругви и святые мощи. Архиереи и священники служат во всех концах города, посылая молитвы на восток, запад, север и юг, разбрызгивая святую воду, обеззараживая, можно сказать, сам воздух, которым дышат люди.
~
Глава 41
КАК ГУБЕРНАТОР СЕБЯ ДУРАКОМ ПРИЗНАЛ
Переместившись из Никольского земского округа в Ветлужское земство, я очутился в весьма населенных краях. Деревни тянулись одна за другой, в поле зрения постоянно попадались места человеческого обитания. В этих краях вызревает пшеница. Чем больше я углублялся на юг, тем плодороднее становилась земля и тем больше людей на ней кормилось. Покинув губернии, где преобладает крестьянское землевладение, я вступил в края, где царили богатые землевладельцы — и как жаль, что дела обстоят именно так. Костромская губерния истощена, слишком велика пропасть между богатством властителей и бедностью их вассалов. Ведь и положение бы помещиков улучшилось, если бы они больше платили тем, кто трудится на их земле, позволяли бы крестьянам-единоличникам иметь во владении больше земли. В настоящее же время в губернии ощущается нарождение беспокойства и нигде аграрные пропагандисты не достигают таких успехов, как в здешних местах.
В какой-то деревне крестьянин сказал мне: «Ты пришел узнать, как люди в России живут? Так я тебе скажу: хуже, чем по всей земле. Помещики давят нас, беда. Мы на них работаем и по их вине голодаем. Живем мы бедно, а тут холера приходит и морит нас. Знаешь, кто по помещику плачет?» И он выразительно похлопал по топору.
В другой деревне мне поведали жуткие истории о полиции, о ее взяточничестве. В Шанске жандарм, придираясь ко мне, делал тот специфический и противный жест, который означал: «Заплати мне, и я больше слова не скажу». Он потирал большой палец об указательный и при этом подмигивал. Это как чиновник у Тургенева, любивший лето за то, что «тогда каждая пчелка с каждого цветочка взятку берет». Я тогда показал ему рекомендательное письмо от архангельского губернаторами он отдал мне честь.
Костромской губернатор, как мне говорили, забросил все свои дела, предпочитая гоняться за революционерами, и недавно сам себя загнал в отставку весьма необычным способом. Вот что я услышал:
«Губернатор посвятил себя главным образом поимке революционеров и заведению дел против всех, кто словом или делом выступал против царя в том общенациональном перевороте, что случился вслед за русско-японской войной. День за днем он изводил социал-демократов, бросив все остальные дела на попечение своих подчиненных. По шесть-семь часов ежедневно просиживал он с полицией, а вечером подхватывал кипу документов, ждущих его подписи, и не глядя подмахивал свою подпись наискосок в верхнем углу.
Последствием такого поведения стало то, что бразды правления выпали из его рук и в губернии случилось немало смешных и даже скандальных происшествий, его правление стало знаменито грубыми ошибками. Власть перестала быть благом, а превратилась в бремя. В купечестве и даже среди чиновничества развивалось недовольство, и особых надежд на улучшение не было. Становилось ясным: или губернатор излечится от своего пагубного увлечения, или его заменят. Но нелегкое это дело — указать важному официальному лицу на его ошибки, а еще труднее — возложить вину за промахи в управлении на плечи того, кто этого заслуживает.
И все же как раз в это время одному молодому чиновнику пришла в голову счастливая мысль, как повергнуть губернатора или, по крайней мере, уронить его в глазах официального Петербурга. Он сочинил заявление и подсунул его в кипу разнообразных документов, ждущих подписи губернатора, будучи уверен, что и это заявление, как все другие бумаги, губернатор подмахнет вечером, не читая. Вот это заявление:
«Я, Павел Васильевич Т„ губернатор Костромской губернии, сим заявляю, что не являюсь лицом, соответствующим для исполнения должности губернатора, и прошу освободить меня от моих обязанностей.
Мой ум, к несчастию, был расстроен продолжительной и опасной деятельностью социал-демократической и социал-революционной партий, направленной против жизни нашего обожаемого Государя и благополучия Империи. Я отдал все свои силы на искоренение либеральных и современных течений мысли в Костромской губернии. Непрестанные труды мои подорвали все мои способности и здоровье, мой преклонный возраст тяготеет надо мной.
Я совершил многие непростительные и вопиющие ошибки. Я прямо ответственен в утере для казны более миллиона рублей за прошедший год, как будет явствовать из приведенных ниже примеров. Я попустительствовал безграничной продажности моих подчиненных, к великому беспокойству и досаде торговых людей, я издал смехотворные указы, нанесшие урон имени правительства Его величества. Я по ошибке арестовал лиц высокого достоинства и знатного происхождения, я разрешил многим известным мошенникам занять высокие официальные должности. Я прилагаю список наиболее заметных ошибок, мною допущенных».
Отважный чиновник подделал почерк губернатора и был полностью уверен в успехе своей затеи. И его уверенность оправдалась. Губернатор, как обычно, хватал бумагу одну за другой, ставя на каждой горделивую размашистую подпись, выражавшую, по его мнению, его собственное величие и его преданность Государю.