— Потому что подобного рода магию можно провернуть только с Благодатью Отца, — ответил я, подавляя раздражение, — Ты вообще понимаешь, в чем ее суть?
— Приблизительно, — ответил он. — Преобразование одного вида материи в другую при помощи сил Мироздания или создание способа преобразования.
— Но это же не делается по щелчку пальцев! — воскликнул я. — Нельзя вот так просто брать и колдовать, когда тебе вздумается! Чародейки и ведуньи всегда отдают взамен свою жизненную энергию! Чем грандиознее колдовство, тем больше сил уходит!
— Третий закон Ньютона… — пробормотал капитан Горн. — А разве создание жизни — это не нарушение заветов этого вашего Мироздания?
— Вот именно что, — фыркнул Фланн. — Благодетельницы жизнь не создавали. Только иллюзию, образ из пустоты. А эта тварина более чем живая!
— Что, если Благодати хватило на создание полноценной формы жизни? — продолжал настаивать на своем Тиннакорн. — И вышло так, что она вышла из-под контроля?
— Розенкранц! — я устало потер виски. — Тебе бы к ведуньям на ночь костров. Мигом станешь у них звездой со своими сказочками. Давай еще придумай, что кому-то правда вот так сильно нужно вернуть Зверя.
Присутствующие захихикали. Только лишь Фланн посмотрел на меня с нескрываемой злобой. Когда мы вернулись в Тинтагель, он подкараулил меня у своей комнаты и спросил:
— Тебе обязательно так себя вести? Жить уже не можешь без этого?
Я только закончил набирать для Дори очередное сообщение в духе«Был очень занят, с нетерпением жду встречи», что отняло у меня последние силы, потому спросил без притворства, что пекусь о его чувствах:
— Выражайся конкретнее. У меня нет сил разгадывать твои ребусы.
— Охотно, Сиятельный наш! — сплюнул тот. — Тебе постоянно надо выпендриться, показать, какой ты замечательный, а мы все говно! Мы уже поняли, что ты слишком хорош для простолюдинов, завязывай!
Наверное, он толкнул бы меня, не будь я принцем. Но все, что он мог — лишь рычать на меня, как цепной пес. Я это знал. А он знал, что знаю я. А я знал, что он знает, что я знаю.
Видите, какими мы были сведущими сокомандниками.
— Не могу понять, — нахмурился я, — тебя злит сам факт моего существования? Или ты боишься признать, что все обвинения в мой адрес правда, которая работает в обратную сторону?
Бернадотт замер с открытым ртом. Скорее всего из-за ярости, что заслала ему разум, он не понял и половины того, что я сказал. Пришлось растолковать:
— Ты винишь меня в том, что я веду себя так, будто лучше вас, — зевнул я, прикрывая рот рукой, — но что же стоит за этими словами? Неуверенный в себе мальчик с ущемленным самолюбием? Посредственность, не готовая признать, что ей даже на шаг не приблизиться к идеалу? А может просто завистливый мелочный человек, не готовый перестать роптать на то, что есть люди талантливее, умнее и трудолюбивее?
Фланн сглотнул. Его уверенность в себе явно пошатнулась, но и последнего слова он за собой оставлять не хотел:
— Хотя бы я не кину своих пацанов, когда дело запахнет жареным! — ляпнул он.
— Естественно, — кивнул я, захлопывая дверь.
И только лишь будучи уверенным, что меня никто не слышит, я процедил сквозь зубы:
— Потому что сдохнешь первым, трепло сраное.
***
Дора…
Я не знаю, как вести о ней рассказ. Не буду лукавить: мне неприятно вспоминать о нашей связи. Хочется ограничиться лишь парой предложений. Но есть пара нюансов:
Эта девушка слишком важна в истории. Без нее не было бы меня.
Я должен быть предельно честен сам с собой.
Наш роман продлился меньше месяца, но успел выпить из меня всю кровь. И из нее, полагаю тоже. Причина проста: вулкан страстей, что бил из нее, и моя неготовность принять их все.
— Любимый, ты молчишь.
— Мне нечего сказать.
— Совсем-совсем?
— Что ты хочешь, чтобы я сказал?
— Дурак. Я не хочу вымученных фраз. Я хочу знать, что у тебя на душе.
Дори хотела знать про меня все: любимый цвет и пору года, какие книги читаю, какую музыку слушаю. Она запоминала любую мелочь, что срывалась у меня с губ. Я же порой не мог вспомнить даже ее полного имени.
— Ты словно тайное познание.
— Правда?
— Да, я так хочу узнать тебя.
— Не стоит.
— Ах, ты такой скромник.
Она писала мне каждый день пожелания доброго утра и хорошего дня, посылала милые картиночки, сердечки и даже свои фотографии с подписями типа «Скучаю по своему милому Цветочку». Иногда моя запасная панель падала с прикроватной тумбочки, так сильно она вибрировала. Меня интересовали только стереографии, где ее блузка была расстегнута. Или где ее вообще не было.
— Иногда я просыпаюсь с мыслями о тебе.
— Здорово.
— А ты? Ты думаешь обо мне?
— Конечно. Как о тебе не думать.
Мои мысли были заняты занятиями и показом, который должен был состояться в середине второй поры Каштана, словами отца и потаенным смыслом его речей (Пекло, он никогда не говорил прямо), нападками Фланна и придирками Адама, слабостью и желанием целыми днями спать.
Для Доры там никогда не было места.
— Но ведь мы с тобой вместе.
— Конечно.
— Милый, ты не уйдешь?