Она расплатилась с ним, и он захлопнул дверцу, пожелав ей удачи.
Это здание было не совсем обычное, его подъезд окружали высеченные из камня медицинские символы. Здешний привратник имел вид специалиста, готового определить, рискнет ли она зайти внутрь. Она прошла мимо него и остановилась, только когда лифт раскрыл перед ней свои створки. Войдя в кабину, она показала лифтеру карточку, и тот сказал:
— Седьмой этаж.
В лифте ей пришлось потесниться, чтобы медсестра вкатила туда старую леди в кресле-каталке. Старая леди ехала в лифте тихо и спокойно, ее колени прикрывал плед, она лишь обратила внимание лифтера на «славный денек», и тот ответил «приятно видеть солнышко», после чего леди откинулась в кресле, а медсестра поправила ее плед со словами «не будем волноваться», на что старая леди тут же возразила: «А кто волнуется»?
Они вышли на четвертом этаже. Лифт пошел вверх, лифтер объявил: «Седьмой», лифт остановился, дверь открылась.
— Прямо по коридору и налево, — подсказал лифтер.
По обе стороны коридора были закрытые двери с табличками. На одних было написано «Зубной хирург», на других «Клиника» или «Рентген». Лишь табличка «Женский туалет» выглядела приветливо и как-то понятнее, и совсем не отзывалась больницей.
Свернув налево, она увидела дверь с нужным ей именем, открыла ее, и вошла внутрь. За стеклянным окошком, почти как в банке, сидела сестра, по углам приемной в кадках росли пальмы, в удобных креслах можно было полистать свежие журналы.
— Да? — спросила сестра за окошком, словно вы превысили ваш кредит у дантиста, и задолжали ему пару зубов.
Она вручила сестре бумажку через окно, та посмотрела и сказала:
— Так, нижний клык. Они нам звонили насчет вас. Не угодно ли вам пройти прямо сейчас? Вон туда, в левую дверь.
«Дверь в склеп?» — чуть не переспросила она, а потом тихо открыла дверь и вошла. Внутри ее ждала другая медсестра, она с улыбкой повернулась и пошла, не сомневаясь, что за ней последуют без возражений.
Был сделан еще один снимок, и сестра сказала своей коллеге «клык снизу», а та позвала «пойдемте этим путем, пожалуйста».
Были еще переходы и лабиринты, казалось, они ведут к сердцу этого учреждения, и, наконец, ее поместили в каморку за перегородкой, где стояли кушетка с подушкой, полоскательница и кресло.
— Ждите здесь, — сказала сестра. — Если можете, расслабьтесь.
— Может быть, я посплю, — ответила она.
— Отлично. Вам не придется ждать долго.
Она ждала, вероятно, больше часа, почти в постоянном полусне, просыпаясь только, если кто-то проходил мимо двери. Один раз заглянула сестра, и с улыбкой повторила:
— Уже недолго.
Потом она неожиданно вернулась, и, уже без улыбки, уже не как добрая хозяйка, но оперативно, со знанием дела, бросила:
— Пойдемте, и целеустремленно направилась по коридору.
Потом, очень быстро, быстрее, чем она успела заметить, ее усадили в кресло, одно полотенце оказалось у нее на голове, а другое под подбородком, и сестра положила ей руку на плечо.
— Будет больно?
— Нет, — ответила сестра, и улыбнулась. — Вы же знаете, что больно не будет, правда?
— Да, — сказала она.
Вошел врач, и с улыбкой посмотрел на нее сверху вниз.
— Будет больно? — спросила она.
— В наше время, — бодро ответил он, — мы бы сидели без работы, причиняя людям боль.
Болтая без умолку, он тем временем занимался металлическими, судя по звукам под салфеткой, инструментами, а за ее спиной почти бесшумно выкатился какой-то большой механизм.
— Мы бы совсем остались без работы, — повторил врач. — Вы не о том беспокоитесь, главное, не разболтать нам во сне ваши секреты. Поосторожнее с ними, знаете ли. Значит, нижний клык? — спросил он у сестры.
— Нижний, доктор, — подтвердила она.
Тогда они закрыли ей лицо резиновой маской, у которой был металлический привкус, и врач два или три раза произнес: «Знаете ли», пока она еще могла его видеть поверх маски.
— Расслабьте ваши пальцы, милочка, — сказала сестра, и впервые за долгое время ее руки расслабились.
В первую очередь, забраться в такую даль, подумала она, не забывай об этом. И не забудь металлические звуки и привкус всего этого. И возмутительное унижение…
А потом музыкальный водоворот, звонкая, оглушающее громкая музыка без конца и края, карусель звуков, крутится-вертится, и она бежала, что есть сил, по длинному, отталкивающе-чистому коридору с дверями с обеих сторон, а в конце коридора стоял Джим, он со смехом протягивает руки и что-то выкрикивает, что-то, чего ей никак не расслышать из-за громкой музыки. А она все бежала и бежала, а потом сказала «я не боюсь», и кто-то из-за двери схватил ее за руку и вытащил, и мир тревожно распухал, пока не замер на той грани, где на нее смотрела сверху вниз голова дантиста, и окно опустилось на прежнее место, и сестра по-прежнему держала ее за руку.
— Зачем вы вытащили меня обратно? — произнесла она, и во рту у нее оказалось полно крови. — Я хотела идти дальше.
— Я вас не тащила, — возразила сестра, но доктор сказал:
— Она еще не очнулась.
Она сидела неподвижно, и чувствовала, что по лицу текут слезы, а сестра вытирает их салфеткой. Крови, кроме той, что у нее во рту, больше нигде не было; все было таким же чистым, как и до операции. Неожиданно врач вышел, и сестра протянула руку, помогла ей подняться из кресла.
— Я разговаривала? — спросила она вдруг с тревогой. — Я что-нибудь сказала?
— Вы сказали: «Мне не страшно», — успокоила ее сестра. — Уже когда действие наркоза заканчивалось.
— Нет, — сказала она, отпуская руку, державшую ее за плечо. — Я что-нибудь сказала? Разве я не сказала, где он?
— Вы не сказали ничего, — ответила сестра. — Доктор просто вас дразнил.
— А где мой зуб? — спохватилась она так внезапно, что сестра рассмеялась и сказала:
— Нет его. Больше он вас не побеспокоит.
Потом она еще раз оказалась за той перегородкой, там она смогла прилечь и расплакалась, а сестра принесла ей виски в бумажном стаканчике, и поставила его на край полоскательницы.
— Кровь дана мне богом, чтобы пить, — сказала она сестре.
— Не полощите ваш рот, иначе рана не затянется, — сказала та в ответ.
Сестры долго не было, потом она вернулась и улыбнулась ей с порога: