Дэвид оставил женщин хлопотать, поехал в Эйн Карем и остановил "мерседес" у железных ворот в стене сада.
Бриг ждал его в мрачной пустой комнате, выходящей в сад. Когда Дэвид поздоровался, Бриг холодно взглянул на него, в его лице не было ни тепла, ни жалости.
– Ты пришел ко мне с кровью моего сына на руках, – произнес он, и Дэвид оцепенел.
Через несколько мгновений Бриг указал на высокий стул у дальней стены, Дэвид быстро пересек комнату и сел.
– Если бы ты сам так не пострадал, я бы призвал тебя к ответу, – сказал Бриг. – Но ненависть и месть опустошают – как ты уже понял.
Дэвид опустил взгляд.
– Я не поддамся ненависти, хотя мое сердце требует мести, потому что не хочу, чтобы ты испытывал такие же чувства. Ты неистов и молод. Неистовство – радость глупцов и последнее средство разумного человека. Единственное твое оправдание – молодость. Ты злоупотребил данной тебе властью, погубил моего сына и привел мою страну на грань войны. – Бриг встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел в сад.
Они помолчали.
Бриг поглаживал усы, вспоминая сына. Наконец он тяжело вздохнул и отвернулся от окна.
– Зачем ты пришел ко мне? – спросил он.
– Я хочу жениться на вашей дочери, сэр.
– Ты просишь ее руки... или ставишь меня в известность? – Бриг, не дожидаясь ответа, вернулся к своему столу и сел. – Если ты злоупотребишь и этим, если причинишь ей боль и страдания, я отыщу тебя. Будь уверен.
Дэвид встал и надел на изуродованную голову шляпу, опустив поля.
– Мы хотим, чтобы вы присутствовали на бракосочетании. Дебра особенно просит об этом – вас и свою мать.
Бриг кивнул.
– Передай ей, что мы будем.
Синагога Иерусалимского университета – сверкающее белое здание, построенное в форме шатра кочевника, с теми же волнообразными линиями и поверхностями.
Багряник стоял в полном цвету. Людей собралось больше, чем ожидалось: кроме членов семьи присутствовали коллеги Дебры, Роберт и еще кое-кто из летчиков эскадрильи, Элла Кадеш, доктор Эдельман, моложавый глазной хирург, лечивший Дебру, Арон Коган и с десяток других.
После простой церемонии все прошли в одно из помещений университета, снятое Дэвидом. Сидели тихо, почти не смеялись и не разговаривали. Пилотам из эскадрильи Дэвида вскоре пришла пора возвращаться на базу, и с их уходом всякая претензия на веселье исчезла.
Мать Дебры все еще не оправилась полностью, и перспектива отъезда дочери заставляла ее непрерывно плакать. Дебра безуспешно пыталась утешить ее.
Перед уходом доктор Эдельман отвел Дэвида в сторону.
– Следите за любыми признаками атрофии глаз, за помутнением, краснотой – любыми жалобами на резь, головную боль...
– Прослежу.
– При любом сомнении, сколь бы тривиальным оно вам ни показалось, пишите мне.
– Спасибо, доктор.
Они обменялись рукопожатиями.
– Удачи вам в вашей новой жизни, – сказал Эдельман.
Дебра проявляла железную волю, но в конце концов сдалась и она, и в аэропорту, у барьера, отделяющего зал отлета, все три женщины – Дебра, ее мать и Элла Кадеш – одновременно не сдержались, вцепились друг в друга и расплакались.
Дэвид и Бриг, чувствуя себя неловко, стояли рядом, стараясь показать, что не имеют отношения к плачущим. Наконец уведомление о начале посадки дало им возможность пожать друг другу руки, Дэвид взял Дебру за руку и мягко увел ее.
Они, не оглядываясь, поднялись по трапу в ожидающий "боинг". Огромный самолет взлетел и повернул на юг, и, как всегда, ощущение полета успокоило Дэвида: все напряжение, все заботы последних дней остались внизу и позади, он почувствовал прилив бодрости, волнение предвкушения.
Он сжал руку Дебры.
– Здравствуй, Морган, – сказал он, и она повернулась к нему и улыбнулась счастливо – и слепо.
Прежде чем они смогли сбежать на север, в свое укрытие в Джабулани, пришлось провести несколько дней в Кейптауне.
Дэвид снял номер в отеле "Маунт Нельсон" и там решал вопросы, накопившиеся за время его отсутствия.
Управляющие его фондами потребовали десять дней и провели это время в гостиной их номера за документами и счетами.
За два года его доходы многократно превысили расходы, и неиспользованную их часть следовало инвестировать. Вдобавок вскоре ему открывался доступ к третьему фонду, и необходимо было выполнить некоторые формальности.
Дебру поразили размеры состояния Дэвида.
– Ты, наверно, почти миллионер, – сказала она со страхом: большего богатства она не могла себе представить.
– Я не только хорош собой, – согласился Дэвид, и она почувствовала облегчение оттого, что он так легко говорит о своей наружности.
К ним в номер пришли с визитом Митци и ее супруг. Но встреча оказалась нелегкой. Хотя Митци пыталась вести себя так, словно ничего не случилось, и по-прежнему называла его "воином", но и она, и ее чувства явно изменились.
Она была на последних сроках беременности и настолько бесформенна, что такого Дэвид и представить себе не мог. Лишь в середине вечера он догадался о подлинной причине ее беспокойства. Вначале Дэвид думал, что ее тревожит его безобразие, но после того как Митци произнесла получасовую хвалебную речь об успешном продвижении Сесила в "Группе Морган" и о необыкновенном доверии к нему Пола Моргана, он понял все.
Сесил невинно спросил:
– Вы собираетесь присоединиться к нам в "Группе"? Я уверен, мы найдем для вас что-нибудь подходящее – ха-ха!
Дэвид спокойно ответил:
– Нет, спасибо. Можете не тревожиться на мой счет, Сесил, старина. Принимайте управление у Пола Моргана – с моего благословения.
– Боже, я совсем не это имел в виду! – Сесил был шокирован, но Митци оказалась более откровенной:
– Он на самом деле большой молодец, воин, а тебя ведь это никогда не интересовало, верно?
С того вечера они не виделись, Пол Морган находился в Европе, поэтому Дэвид счел свои семейные обязанности выполненными и сосредоточился на подготовке к переселению в Джабулани.
Барни Вентер провел с ним целую неделю, выбирая самолет, который смог бы садиться на взлетную полосу вельда и в то же время давал бы Дэвиду возможность получать удовольствие от полета. Наконец они выбрали двухмоторный "пайпер-навахо", шестиместную машину с двумя двигателями по триста лошадиных сил и трехколесным шасси.