Удивительное чувство испытываешь, когда сидишь под пальмами на маленьких тропических островах и вместе с аборигенами поешь французские песни, знакомые со школьных и студенческих лет. В любимом мною баре «Гардения», хозяевами которого были члены левой «Объединенной партии народа» Сейшельских островов (ОПН) (одной из двух политических партий этой островной группы), вечера танцев обычно заканчивались «Марсельезой», в то время как перед закрытием некоторых «более буржуазных» танц-раундов официально и торжественно звучало «Боже, храни королеву».
В «Гардении» звуки последнего танца часто переходили в мелодию французского национального гимна еще до того, как публика успевала разойтись; потом двери вновь закрывались и пировать оставались лишь избранные.
Еще более удивительным кажется танцзал, переполненный людьми всех цветов и оттенков кожи, всех возрастов, начиная от бабушек и дедушек и кончая детьми дошкольного возраста. Все они увлеченно танцуют старомодные европейские польки, мазурки, кадрили под звуки оркестра (каметоле), состоящего из скрипки, аккордеонов и треугольников. Они и сегодня еще популярны настолько, что даже оркестры с электрогитарами и другими еще более современными инструментами вынуждены исполнять их мелодии, то есть мелодии времен колонизации Сейшел пришельцами с Маврикия.
Креоло-французские песни постоянно обновляются. В Креольском клубе в Викторин обычно раз в неделю можно послушать какого-нибудь певца с гитарой, который мог бы иметь успех и у более изысканной европейской публики. На танцплощадках старинные танцы и чуждая местным жителям современная музыка часто заменяются танцевальными мелодиями — сегами, одинаково характерными для Сейшельских островов, Маврикия и Реюньона, как, например, калипсо — для островов Карибского моря.
Часто такие сеги становятся песнями, слова которых повествуют просто о любви, например: «Если ты меня любишь» (название это одновременно иллюстрирует удивительно деловое креоло-французское отношение к понятию «любить», то есть быть довольным) или «Я склоняю голову, я плачу, когда я вижу любимую в объятьях своего друга». Но в них нередко комментируются и актуальные события, точно так же как в настоящих вест-индских калипсо с Тринидада и других островов восточной части Карибского моря. Одна из таких песен рассказывает о шхуне «Вольтижер», которая направилась к близлежащим островам Амирантской группы для погрузки копры, но так и не добралась туда. Об этом в течение нескольких недель ежедневно сообщало радио Сейшел.
В сельской местности можно наблюдать африканские танцы, мучиас, исполняемые под звуки примитивных тамбуринов. Танцоры обычно напевают в такт тамбурина. Здесь царит типично африканский дух, пьют калу или тоди — слабые вина из забродившего кокосового сока, или нелегально полученное тростниковое пиво бакка. Поскольку такие праздники воспринимаются просто как дружеские пирушки, они могут продолжаться всю ночь. Полиция следит лишь за тем, чтобы в самой Виктории и в Других городах этого островного мира бары закрывали свои окна и двери в определенное время.
Но даже в отдаленных, высокогорных бедных селениях африканский язык не забыт, и креоло-французский густо насыщен словами африканского, малагасийского и индийского происхождения. На ранней стадии колонизации владельцы плантаций здесь смешали рабов из различных племен. Для общения рабы учили язык своих хозяев. В результате развилось множество непонятных чужеземных диалектов, конгломератов различных наречий предков рабов и разговорной речи свободных поселенцев.
Подобно тому, как непросвещенные учителя всех стран истово борются с диалектными словами, так называемыми провинциализмами, уверенные в том, что таким путем можно сохранить чистоту языка, избавиться от «низких» словоформ и просторечных оборотов, на Сейшелах и Маскаренах долгое время пытались уничтожить креоло-французский. При этом доказывалось, что типичное для него спряжение глаголов, склонение местоимений и другие многочисленные грамматические явления уже давно исчезли, и, следовательно, этот язык вырождается. Креольский воспринимался лишь как дегенерированный французский.
К этому мнению безоговорочно присоединился некий Бредли, автор двухтомной «Истории Сейшел». В 1940 году он писал: «Я считаю, что настало время покончить со всяческими словесными ухищрениями по поводу креоло-французского: это всего-навсего плохой французский диалект, на котором говорит необразованное туземное население колонии. Плохая грамматика и фонетическая, по принципу, орфография — вот его основные качества».
А один французский врач в своем письме в газету «Пипл» в 1966 году отмечал: «Креоли, будучи признанным французским диалектом, не достиг и никогда не достигнет положения языка: ведь, несмотря на красочность и образность, он грязен и невыразителен». По его мнению, в идеале Сейшелы должны быть двуязычными: сочетать истинный французский и английский.
Лично мне было весело читать тексты на креоло-французском. Конечно, они могут казаться написанными «неграмотно». Но причиной тому скорее всего — отсутствие у их авторов элементарного школьного образования, неспособность «его» или «ее» выразить себя на бумаге. Этот вид косноязычия, право же, хорошо известен и среди народов, обладающих «признанными» культурными языками в качестве родного. Что же касается тенденции к упрощению грамматики, то мы встречаем это явление в истории большинства языков. Например, в современном шведском формы множественного числа глаголов сейчас полностью заменены формами единственного.
Особенно поражает в креоло-французском тенденция к слиянию определенного артикля с существительным, при этом прилагательное остается в сильной форме и сочетается с неопределенным артиклем. Но ведь нечто подобное встречается и в других частях света. Языковеды называют данное явление аглютинацией. В их работах по креоло-французским диалектам можно найти немало высказываний, ценных с точки зрения истории языка. Так, английский лингвист Стенли Джонс писал в 1952 году в газете «Эфрикен Афэарз» по поводу креольского на Сейшельских островах: «Для тех, кто хоть сколько-нибудь знаком с африканскими языками, местный французский больше всего напоминает языки банту, на которых, без сомнения, говорила основная масса их праотцов». На этот «французский», естественно, наложил отпечаток образ мышления и способ самовыражения их предков.
Вместо того, чтобы стараться упразднить креоло-французский, считая его «дурным французским», есть все основания согласиться с историографом Сейшельских островов А. Уэббом, не считающим этот язык каким-то диалектом, обедненным и непригодным для точного выражения мысли. Наоборот, он восхищен тем, что рабы, несмотря на ужасные условия жизни, когда их заставили овладевать французским языком, сумели создать свой, новый, выразительный язык.
А. Уэбб пишет: «Вполне вероятно, что обстоятельства будут всячески противодействовать превращению креоло-французского в язык с собственной письменностью и литературой. Но сознательно пытаться уничтожить его (к чему некоторые стремятся, считая ненужным то, что кажется сомнительным) — значит лишить наше чернокожее население его единственно значительного и примечательного достижения, сохраненного со времен, когда они были изгнаны с родных земель. Школьное образование будет гарантией того, что сейшельцы всех социальных групп в будущем научатся говорить и писать на другом языке — английском или французском. Но устную креоло-французскую традицию — их родное наречие — конечно, следовало бы поощрять, сохраняя ее сильной и жизнеспособной в сельской местности… По крайней мере она заслуживает нашей терпимости и нашего уважения».
Креоло-французский язык, без сомнения, выразителен. Он пригоден не только для простой, обиходной речи, как полагают многие. Ярким свидетельством его образности являются пословицы, типа: «Комар мал, но когда он жужжит, то заполняет все ухо». Эта пословица родом с Маврикия. А вот другая, типично сейшельская: «Тина не смеет смеяться над болотом». Смысл ее становится особенно понятным, когда наблюдаешь жизнь тысяч сейшельцев, ютящихся в жалких крохотных полуразвалившихся лачугах в селениях и в бедных кварталах окраин Виктории.
Поскольку значительная часть местного населения — потомки бывших рабов, естественно, что в кварталах бедняков чаще всего можно встретить темнокожих обитателей. Но какие-либо четкие расовые границы между различными слоями общества на первый взгляд здесь отсутствуют, если не принимать во внимание того, что большинство торговцев — индийцы и китайцы, а чиновники — чаще всего британцы. Правда, сейчас они все больше и больше заменяются сейшельцами, получившими образование.
Здесь есть и бедные «белые», и зажиточные «коричневые» или как их здесь называют «красные», и даже зажиточные «черные». Вот почему путешественник может довольно легко оказаться в заблуждении, решив, что этот островной мир — маленький рай без расовых границ и связанных с ними проблем. Подобное впечатление подкрепляется еще и тем, что все местные жители, кроме чистокровных индийцев, китайцев и других иммигрантов последних десятилетий, называют себя сейшельцами, независимо от того, имеют ли они право претендовать на чисто европейскую родословную или, по крайней мере, на отдельные европейские «ветви» в своем родословном древе. Так говорят о себе почти все, и, кстати, большинство не без оснований.
Можно определенно утверждать, что ни один народ не получил столь значительной доли из «теста, замешанного из всех рас мира», как сейшельцы. Здесь, подобно Вест-Индии и Британской Гвиане, администраторы-англичане некогда делали попытки классифицировать островитян по расовой принадлежности.
А. Уэбб, последний переписчик местного населения, констатирует, что подобная классификация бессмысленна хотя бы потому, что индивиды «чистой расы» являются здесь исключением. В наследственную кладовую сейшельского населения внесли свой вклад французы, африканцы, малагасийцы, англичане, индийцы, китайцы и, кроме того, члены команд проходящих мимо судов всех наций мира, сосланные сюда потентаты[7] из других британских владений и просто чужеземцы-путешественники. Однако здешние жители отнюдь не чувствуют себя равноправными. Англичане, верные традициям, сложившимся в начале XIX века, свысока относятся к сейшельцам всех цветов кожи. Один из моих друзей рассказал, что, посещая Лондон, он обычно сохранял благожелательность и дух коллегиальности в «Колониэл Офис», и других подобных заведениях. Но стоит ему приехать на Сейшелы, он тут же садится «на высокую лошадь» и ему становится трудно общаться с чиновниками-сейшельцами. Англичан не встретишь в баре за рюмкой вина или в местном клубе. И в то же время, приезжая на Сейшелы в качестве государственного служащего, англичанин, если у него есть дело к чиновнику высшего ранга, должен обратиться сначала к секретарю губернатора. Он не имеет права на прямой контакт с избранными народом членами Управляющего совета Сейшел.
Разумеется, подобная ситуация недемократична, даже смешна в колонии, где население так малочисленно, что все знают друг друга. Но подобные явления могут быть объяснены и бюрократизмом. Более серьезная опасность, пожалуй, кроется в расовых предрассудках местного населения. Лица французского происхождения держатся на расстоянии от всех прочих. Это касается не только социальной группы, которую называют «большими белыми».
Я встретил на Ла-Диге светлокожую девушку, школьную учительницу, родители которой принадлежат к так называемому «среднему классу». Она жаловалась мне, что мать не разрешает ей даже танцевать с «красными» или «черными», так как это «неприлично для белой девушки». Вместе с тем очевидно, что эта девушка и ее родители не «чистые европейцы». У нее широкоскулое лицо с чертами, явно свидетельствующими как о монголоидных (с Мадагаскара), так и о негроидных примесях.
Еще один пример. Зажиточная семья плантатора, придерживаясь традиций, идущих от первых колонистов, отказывается признавать родство со своим однофамильцем из Виктории, хотя тот считается одним из самых богатых и перспективных деловых людей на Сейшелах. Они заявляют, что его семья незаконно присвоила себе эту фамилию. В действительности речь идет о ветви того же рода, но уже не чисто европейской.
После того как «Ассоциация налогоплательщиков и производителей» сейшельской аристократии в 1963 году начала активную борьбу за самоуправление (еще до введения всеобщего права голоса), даже либералы были вынуждены противодействовать слишком быстрому развитию событий из опасения, что этот островной мирок может превратиться в новую Родезию.
Право же нельзя утверждать, что в настоящее время на Сейшельских островах отсутствуют тенденции к сегрегации. Повсюду «степень европеизма» в происхождении имеет огромное значение, а светлый цвет кожи символизирует «знатность». В церквях светлокожие сидят на первых местах. Хотя после введения права гражданства в 1967 году здесь перестали, казалось бы, «оценивать по доходам» и тем самым была создана почва для демократизации, расовые предрассудки здесь, как и в современной Вест-Индии, имеют настолько глубокие корни, что потребуется смена не одного поколения, чтобы изжить их. Одним из самых сильных оскорблений сейчас, как и прежде, является: «Уйди прочь, кафр!». Само по себе это свидетельствует об унижении человеческого достоинства краснокожих и чернокожих.
На Сейшелах довольно редко встречаются люди с признаками регулярного недоедания, как и люди действительно плохо одетые. Но это лишь обманчивая видимость. Уровень безработицы здесь огромен. Тот, кто имеет хоть какую-нибудь работу, в большинстве случаев получает мизерную, помесячную или поденную, заработную плату. Дети выглядят относительно упитанными лишь потому, что в школе они получают дополнительное питание. А взрослые не ходят «в тряпье», так как сейшельцы слишком горды, чтобы внешне проявлять свою бедность.
Обычно чужеземец не имеет представления о лачугах бедняков, разбросанных в стороне от торговых путей. И я не увидел бы их, если бы друзья не предложили отвезти меня в труднодоступные горные селения на юге Маэ в районе Анс-о-Пэн.
В одной из лачужек, на площади, едва ли превышающей десять квадратных метров, ютилось шесть человек: двое стариков, их дочь и ее трое внебрачных детей. Никакой мебели — на полу лишь тряпье и лохмотья, где они все вместе спали. Семья жила на 30 рупий в месяц, зарабатываемых старушкой у одного богатого индийца, владельца близлежащей плантации. Старик и его взрослая дочь — безработные.
Наверное, в подобной хижине стоило бы побывать некоторым писателям-путешественникам, рекламирующим тропические острова типа Сейшел как потенциальные туристические центры с бунгало, барами и песчаными берегами. Они удивляются сенсационно низким ценам, не принимая во внимание, что владельцы отелей здесь наживаются за счет персонала с невероятно мизерной зарплатой.
Левая партия ОПН подсчитала, что средний прожиточный минимум семьи из четырех человек (мужа, жены и двух детей) на Сейшелах 165 рупий в месяц. При этом 25 рупий составляет квартплата (за маленький некрашеный деревянный домик), 28 рупий стоят 20 килограммов неочищенного риса, по десять — рыба, одежда и так далее. Однако еще и сейчас (когда я пишу эти строки) немногие достигли и этого скромного прожиточного минимума, несмотря на то что профсоюзы вместе с ОПН постоянно ведут борьбу за улучшение условий жизни.
Месячная заработная плата квалифицированного рабочего на государственных предприятиях колеблется между 148 и 190 рупиями. Значит, некоторые из них перешагнули черту «среднего достатка». Рабочие средней квалификации получают не более 128–144 рупий, а заработок неквалифицированных рабочих составляет всего 92 рупии в месяц. Не удивительно, что на островах распространена пословица: «Деньги хороши, но они слишком дороги».
Хуже всего оплачивается труд на плантациях. Мужчины зарабатывают здесь не более 45 рупий в месяц при полном рабочем дне. Старая, старая история! Сельскохозяйственных рабочих трудно организовать. Предприниматели угрожают им увольнением, если они присоединятся к профсоюзам. К тому же сами рабочие слишком безропотны, особенно в таких старых рабовладельческих колониях, как Сейшелы.
Да и церковь проповедует смирение, безропотность и послушание перед всякого рода начальством, начиная от высшего суда на небе и кончая теми, кто обладает силой и деньгами на земле. Это касается и католической церкви, к которой принадлежат почти все сейшельцы.
Каждый час бьет церковный колокол, и все добрые католики на Сейшелах делают «подобающее» выражение лица и крестятся. Это происходило и с теми, кто находился в гостинице «Бо Валлон Бич», недалеко от католической церкви в Бель-Омбре. В Виктории нечто подобное можно наблюдать даже по два раза в час. Ведь на звоннице, что находится рядом с собором «Непорочной Девы», имеется колокол, который дает сдвоенные удары.
Лет двадцать назад «игры с колоколом» очень понравились английскому писателю Алеку Во, и через два года, написав книгу, в которой упоминалось о Сейшельских островах, он так и назвал ее: «Где колокол бьет дважды». Ему в свое время объясняли, что колокол бьет дважды, поскольку жители тех мест ленивы и не в силах воспринимать что-либо с первого раза.
Когда наступает время праздновать День поминовения святых, покровителей различных католических храмов, возле их статуй устраиваются большие народные гулянья с музыкой, танцами, выпивкой, драками и другими «развлечениями». Постоянно туда и обратно шныряют автобусы и омнибусы.
На тропических островах — это чаще всего обычные грузовики со скамьями или досками, приспособленными для сидения в кузове. Те, кто не в состоянии уплатить 50 центов за проезд в «автобусе», отправляются на праздник пешком.
Я присутствовал на четырех таких гуляньях на Маэ и на Ла-Диге и могу заверить, что веселье там било через край, особенно по вечерам. Помещения школ и других общественных заведений, отведенные на эти дни под танцплощадки, были переполнены народом. У прилавков толпились очереди. В такие праздники найти себе партнера, «булду»[8], проще простого.
Даже девушкам из очень респектабельных семей разрешалось посещать танцы в честь святых. Иными словами, «любезные» швейцарские священники-капуцины островного мира предоставляют возможность и этим несчастным девушкам встретиться с подходящим «булду». Конечно, в обществе, где царит католическая ханжеская мораль, это может стать одной из обязанностей церкви.
Однажды я был приглашен на свадьбу. Вначале в церкви состоялась торжественная церемония, потом был семейный праздник с лучшим на Сейшелах оркестром каметоле и французскими народными песнями между музыкой и речами. Но на этом, к стыду моему, кончается мой непосредственный опыт знакомства с церковными обрядами. Наверно, мне следовало побывать на каких-нибудь похоронах. Я сожалел, что не сделал этого, ограничившись лишь сведениями, взятыми из книги английского социолога Б. Бенедикта «Народ Сейшел», об особенностях местного ритуала погребения: «Похороны по первому классу в Виктории стоят 50 рупий. Обряд включает бой трех церковных колоколов, песнопение, проповедь священника и органную музыку. Похороны второго класса в городе состоят лишь из двух колоколов и стоят 10 рупий. По третьему классу хоронят бесплатно и звонят одиннадцать раз лишь в один колокол. Так, на слух, можно определить статус умершего и его семьи… В селении, где большинство церквей имеют лишь один колокол, три класса погребального обряда различаются тем, как долго священник следует за гробом. При похоронах по первому классу священник встречает гроб по дороге в церковь, сопровождает его и затем присутствует на кладбище. Это стоит 15 рупий. На похоронах за 10 рупий священник встречает гроб усопшего у дверей церкви, затем сопровождает процессию, но не далее, чем до входа на кладбище. Похороны по третьему классу бесплатны. Священник в этом случае вообще не встречает гроба и не следует за ним». Даже если данные Бенедикта несколько устарели и сейчас услуги священника поднялись в цене, сама ситуация почти не изменилась.
В сельской местности на островах существует еще множество разного рода суеверий и предрассудков. Колдуны и знахарки по своему влиянию на местное население не уступают священникам. Но редко кто признает, что он верит в колдовство. Такая скрытность отчасти объяснима: большинство знает, что европейцы смеются над колдовством. Кроме того, всякая нецерковная магия, включая гадание, в 1958 году была запрещена законом. Теперь колдуны и колдуньи занимаются своим делом с чрезвычайной осторожностью: все помнят судебные процессы последних лет.
До сих пор на островах бывают весьма загадочные явления, которые можно сравнить с западно-африканским и вест-индским вуду[9] в его наихудшем варианте. Англиканский архидьякон Озан в 1936 году в книге «Кокосовые орехи и креоли» описывал случаи исчезновения детей, которых потом находили искалеченными.
То же самое наблюдалось и в 1959 году, причем виновников, как правило, никогда не находили. Рассказывают на островах и о додотиа, напоминающем зомби культа вуду. Речь идет о мертвецах, которых колдун возвращает к жизни, за что они впоследствии должны служить ему, как самые покорные рабы. Не удивительно, что элементы культов, традиционных для Западной Африки, бытуют на Сейшелах. Ведь рабы оттуда были завезены на острова европейскими судами, следовавшими мимо Золотого Берега и мыса Доброй Надежды к французским колониям в Индийском океане.
Но в большинстве случаев колдовское искусство здесь «безобидно». Люди обращаются к колдунам за снадобьем против какой-нибудь болезни или в поисках любовного зелья, которое может заставить легконогую «булду» быть верной. Страшные истории случаются порой, когда к колдунам обращаются ревнивцы в поисках зелья, которое у неверных жен вызывает опасные болезни.
Народные сказки на Сейшелах порой удивительно жестоки. Я нашел несколько таких сказок в католическом журнале «Эхо островов». Их рассказывают, как правило, у постели усопшего, чтобы скоротать ночь. Главные персонажи — два зверя: заяц по имени Сунгула и черепаха Кусупа. Заяц напоминает хитрого паука Ананси из западно-африканских сказок. Черепаха же, в противоположность ему, образец порядочности. Одна из таких историй повествует о Сунгуле и Тигре. Я позволил себе дать относительно свободный перевод этой сказки, поскольку дословный трудно воспринимается.
Некогда жили два старых друга — Сунгула и Тигр. На большом пустыре решили они развести плантацию маниоки и бататов. Сунгула и говорит Тигру:
— Брат! Мне ужасно надоело стучать по камню черенком, чтобы насадить на него лопату. Давай договоримся: каждый раз, когда кому-нибудь из нас придется это делать, я буду бить по твоей голове, а ты — по моей.
На другой день рано утром они начали работать. Сунгула взял большие гвозди и лопату Тигра и незаметно для него крепко-накрепко прибил лопату к рукоятке. Только они начали копать, как лопата Сунгулы соскочила с черенка.
— Ничего не поделаешь, дружок, подставляй-ка свою голову — таков уговор!
Трах! Трах! Кожа на голове Тигра лопнула. Сунгула продолжал копать, и опять его лопата соскользнула с черенка. Так до обеда она ломалась четырежды. Кожа на голове бедного Тигра изодралась в клочья.
Между тем еда была готова. Госпожа Сунгула подала прекрасное жаркое из кокосового сока и головы огромной ставриды. И Сунгула пригласил Тигра к столу. Но бедному Тигру — не до еды. Голова раскалывалась; его била дрожь, хотелось спать.
В это время мимо проходил Кусупа. Увидел он Тигра и спросил, что это с ннм случилось. Тот рассказал, как они с Сунгулой договорились отлаживать свои лопаты друг у друга на головах. Тогда Кусупа подошел поближе, взял лопату Тигра, осмотрел ее и сказал:
— Посмотри, сколько гвоздей вбил Сунгула в твою лопату!
Тигр увидел и говорит:
— Тихо, Кусупа! Сделай вид, будто бы ничего не произошло.
Потом он обменял лопаты: свою подложил Сунгуле, а его взял себе. Кусупа тем временем скрылся. Вскоре возвратился Сунгула и спросил:
— Ну, как дела, брат?
Тигр ответил:
— Все в порядке, пора работать.
Но хитрый Сунгула тут же сообразил, что Тигр обменял лопаты. Когда лопата Тигра соскочила с черенка, и он предложил Сунгуле подставить голову, тот заохал:
— Ой-ой! Послушай! Видно, моя жена отравила меня кокосовым молоком со ставридой. Все кишки переворачиваются!
Потом он убежал и спрятался за большой камень. А бедный Тигр умер от ран.
Правда, не все сказки о животных столь кровожадны, истории о Сунгуле, Слоне и богине Валь рассказывается о довольно безобидной хитрости.
В одно прекрасное утро, когда Сунгула прогуливался по лесу, ему встретился Слон.
— Здравствуй, большой брат! — говорит он. — Хочешь поиграть со мной?
Слон удивился, но спросил:
— Во что же мы будем играть?
Заяц робко ответил:
— Давай перетягивать канат — я хочу помериться с тобой силами. Ты останешься в лесу, а я побегу к реке.
Слон еще больше удивился, но принял вызов. Заяц пошел домой, нашел длинную веревку, вернулся в лес и протянул один конец Слону. С другим побежал на берег реки. Там он повстречал богиню Валь.
— Добрый день, большая сестра! — сказал он. — Хочешь посостязаться со мной в перетягивании каната?
— Конечно, хочу, — ответила богиня и от души посмеялась над маленьким зайцем, дерзнувшим помериться с ней силами.
— Держи конец веревки, — сказал Сунгула. — Я вернусь в лес, а когда свистну — начнем состязание.
А на другом конце дожидался Слон. Пробежав полпути, Сунгула свистнул — состязание началось. Слон и богиня Валь изо всех сил тянули веревку, каждый в свою сторону. Сунгула тем временем притаился в траве и стал смотреть на веревку, которая медленно двигалась то взад, то вперед, а он потешался над своими жертвами, выбивавшимися из сил.
Несколько часов прошло, а веревка все двигалась и двигалась. Наступило время кончать шутку. Сунгула большими прыжками поскакал к Слону и спросил:
— Ну, как тут дела?
— Я порядком утомился, — ответил тот. — А ты?
— Я? — переспросил заяц. — Что ты! Ничуть! Только ты, брат, состязался не со мной, а с богиней Валь. Я просто подшутил над вами.
Слон ужасно рассердился и хотел зарубить зайца бивнем. Но Сунгула оказался проворнее. Он помчался к берегу.
— Ну, как дела, богиня Валь?
— Измучилась, а ты?
— Я — прекрасно!
— Но тогда скажи мне, зайчонок, откуда у тебя силы, чтобы состязаться со мной.
— Ответить не трудно, добрая Валь! Моя сила в хитрости. Весь день ты состязалась со Слоном!
Взбешенная богиня Валь хотела наказать злого Сунгулу.
Но в это время я подошел поближе, чтобы как следует разглядеть, что станет с бедным зайцем. Удар под зад, предназначенный для Сунгулы, достался мне, и я мигом залетел на крышу собственного дома.
Потентат (нем.) — властелин, коронованная особа, вельможа (примеч. пер.).
Булду — креоло-французское слово, означающее и любовника и любовницу (примеч. авт.).
Вуду (воду, водун) — божество в Дагомее. Сочетание различных верований, африканских по происхождению. Характерно для франкоязычных островов. В него входит почитание африканских божеств (прежде всего Шанго — бога грома и молнии), культ добрых и злых духов и т. д. (примеч. пер.).