В Петербурге чувствовалась моя трёхмесячная отлучка. Ручное управление государством приводило к параличу вертикали власти в случае длительного отсутствия главной пружины. Так что дел на меня навалилось гигантское количество.
Первой масштабной проблемой стало крепостное право. Вокруг этого дела стали твориться просто безумные вещи. Либералы спорили с крепостниками, революционеры готовили бунты, а экономику лихорадило из-за отсутствия мнения по этому поводу Александра.
30 марта 1856 года в Кремле перед представителями дворянства Московской губернии я заявил:
— …Мне известно господа, что между вами идут разные споры относительно крепостного права. Для того чтобы прекратить ненужные дискуссии по этому предмету, считаю нужным объявить вам всем, что не имею намерения насильственно забирать у кого-либо частную собственность, пускай она даже состоит в форме крепостной зависимости. Более того, полагаю, что дворяне должны взять на себя ответственность наравне с государством по улучшению жизни всех подданных. Начиная с этого года я ввожу звания лучшего помещика губернии и России с выделением соответствующих премий и грамот.
Слова государя вызвали бурную радость дворян, гнев либералов и буквально ярость революционеров. Очевидным стало нарастание общественной борьбы и усиление заговорщической активности. Тем не менее данный шаг позволил успокоить деловую жизнь страны и осознать, что никаких катаклизмов не намечается.
Я не собирался так прямо отменять крепостное право, так как это граничило с фатальной, непоправимой ошибкой. Освобождение крестьян с землёй без выкупа не допустила бы аристократия. Если отпустить крестьян без земли, то тогда они взбунтуются, в случае же, если крестьяне будут выкупать необходимые им участки, то разорятся и земледельцы, и само государство. У крестьян не было денег, следовало им должно было их выдать государство взаймы для выплаты помещикам, — и тогда оно банкрот и должник, а отсюда вытекает ослабление государственной власти. В итоге тогда будут недовольны все, — и крестьяне, которые должны платить за землю, и помещики, у которых отобрали собственность. Бред всё это, — надо действовать безжалостнее. Заявив о поддержке помещиков, я тут же отдал указание казённым кредитным учреждениям не выставлять более конфискованные поместья на торги, а сразу же передавать их государству, а всем дворянам отказывать в выдаче кредитов под залог крепостных и, более того, прекратить всякое списывание и реструктуризацию долгов, что на тот момент было массовой практикой. Запрещались также все перезалоги поместий, списания недоимок и прочее, — все земли в обязательном порядке должны были конфисковываться, а сами крепостные переводиться в разряд государственных. Мне казалось это более оптимальным, так как заложенных поместий в России к этому времени достигало почти две трети. Дворяне привыкли жить на широкую ногу, используя дармовой труд крепостных, становившийся в современных условиях совершенно неэффективным экономически. Пользуясь тем не менее своим привилегированным положением, помещики брали огромные кредиты под смехотворные проценты, причём долги эти по большей части не возвращались, а государство закрывало на это глаза. Вот что значит иметь положение лучшего сословия России! Мои действия были легко осуществимыми, так как все банки в России на тот момент были государственными и с проведением данного решения не было никаких проблем. Одновременно с этим я перевёл свыше 1 миллиона удельных крестьян (принадлежащих императору) в положение государственных, обосновав это необходимостью более эффективного управления имуществом. Осталось только ждать и думать, к чему приведёт подобное начинание.
Вторым вынужденным шагом стало решение религиозно-национального вопроса. Обещание, данное Наполеону III относительно поляков, волнения народностей — всё это требовало быстрой реакции. В следующем указе я дал свободу всем традиционным религиям и уравнял национальности в правах. Был обещан также в трёхлетний срок отпуск на волю всех политических оппозиционеров, арестованных в результате националистических выступлений. На тот момент религия и национальность были так переплетены, что трудно было действовать иначе. Часто инородцами называли людей просто другой веры, а никак не национальности. В середине XIX века православная церковь испытывала серьёзный упадок и деградацию. Люди массово высмеивали пороки и злоупотребления церкви, а духовность страны неуклонно снижалась. Православие становилось лишь какой-то формальностью, которую население терпело больше по привычке. Сами священники тоже страдали из-за обязанности доносить властям на своих прихожан, на постоянную отчётность и прочее. Фактически священнослужители в это время были приравнены к чиновникам по обязанностям, но никак не по правам. Это было глубокой ошибкой власти, так как когда церковь становится обычной государственной инстанцией, то ни о какой духовности речи вообще уже не может идти. Не удивительно, что в образовавшийся духовный вакуум так легко внедрялась революционная пропаганда. В итоге все традиционные конфессии, за исключение разного рода сект, которых это не касалось, получили в России свободу от государственного вмешательства. Вместо Духовной коллегии было разрешено вновь восстановить патриаршество. Религиозным организациям запрещалось лишь оскорблять, критиковать власть и призывать к её свержению. Религия мне виделась основой гражданского общества. Люди должны были обрести в первую очередь свободу внутренней жизни. История показывает, что российский народ непобедим тогда, когда дух его силен.
Уравнение в правах национальностей было на тот момент необходимым. Все эти восстания в нерусских регионах были крайне опасными для государства и могли поставить его на грань пропасти. Ладно бы это касалось только отдельных регионов, но большинство революционеров имели нерусские корни, в основном польские и еврейские. И причина этого была! В отношении, например, евреев (в России в это время жило 80 % от их общего числа в мире, а именно в районе 5 миллионов человек) действовала черта оседлости, за пределами которой им было запрещено селиться, были ограничения в приёме в учебные заведения, поступления на государственную службу, участии в самоуправлении и многое другое. Неудивительно, что под фундаментом империи была заложена настоящая бомба недовольства. Теперь для принятия подданства России требовалось проживать на территории страны не менее 5 лет, иметь необходимый доход, а также сданные экзамены по русскому языку и истории (в дальнейшем предполагалось и знание обществознания). Без этих условий человек не мог рассчитывать на занятие государственных должностей, налоговые льготы, разрешения покупать землю и прочее.
Религиозно-национальная реформа была подана в удобной форме. Церковь не успела возмутиться, так как была обрадована неожиданно доставшейся ей свободой. Православие получило и новый импульс к развитию, так как здоровое соперничество с другими традиционными религиями лишь укрепляло её. Национальная реформа была же подана в той форме, что это укрепит государство, так как приводились многочисленные факты того, что многие инородцы, не зная русского языка и истории России, занимают в стране очень высокое положение, в том числе и государственного характера. К слову сказать, часть дворянства просто брезговала русским языком и вообще не пользовалась им. Это прямо как на уроках истории в моей прошлой жизни. Некоторые студенты называют себя истинными патриотами, настоящими русскими, и высказывают недовольство в отношении приезжих. Самое забавное, что когда их спросишь, когда была Великая Отечественная война или кто у нас написал «Войну и мир», в ответ встречаешь глупый растерянный взгляд. Патриот — это тот человек, который любит свою страну, знает её историю и культуру, кто готов, в конце концов, отдать свою жизнь за родину — жаль, что этим учащимся приходится объяснять столь очевидные вещи. Россия — это многонациональная страна, и в этом наша сила и могущество. Ослабляют лишь нашу нацию незнание родной истории, неуважение к родной культуре и своим традициям.
Тем не менее все действия осуществлялись с подстраховкой. Одновременно с этими решениями, были отданы распоряжения о передаче части важнейших стратегических территорий Польши и Финляндии со значительными природными ресурсами под непосредственное управление России. Польше в данный момент это было обосновано тем, что речь идёт об исконной территории России, которая отошла от неё лишь на протяжении XI–XVII вв., а так оно по существу и было, а Финляндии вообще ничего не объяснили, обозначив данную ситуацию необходимостью более эффективного управления. Кроме того, было отдано указание, перестать вкладывать любые средства в Польшу и Финляндию. Отныне их развитие могло осуществляться только лишь на собственные заработанные ими же деньги. Было прекращено или заморожено строительство всей инфраструктуры, а все вложенные российские капиталы начали массово оттуда выводиться. На присоединённых непосредственно к ядровой России территориях начали сразу же строиться укреплённые крепости. Александр ждал восстаний Польши и Финляндии. Они происходили при каждом русском царе. Русофобство было старым явлением, которое вряд ли можно было поправить, отпустив оппозиционеров или дав свободу католической церкви. Не испытывая никаких иллюзий, государь решил для себя будь что будет, — я сделал то, что должен был. Остальное теперь не зависит от меня.
Третьим крупным шагом стало начало военных преобразований. Были ликвидированы неэффективные военные поселения. В этих поселениях служба сочеталась с занятием сельским хозяйством. Жители этих населённых пунктов в итоге были откровенно слабыми солдатами и просто неумелыми земледельцами. Считалось, что солдаты будут кормить себя сами, а в итоге это превратилось в настоящий фарс. Всё это также сопровождалось постоянными бунтами военных поселений, подавление которых было крайне непростым делом. Одновременно с этим мне принесли на подпись подготовленные Николаем проекты изменения формы русского солдата. Увидев предложенные красные шаровары, я чуть не подпрыгнул со стула. Немедленно был вызван художник, который по моим описаниям нарисовал эскизы формы защитного цвета, очень похожую на нынешнюю российскую ВКБО. Специально же образованная комиссия должна была продумать, как эту форму сделать максимально удобной.
Это было всё то немногое, что я успел осуществить за полгода до официального вступления на престол. Ручной механизм управления на данный момент не представлялось возможным изменить из-за гигантского количества навалившихся проблем. Но это было хоть что-то…
26 августа 1856 года состоялась коронация Александра II. Стояла ясная и тёплая погода. Государь и его супруга Мария шли от Красного крыльца Кремля под балдахином из золотой парчи к Успенскому собору. Государь был в мундире и имел на себе цепь ордена Св. Андрея Первозванного. Его супруга была одета в белое парчовое платье с отделкой по краям из горностая. Шлейф её платья несли пажи. Александр и Мария приложились к иконам и заняли свои места на тронах. Хор запел: «Милость и суд воспою Тебе, Господи». Теперь уже выбранный патриарх, Филарет пригласил государя прочесть Символ православной веры. Уверенным голосом Александр произнес:
— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым.
В храме стояла тишина, горели сотни свечей, а за дверями храма волновалось множество народа. После прочтения Евангелия патриарх подошёл к императору. Александр преклонил колена, и Филарет благословил его: «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь».
Александр возложил на себя тяжёлую корону, взял в руки скипетр и державу. Певчие запели «Многие лета», зазвонили колокола, загремели пушки. Далее государь возложил малую корону на голову жены.
После Божественной литургии должно было состояться мирропозание, и я вновь увидел прежний яшмовый сосуд. Жидкость снова бурлила. Буквально через шок, самодержец принял окончательно причастие по царскому чину.
Выйдя из Собора, супруги троекратно поклонились народу. Далее состоялся обед в Грановитой палате и поездка в коляске. Всем свидетелям и участникам торжественного события раздавались памятные жетоны с изображением короны и вензеля Александра II. Простому люду также давался серебряный рубль, и мешочки с гречихой, переработанной в крупу, что вызвало дикий восторг, так как ничего подобного ранее не было за всю историю коронаций. Получившие такие подарки, люди отмечались наносимой на руку специальной трудно стираемой краской.
После коронации Москва продолжала гулять. Шли торжественные спектакли в заново отремонтированном Большом театре, устраивались обеды, балы, маскарады, фейерверки, вели переговоры купцы и деловые люди, вспыхивали романы и совершались любовные измены.
Народ обсуждал не только торжественное событие, но и новые флаг и герб России, принятые императором. Бело-сине-красное полотнище ещё было как-то понятно. Что-то подобное вводил Пётр I для флота, но вот герб шокировал всех.
— Удивил, конечно, государь с этим гербом, — высказался купец 1 гильдии Черемушников.
— Ещё бы. Медведя на герб поставил. Я как увидел его, так дар речи потерял, — вторил ему его друг и коллега по общему делу, купец Свидерский.
— С другой стороны Александр правильно народу объяснил, что бывший герб этот, — двуглавый орёл, птица ненастоящая и для герба не подходящая.
— Что есть, то есть. Медведь же чисто русский символ и, естественно, в природе существует, с этим никак спорить невозможно. Но всё одно необычно как-то.
— Да и государь наш необычен. Батюшка его совсем другой был, — прямой и суровый, а этот непонятный какой-то. Вроде как по-старому делает, а выходит, что по-новому как-то получается. Я совсем перестал что-то понимать.
— Это да. Тоже сие уразумею. Уже голова болит от этих дум. Давай выпьем, что ли, лучше.
— И то, правда, наливай.
В Москве в это время происходило много событий…Скандалом августа стала измена французского герцога де Морни, по совместительству брата Наполеона III, c княжной Трубецкой. Он настолько воспылал чувствами к девушке, что в течение несколько дней умудрился порвать с прежней пассией и жениться на ней.
Австрийский же посол, граф Эстрегази снял дом Толмачёва на Пречистенке и срубил там весь сад для организации ужинов. Его многочисленные чудачества обошлись ему в баснословные 50 тысяч рублей. Английский посол Гренвиль в это время неожиданно начал употреблять просто невероятное количество вина с раками, которые провоняли чуть ли не на всю улицу и стали поводом для злословия всех москвичей.
Через три дня был спущен императорский флаг с Кремлёвского дворца, и гости стали покидать город. Перед отъездом Александр с Марией посетили Троице-Сергиеву лавру. Были принесены дары, а сам преподобный Сергий вдруг уставился на императора.
— Кто ты такой, Александр?
— В каком плане, преподобный? Не понимаю вас.
— В тебе чувствуется какая-то огромная непонятная сила и дух. Нет подобного у обычных людей.
— Странные слова вы говорите преподобный. Меня знают все с младенчества. Всегда был на виду. Да и обычный человек я. Так же, как все, ем, пью, имею семью, хожу на работу. Сложно как-то мне ответить на ваши высказывания.
— Тем не менее человек ты точно необычный. Буду надеяться и молиться, что страна при тебе, Александр воспрянет. Много мы тягот перенесли, и нам нужен достойный царь, способный дать народу счастье.
— Спасибо. Сейчас мне поддержка, как никогда, нужна. Чувствую, что Россия стоит перед серьёзными вызовами, и предстоит много усилий, чтобы справиться с ними.
— Благословляю тебя на царство, Александр. Стань же тем императором, который так нужен Российской империи.
Государь возвращался в Петербург, а Москва к обыденной тихой жизни.
Дата 26 августа навсегда вошла в память людей. Все говорили, что день Владимирской иконы Божьей Матери, самой почитаемой на Руси в то время не зря совпал с коронацией государя. Сама защитница России должна была благословить нового императора на путь его свершений.