— Тогда почему ты не бежишь от меня? — Она указала в сторону Пуэрто-Морада. — Смерть там, Эстебан. Крики чаек — это смерть, и, когда сердца любящих останавливаются в момент величайшего наслаждения, это тоже смерть. Этот мир не больше чем тонкий покров жизни на фундаменте смерти, словно мох на камне. Может быть, ты прав, может быть, мой мир лежит за смертью. Здесь нет противоречия. Но если я для тебя — смерть, Эстебан, тогда ты любишь именно смерть.
Он отвернулся в сторону моря, чтобы она не видела его лица.
— Я не люблю тебя, — сказал он.
— Любовь ждет нас впереди, — возразила она. — И когда-нибудь ты последуешь за мной в мой мир.
Эстебан снова взглянул на нее, собираясь сказать «нет», но от неожиданности промолчал. Платье ее скользнуло на песок, она улыбалась. Гибкость и совершенство ягуара отражались в каждой линии ее тела. Она шагнула ближе, отстранив его мачете. Ладони ее прижались к лицу Эстебана, и он, ослабев от страха и желания, словно утонул в ее горячем запахе.
— Мы одной души, ты и я, — сказала она. — У нас одна кровь и одна правда. Ты не можешь отвергнуть меня.
Шли дни, и Эстебан даже не очень хорошо представлял себе, сколько их прошло. Последовательность дней и ночей в его отношениях с Мирандой служила как бы незаметным фоном, лишь окрашивающим их любовь то солнечным блеском, то призрачным светом луны. Тысячи новых цветов добавлялись к ощущениям Эстебана, и он никогда раньше не испытывал подобного блаженства. Иногда, глядя на обветшалые фасады домов, Эстебан начинал верить, что они действительно скрывают тенистые аллеи, ведущие в другой мир, но, когда Миранда пыталась убедить его идти за ней, он отказывался, не в силах преодолеть страх и признаться даже самому себе, что любит ее. Он пробовал сосредоточиться на мыслях об Инкарнасьон, надеясь, что это разрушит чары Миранды и позволит ему вернуться в Пуэрто-Морада, но обнаружил, что не может представить себе жену иначе как сгорбившуюся черную птицу, сидящую перед мелькающим серым кристаллом. Впрочем, Миранда временами казалась ему тоже совершенно нереальной. Однажды, когда они сидели на берегу Рио-Дулсе, глядя на плавающее в воде отражение почти полной луны, она указала на него рукой и сказала:
— Мой мир почти так же близко, Эстебан, он так же доступен. Ты, может быть, думаешь, что луна наверху реальна, а это всего лишь отражение, но на самом деле реальнее всего и показательнее эта вот поверхность, что дает иллюзию отражения. Больше всего ты боишься пройти сквозь эту поверхность, хотя она столь бесплотна, что ты едва заметишь переход.
— Ты похожа на священника, который обучал меня философии, — сказал Эстебан. — Его мир и его рай — тоже философия. А твой мир? Это просто идея, представление? Или там есть птицы, реки и джунгли?
Лицо ее, наполовину освещенное луной, наполовину в тени, и голос не выдавали никаких эмоций.
— Так же, как здесь.
— Что это означает? — рассерженно спросил Эстебан. — Почему ты не хочешь дать мне ясный ответ?
— Если бы я стала описывать тебе мой мир, ты просто решил бы, что я ловко лгу. — Она опустила голову ему на плечо. — Рано или поздно ты сам поймешь. Мы нашли друг друга не для того, чтобы испытать боль расставания.
В этот момент ее красота — и ее речь — казались Эстебану неким маневром, попыткой скрыть темную и пугающую красоту, лежащую еще глубже. Но он понимал, что Миранда права: ни одно ее доказательство не убедит его вопреки страху.
Как-то в полдень, когда солнце светило так ярко, что нельзя было смотреть на море не прищуриваясь, они заплыли до песчаной отмели, которая с берега казалась узким изогнутым островком белизны на фоне зеленой воды. Эстебан барахтался и вздымал брызги, зато Миранда плавала, словно родилась в воде: она подныривала под него, хватала за ноги, щекотала и каждый раз успевала ускользнуть, прежде чем ему удавалось дотянуться до нее. Они бродили по песку, переворачивали ногами морских звезд и собирали моллюсков-трубачей, чтобы сварить на обед. Потом Эстебан заметил под водой темную полосу шириной в несколько сотен ярдов, движущуюся за песчаной косой, — огромный косяк макрели.
— Жалко, что у нас нет лодки, — сказал он. — Макрель на вкус гораздо лучше, чем моллюски.
— Нам не нужна лодка, — ответила Миранда. — Я покажу тебе один старинный способ рыбной ловли.
Она вычертила на песке какой-то сложный рисунок, затем отвела Эстебана на мелководье и повернула лицом к себе, встав на расстоянии нескольких футов от него.
— Смотри на воду между нами, — сказала она. — Не поднимай глаз и не двигайся, пока я не скажу.
Миранда затянула незнакомую песню со сложным ломаным ритмом, который показался Эстебану похожим чем-то на неровные порывы задувающего с моря ветра. Слов он по большей части разобрать не мог, но некоторые оказались на языке племени Патука. Через минуту он почувствовал странное головокружение, словно его ноги стали длинными и тонкими, и он смотрел на воду с огромной высоты, дыша при этом разреженным воздухом. Потом под водой между ним и Мирандой возник крошечный темный силуэт, и ему вспомнились рассказы дедушки о древних патуках, которые в считанные мгновения могли с помощью богов уменьшать мир, чтобы перенести врагов поближе. Но ведь боги умерли, и их сила оставила этот мир… Он хотел оглянуться на берег и посмотреть, действительно ли они с Мирандой превратились в меднокожих гигантов выше пальм ростом.
— Теперь, — сказала она, обрывая пение, — ты должен опустить руку в воду так, чтобы косяк оказался между ней и берегом, и медленно пошевелить пальцами. Очень медленно! Поверхность воды должна оставаться спокойной.
Но, начав наклоняться, Эстебан потерял равновесие и ударил рукой по воде. Миранда вскрикнула. Подняв голову, он увидел катящуюся на них зеленую стену воды, буквально кишевшей от мечущихся силуэтов макрели. Прежде чем Эстебан успел сдвинуться с места, волна перекатилась через косу и накрыла его с головой, протащила по дну и выбросила в конце концов на берег. На песке тут и там лежала, дергая хвостом, макрель. Миранда смеялась над ним, плескаясь на мелководье. Он тоже засмеялся, но только чтобы скрыть вновь нахлынувший на него страх перед этой женщиной, которая обладала могуществом ушедших богов. Эстебан даже не хотел слушать ее объяснений: он не сомневался, что Миранда скажет, будто боги живут в ее мире, и это запутает его еще больше.
Во второй половине дня, когда Эстебан чистил рыбу, а Миранда отправилась собирать бананы для гарнира — маленькие сладкие бананы, что росли на берегу реки, — со стороны Пуэрто-Морада появился «лендровер». Подпрыгивая, он мчался по пляжу, и на его ветровом стекле танцевали отблески оранжевого огня от заходящего солнца. Машина остановилась около Эстебана, и с пассажирского сиденья выбрался Онофрио. На щеках его играл нездоровый румянец, лоб вспотел, и он принялся вытирать его носовым платком. С водительского сиденья слез Раймундо. Прислонившись к дверце машины, он бросил на Эстебана полный ненависти взгляд.
— Прошло уже девять дней, а от тебя ни слова, — угрюмо произнес Онофрио. — Мы думали, тебя уже нет в живых. Как идет охота?
Эстебан положил на песок рыбину, которую до того чистил, и встал.
— У меня ничего не вышло, — сказал он. — Я верну тебе деньги.
Раймундо насмешливо фыркнул, а Онофрио проворчал, словно сказанное его удивило:
— Это невозможно. Инкарнасьон потратила их на дом в Баррио-Кларин. Ты должен убить ягуара.
— Я не могу, — сказал Эстебан. — Деньги я как-нибудь выплачу.
— Индеец испугался, отец. — Раймундо плюнул на песок. — Разреши, мы с друзьями устроим охоту на этого ягуара.
Представив себе, как Раймундо и его бестолковые друзья ломятся через джунгли, Эстебан не смог удержаться от смеха.
— Ты бы вел себя поосторожнее, индеец! — Раймундо хлопнул ладонью по крыше автомашины.
— Осторожнее следует действовать вам, — сказал Эстебан, — потому что скорее всего получится наоборот: охоту на вас устроит ягуар. — Он поднял с земли мачете. — Впрочем, тот, кто захочет поохотиться на ягуара, будет иметь дело еще и со мной.
Раймундо наклонился к водительскому сиденью, потом обошел машину и встал у капота. В руке у него блестел автоматический пистолет.
— Я жду ответа, — сказал он.
— Убери! — Онофрио сказал это таким тоном, словно разговаривал с ребенком, чьи угрозы едва ли стоит принимать всерьез, однако в выражении лица Раймундо проглядывали совсем не детские намерения. Одна пухлая щека его нервно подергивалась, вены на шее вздулись, а губы искривились в некоем подобии безрадостной улыбки. Эстебан как зачарованный наблюдал за этим превращением: на его глазах демон сбрасывал личину; фальшивая мягкая маска переплавлялась в истинное лицо, худое и жестокое.
— Этот ублюдок оскорбил меня в присутствии Джулии! — Рука Раймундо, сжимавшая пистолет, дрожала.
— Ваши личные разногласия могут подождать, — сказал Онофрио. — Сейчас дело важнее. — Он протянул руку. — Дай мне пистолет.
— Если он не собирается убивать ягуара, какой от него толк? — спросил Раймундо.
— Может быть, нам удастся переубедить его. — Онофрио улыбнулся Эстебану. — Ну, что ты скажешь? Мне следует разрешить сыну отомстить за его честь, или ты все-таки выполнишь уговор?
— Отец! — обиженно произнес Раймундо, на секунду взглянув в сторону. — Он…
Эстебан бросился к стене джунглей. Рявкнул пистолет, раскаленная добела когтистая лапа ударила его в бок, и он полетел на землю. Несколько мгновений он даже не мог понять, что произошло, но затем ощущения по очереди начали возвращаться к нему. Он лежал на поврежденном боку: рана пульсировала яростной болью. Коркой песка облепило его губы и веки. Упал он, буквально обняв мачете, все еще сжимая в кулаке рукоять. Откуда-то сверху донеслись голоса. По лицу прыгали песчаные блохи, но, совладав с желанием стряхнуть их рукой, Эстебан продолжал лежать без движения. Пульсирующую боль в боку и его ненависть питала одна и та же сила.
— …сбросил его в реку, — говорил Раймундо, и голос его дрожал от возбуждения. — Все подумают, что его убил ягуар.
— Идиот! — сказал Онофрио. — Он, может быть, еще убил бы ягуара, а ты мог бы устроить себе и более сладкую месть. Его жена…
— Эта месть достаточно сладка, — ответил Раймундо.
На Эстебана упала тень, и он почувствовал дыхание Раймундо. Чтобы обмануть этого бледного, рыхлого «ягуара», склонившегося над ним, ему не нужны были никакие травы. Раймундо принялся переворачивать его на спину.
— Осторожнее! — крикнул Онофрио.
Эстебан позволил перевернуть себя и тут же взмахнул мачете. Все свое презрение к Онофрио и Инкарнасьон, всю свою ненависть к Раймундо вложил он в этот удар, и лезвие, со скрежетом задев кость, утонуло в боку Раймундо. Тот взвизгнул и, наверное, упал бы, но лезвие помогало удержать его на ногах; руки его порхали около мачете, словно он хотел передвинуть лезвие поудобнее; в широко раскрытых глазах будто застыло неверие в происходящее. По рукоятке мачете пробежала дрожь, и Раймундо упал на колени. Кровь хлынула у него изо рта, добавив трагические темные линии в уголках губ. Потом он ткнулся лицом в песок, так и оставшись стоять на коленях, словно мусульманин во время молитвы.
Эстебан выдернул мачете, опасаясь, что на него нападет Онофрио, но торговец уже втискивался в «лендровер». Двигатель завелся сразу, колеса покрутились, потом машина рванула с места, развернулась, заехав на край полосы прибоя, и помчалась к Пуэрто-Морада. Оранжевый отблеск вспыхнул на заднем стекле, как будто дух, который заманил машину на побережье, теперь гонит ее прочь.