_______________
* В первом браке (лат.).
- Что мне за дело до его родословной! - с досадой прервал ее Заглоба, - он мне ни брат ни сват, и скажу вам, почтеннейшая, я гайдучка, по совести говоря, для Михала предназначал, потому что коли среди девок, что на двух носах ходят, найдется хоть одна умнее и порядочнее ее, то я готов отныне аки ursus* на все четыре опуститься.
_______________
* Медведь (лат.).
- Михал еще ни о чем таком не помышляет, а если и помышляет, то ему больше Кшися приглянулась... Ох, ох! На бога положиться надо, на бога, пути его неисповедимы!
- Пути путями, но если этот молокосос уберется отсюда с тыквой, напьюсь на радостях!
А тем временем в санях шли свои беседы. Пан Володыёвский долго не мог вымолвить ни слова, но наконец сказал Кшисе:
- Не думай, сударыня, что я вертопрах или обманщик какой, да и лета не те.
Кшися промолчала.
- Прости, сударыня, мне вчерашнюю мою дерзость, но всему виною мое исключительное к тебе расположение, не мог я сдержаться, дал сердцу волю... Любезный друг мой, бесценная моя Кшися! Ты знаешь, пред тобой простой человек, солдат, у которого вся жизнь на поле брани прошла... Другой бы сначала красноречие в ход пустил, а потом к действиям перешел, а я - напротив... Да что говорить, даже объезженный конь, разгорячившись, и то порой закусит удила, так как же не горячиться влюбленному, ведь разгон тут куда больше. Так и я закусил удила, позабыв обо всем, потому что мила ты моему сердцу, Кшися, любимая! Знаю, ты и каштелянов, и сенаторов достойна; но если ты готова одарить благосклонностью простого солдата, который, хоть и без больших чинов, приносил пользу отечеству немалую... то я к твоим ногам упаду, буду целовать их и спрашивать: <Нравлюсь ли я тебе? Не противен ли?>
- Пан Михал!.. - воскликнула Кшися. Пальчики ее, высунувшись из муфты, легли на его ладонь.
- Ты согласна? - спросил Володыёвский.
- Да! - отвечала Кшися. - И знаю, в целой Польше не нашлось бы человека достойнее.
- Да вознаградит тебя бог! Вознаградит тебя бог, Кшися! - говорил рыцарь, осыпая поцелуями ее руку. - Я и не думал, не надеялся, что эдакого счастья дождусь! Скажи мне, ты не сердишься за вчерашнюю дерзость, а то меня совесть замучила.
Кшися зажмурилась.
- Не сержусь! - сказала она.
- Эх, кабы мне сейчас не санями править, целовал бы я твои ножки! воскликнул Володыёвский.
Некоторое время ехали молча, слышен был только свист полозьев на снегу да стук мерзлого снега, отлетавшего из-под копыт.
И снова послышался голос Володыёвского:
- Диво дивное, что не пренебрегла ты мною!
- Еще большее диво, - отвечала Кшися, - что ты, сударь, полюбил меня так скоро...
Тут на лицо Володыёвского набежала тень, и он сказал:
- Кшися, может, это и грех, что я, все глаза проплакав по одной, уже успел полюбить другую. Как на духу говорю, не всегда я славился постоянством. Но теперь все иначе. Покойницы, бедняжки, я не забыл и никогда не забуду, до сих пор я ее люблю, и кабы ты знала, как душа моя по ней плачет, ты бы сама заплакала надо мною...
Тут у маленького рыцаря сжалось сердце, может, поэтому он не заметил, что слова его не слишком тронули Кшисю.
И снова наступило молчание, но на сей раз первой заговорила Кшися:
- Буду стараться вас утешить, сколько сил моих хватит.
- Потому-то, видно, я и полюбил тебя, - отвечал Володыёвский, - что с первого дня ты мои раны врачуешь. Чем я был для тебя? Ничем! Но ты, в душе милосердие и жалость к бедному страдальцу имея, тотчас взялась за дело. Ах! Скольким я тебе обязан! Может, и скажет кто - в ноябре монах, а в декабре жених. Первым пан Заглоба посмеяться рад, он никогда такой оказии не упустит, ну и пусть смеется на здоровье! Мне до этого нет дела, все упреки приму на себя...
Тут Кшися подняла глаза к небу, обдумывая что-то, и наконец сказала:
- А неужто нужно о нашем уговоре людям докладывать?
- Как так?
- Вы ведь уезжаете скоро?
- Что поделаешь, такова моя доля.
- Я траур по батюшке ношу. Зачем себя выставлять на посмешище? О нашем уговоре мы знаем, а людям до вашего возвращения знать о нем нечего. Ладно?
- И сестре не говорить ничего?
- Я сама ей все скажу после отъезда вашего.
- И пану Заглобе?
- Пан Заглоба посмеялся бы надо мной, сиротой. Эх, верно, лучше помалкивать. И Бася бы мне тоже докучать стала, я и так в ней какие-то странности замечаю: то она смеется, то плачет! Нет, уж лучше помалкивать!
Тут Кшися снова возвела к небу свои темно-синие глазки:
- Бог нам свидетель, а люди пусть остаются в неведении.
- Вижу, что разум твой красоте не уступит! Решено! Бог нам свидетель, аминь! Обопрись об меня локоточком, думаю, после объяснения нашего греха в этом нет. Не бойся, вчерашней вольности я не допущу - чай, лошадьми правлю!
Кшися послушалась рыцаря, а он сказал:
- Когда мы одни, по имени меня зови.
- Неловко мне, - отвечала она с улыбкой. - Никогда не решусь, наверно!
- А я решился!
- Ведь пан Михал рыцарь, пан Михал отважный, пан Михал солдат!..
- Кшися! Любимая!
- Мих...
Но закончить слово Кшися не решилась и спрятала лицо в муфту.