- Рано или поздно пан Нововейский ротмистром станет, - вставил словечко маленький рыцарь.
- Ну вот! - в сердцах воскликнула Бася, - я, чай, не просила вместо гостинца пана Нововейского везти.
- А я и не его привез вовсе, а сладости да орешки. Панне Басе здесь сладко будет, а ему там, бедняге, горько.
- Вот и отдали бы все ему, пусть грызет орешки, пока усы не вырастут.
- Полюбуйся на них, - сказал Маковецкому Заглоба, - так они всегда, одно только утешенье, что proverbium* гласит: <Кто кого любит, тот того и бьет>.
_______________
* Пословица (лат.).
Бася промолчала, а пан Володыёвский, словно бы дожидаясь ответа, весело взглянул на ее юное, освещенное ясным светом лицо, которое показалось ему вдруг таким красивым, что он невольно подумал: <Черт возьми, до чего хороша, плутовка, глаз не оторвешь!..>
Впрочем, и еще какая-то мысль промелькнула у него в голове, потому что он тотчас же обернулся к кучеру:
- А ну гони!
Бричка после этих слов покатилась так быстро, что какое-то время все ехали молча, и только, когда колеса заскрипели по песку, Володыёвский сказал:
- И какая вдруг Кетлинга муха укусила! Перед самым моим приездом, перед выборами - уехать...
- Англичанам столько же дела до наших выборов, сколько до твоего приезда, - ответил Заглоба, - впрочем, Кетлинг и сам в горе великом, оттого что пришлось ему уехать и нас покинуть!..
Бася уже хотела было добавить: <Не нас, а Кшисю>, но что-то удержало ее, и она не сказала ни слова ни об этом, ни о Кшисином решении уйти в монастырь. Женским чутьем она угадала, что обе вести могут причинить пану Михалу боль, заставить его страдать. Эта боль отозвалась в ее душе, и она при всей своей живости вдруг умолкла.
<О Кшисиных помыслах он и так узнает, - подумала Бася, - но коли пан Заглоба не проронил ни словечка, лучше и мне помолчать>.
А тем временем Володыёвский подгонял кучера.
- Живей! Живей!
- Лошадей и всю кладь мы в Праге оставили, - говорил пан Маковецкий Заглобе, - и поехали сам-четверт, хоть и время к ночи, но на месте нам не сиделось.
- Верю, - отвечал Заглоба, - видели, чай, какие толпы в столицу съехались? За заставами биваки да торговые ряды - ни пройти, ни проехать. Чего только люди о нынешних выборах не говорят! Дома при оказии все расскажу...
Тут пошли разговоры о политике. Пан Заглоба все старался исподволь выведать позицию стольника, а потом, обернувшись к Володыёвскому, спросил без обиняков:
- Ну а ты, Михал, на чьей стороне будешь?
Но Володыёвский вместо ответа вздрогнул, словно только пробудившись, и сказал:
- Может, они уже спят, а может, мы их увидим сегодня?
- Спят, наверное, - отвечала Бася, и ее чуть сонный голос прозвучал как колокольчик, - но проснутся и непременно выйдут вас встретить.
- Так ты полагаешь, душа моя? - радуясь, спросил маленький рыцарь.
И, снова взглянув на Басю, освещенную светом месяца, невольно подумал: <Ах, черт возьми, до чего хороша!>
До дому было уже рукой подать. Отворив ворота, въехали во двор. Тетушка и Кшися мирно спали, только слуги были начеку, ждали пана Заглобу с барышней к ужину. В доме началась суета; Заглоба велел будить людей, накрыть столы.
Пан стольник хотел подняться к жене, но она, услышав голоса и шум, догадалась, кто приехал, и, наспех накинув платье, сбежала вниз, смеясь и плача от радости; возгласам, объятьям, расспросам, милой болтовне и смеху не было конца.
Пан Володыёвский не сводил глаз с двери, за которой скрылась Бася и откуда вот-вот должна была появиться Кшися, светящаяся тихой радостью, оживленная, с блестящими глазами, с незаплетенной в спешке косой, но гданьские часы, стоявшие в столовой, мерно тикали, время шло, подали ужин, а дорогая его сердцу девушка все не появлялась.
Наконец вышла Бася, но одна, серьезная и какая-то пасмурная, подошла к столу и, придерживая рукой свечу, сказала пану Маковецкому:
- Кшися к ужину не выйдет, нездорова она, и просит вас, дядюшка, подойти к дверям, ваш голос услышать хочет.
Пан Маковецкий тотчас же встал и вышел, а следом за ним и Бася.
Маленький рыцарь нахмурился и грозно сказал:
- Вот уж не думал, что сегодня не увижу панну Кшисю. Правда ли, что она расхворалась?
- Да полно! Здоровехонька, - отвечала пани Маковецкая, - но только не до нас ей.
- Отчего вдруг?
- А разве почтеннейший пан Заглоба не говорил тебе о ее намереньях?
- О каких намереньях, бога ради?
- В монастырь уйти надумала.
Пан Михал заморгал глазами, как человек, который не расслышал, что ему говорят, потом изменился в лице, встал, снова сел; в одно мгновенье на лбу его выступил пот, он отирал его рукавом. В комнате воцарилась гробовая тишина.
- Михал! - позвала его сестра.
Он окинул блуждающим взором ее, пана Заглобу и вдруг произнес страшным голосом:
- Уж не проклятье ли надо мною?
- Михал, побойся бога! - воскликнул Заглоба.
ГЛАВА XVIII
Этим возгласом маленький рыцарь полностью выдал тайну своего сердца, и, когда он, сорвавшись с места, стремительно покинул комнату, пан Заглоба и пани Маковецкая долго глядели друг на друга в изумлении и тревоге. Наконец пани Маковецкая сказала:
- Ради бога, сударь, умоляю, ступайте к нему, уговорите, утешьте, а не то я пойду.
- Не делайте этого, голубушка, - отвечал Заглоба, - не мы там нужны, а Кшися, а нет ее, лучше его в одиночестве оставить, слова утешения, не ко времени сказанные, лишь тоску нагнать способны.
- Теперь и младенцу ясно, что он в Кшисю влюблен. Кто бы мог подумать! Я всегда замечала, что он ее компании рад, но чтоб такие страсти...