- Погодите, я его призову к себе и выспрошу с глазу на глаз. Да влюблен он! Должен быть влюблен. Иначе я знать его не хочу!
- Ей-богу, она готова молодца уговорить! - сказал Заглоба.
- И уговорю! Да я хоть каждый день одно и то же буду твердить.
- Сперва ты у него все выпытай, - сказал маленький рыцарь. Возможно, он сразу не признается - дикарь ведь. Но это не беда! Помалу войдешь к нему в доверие, лучше его узнаешь, поймешь - тогда и решай, что делать.
Тут маленький рыцарь обратился к Заглобе:
- Она лишь кажется простушкой, а на самом деле ох как шустра!
- Шустрые козы бывают! - назидательно заметил Заглоба.
Дальнейший их разговор прервал пан Богуш, который, влетевши пулею и едва поцеловав Басе руку, начал кричать:
- Чтоб этого Азью черти драли! Я всю ночь глаз не сомкнул, разрази его гром!
- В чем же Азья пред твоей милостью провинился? - спросила Бася.
- Хотите знать, что мы вчера делали?
И Богуш, вытаращив глаза, обвел всех троих взором.
- Что?
- Историю творили! Видит бог, я не вру! Историю!
- Какую историю?
- Речи Посполитой. Он - великий человек. Сам пан Собеский диву дастся, когда я ему Азьевы проекты изложу. Просто великий человек, ваши милости, повторяю. Жаль, больше не могу сказать, - вы бы тоже рты поразевали, как я вчера. Одно лишь скажу: если задуманное ему удастся, он бог весть как высоко залетит!
- Например? - спросил Заглоба. - Гетманом станет?
Богуш упер руки в бока.
- Так точно! Станет гетманом! Эх, жаль, не могу больше сказать... гетманом станет, и баста!
- Собачьим, что ли? Аль за волами будет ходить? У чабанов тоже свои гетманы имеются! Тьфу! Чепуху ты, сударь, пан подстолий, городишь... Он Тугай-беевич, согласен! Но коли ему предстоит гетманом стать, то кем же я стану, кем станет пан Михал, да и ты сам, любезный сударь? Не иначе, как после рождества сделаемся тремя волхвами, подождавши отречения Каспара, Мельхиора и Бальтазара. Меня, правда, шляхта прочила в региментарии - я только по дружбе это звание пану Павлу* уступил, - но твои, сударь, предсказания, убей меня бог, не укладываются в голове!
_______________
* Речь идет о Павле Сапеге, воеводе виленском и великом
литовском гетмане. (Примеч. автора.)
- А я твоей милости повторяю, что Азья - великий человек!
- Говорила я! - воскликнула Бася, оборачиваясь к дверям, - на пороге в ту минуту как раз показались остальные гости.
Первыми вошли пани Боская с синеглазой Зосей, а за ними Нововейский с Эвкой, которая после почти бессонной ночи выглядела еще свежей и прельстительней, чем обыкновенно. Спала она тревожно, в дивных сновидениях представал пред нею Азья, который был еще более красив и настойчив, нежели прежде. У Эвы при воспоминании об этих снах кровь бросалась в лицо: ей казалось, каждый может легко все прочитать в ее глазах.
Но никто не обращал на нее внимания: все стали здороваться с супругою коменданта, и тут же пан Богуш наново принялся рассказывать, сколь велик Азья и для каких великих дел предназначен, а Бася радовалась, что и Эва, и Нововейский это слышат.
Старый шляхтич, впрочем, успел поостыть после первой встречи с татарином и держался гораздо спокойнее. И холопом своим больше того не называл. По правде говоря, открытие, что Азья - татарский князь и сын Тугай-бея, и на него произвело сильное впечатление. Теперь он, затаив дыхание, слушал рассказы о необычайной отваге молодого татарина и о том, что сам гетман поверил ему столь важную миссию, как возвращение на службу Речи Посполитой всех липеков и черемисов. Порой даже Нововейскому казалось, что речь идет о ком-то другом, - так вырастал в его глазах Азья, превращаясь в личность поистине необыкновенную.
А Богуш все повторял с таинственным видом:
- Это еще пустяки в сравненье с тем, что его ждет, только об этом говорить нельзя!
Когда же кто-то с сомнением покачал головой, крикнул:
- Двое есть великих людей в Речи Посполитой: пан Собеский и этот Тугай-беевич!
- Боже милостивый, - сказал в конце концов, потеряв терпение, Нововейский, - князь не князь, только кем же он может стать в Речи Посполитой, не будучи шляхтичем? Шляхетской грамоты у него пока не имеется.
- Пан гетман ему десять таких грамот выправит! - воскликнула Бася.
Эва слушала эти восхваления с полузакрытыми глазами и бьющимся сердцем. Трудно сказать, заставил ли бы так горячо биться ее сердечко бедный и безвестный Азья, как это сделал Азья-рыцарь и в будущем великий человек. Но блеск его славы покорил панну Нововейскую, а от давних воспоминаний о поцелуях и недавних снов девичье тело сотрясала сладкая дрожь.
<Великий, знаменитый? - думала Эва. - Не диво, что горяч, как пламень>.
ГЛАВА XXX
В тот же день Бася принялась выпытывать татарина. Следуя совету мужа и предупрежденная о диком нраве Азьи, она хотела начать издалека. Но едва он встал перед нею, тотчас все и выложила:
- Пан Богуш говорит, что ты, сударь, из знатных, но я полагаю, что и наизнатнейшему любить не заказано.
Азья прикрыл глаза, склонил голову.
- Твоя правда, вельможная пани! - сказал он.
- С сердцем оно ведь так: раз, и готово!
Бася тряхнула светлыми вихрами, заморгала, всем своим видом показывая, что она и сама-де в этих делах знает толк и надеется, что перед ней человек с пониманием.
Азья вскинул голову, охватил взглядом прелестную ее фигурку, никогда еще не виделась она ему столь обворожительной: румяное детское личико, повернутое к нему, сияло улыбкой, глаза излучали оживление и любопытство.
Но чем невиннее она казалась, тем соблазнительней была, тем сильнее вожделел ее Азья; он упивался страстью, как вином, отдаваясь одному желанию - выкрасть ее у мужа, похитить, удержать навечно у своей груди, руки ее сплетенные чувствовать на шее - и любить, любить до помрачения, пусть бы пришлось и погибнуть самому или с нею вместе.
От мысли такой все закружилось у него перед глазами; новые желания повыползали из пещер души, как змеи из горных расщелин; но то был человек железной воли, и он сказал себе: <Не время еще> - и держал свое дикое сердце в узде словно необъезженного коня.
Он стоял перед нею с холодным лицом, хотя губы и глаза его горели, и бездонные зеницы выражали то, о чем молчал стиснутый рот.
Но Баська - душа ее была чиста, как вода в роднике, да и мысли совсем иным заняты - вовсе не понимала той речи; она думала, что бы такое еще сказать татарину, и, наконец, поднявши пальчик, изрекла:
- Бывает, таит человек в сердце чувство и не смеет открыться, а признайся он, глядишь, что-то приятное узнал бы.