- А может, басурман, - возразил старый, - одиннадцать лет в дом носа не казал.
- Не казал оттого, что кары боялся, она не сообразна была бы с чином и с честью моей офицерской. Все ждал письма с отпущением грехов. Письма не было, ну и меня не было.
- А нынче кары уж не боишься?
Молодец обнажил в улыбке белые зубы.
- Здесь у нас власть военная, ей даже родительская не указ. Вы, батюшка, лучше бы обняли меня, ведь душа ваша просит!
При этих словах он раскрыл объятия, а Нововейский-отец растерялся, не зная, как быть ему с сыном, который еще мальчишкой ушел из дому, а нынче вот он - зрелый муж, прославленный офицер. Это весьма льстило отцовскому честолюбию, он и вправду рад был бы прижать сына к своей груди, да опасался все же уронить свою честь.
Но сын первый его обнял. В медвежьем объятии затрещали у шляхтича кости, и это вконец его растрогало.
- Что поделаешь, - сопя крикнул он, - чует, бестия, крепко в седле держится, и вот вам! Извольте видеть! В своем доме я бы так не размяк, а здесь - что поделаешь? Ну-тка, поди сюда еще!
Они снова обнялись, и сын с нетерпеньем стал выспрашивать про сестру.
- Я велел ей ждать смирно, покуда не кликну, - ответил отец, - девка там небось из кожи выскочить готова.
- Бога ради, где ж она? - крикнул сын. И, отворивши дверь, принялся так громко звать сестру, что эхо, отбившись от стен, ему ответило: <Эвка! Эвка!>
Эва, ожидавшая в соседней комнате, в ту же секунду влетела к ним, и, едва успела крикнуть <Адам!>, как могучие руки подхватили ее и подкинули кверху. Брат всегда очень ее любил; в прежние времена защищал Эву от отцовского тиранства и не однажды брал на себя ее вины и предназначавшуюся ей порку.
Старик Нововейский в доме был деспот и весьма жестокосерд, так что Эва в могучем брате не только брата приветствовала, но и защитника. Он же целовал ей голову, глаза, руки, на минуту отстранил от себя, поглядел ей в лицо и радостно воскликнул:
- Ох, и хороша девка! Ей-богу, хороша!
И еще:
- Ну и выросла! Печь, не девка!
А ее глаза смеялись. Затем они наперебой заговорили обо всем на свете: о долгой разлуке, о доме, о войнах. Старик Нововейский ходил вокруг них и что-то бурчал. Сын очень по душе ему был, но все же старика терзало беспокойство: кто из них впредь возьмет верх? В те времена родительская власть крепчала и вскоре превратилась в безграничную, но сын как-никак был наездник, солдат из Дикого Поля и, как верно уразумел отец, крепко держался в седле. Нововейский-старший ревниво оберегал свою власть. Разумеется, сын будет к нему почтителен и воздаст ему должное, но вот захочет ли он быть мягким как воск и все сносить, как сносил подростком?
<А осмелюсь ли сам я относиться к нему, как к подростку? - размышлял старый шляхтич. - Шельма, поручик, ей-богу, он мне по душе!>
В довершение всего старик сознавал, что отцовское чувство все более овладевает им и что он уже питает слабость к своему богатырю сыну.
Эва тем временем щебетала как птаха, забрасывая брата вопросами: когда он воротится, не поселится ли здесь, не намерен ли жениться?
Она, правда, в точности не знает и вовсе не уверена, но, ей-богу, слышала, будто солдаты очень даже влюбчивый народ. Ага, помнится, ей пани Володыёвская говорила. До чего же добрая и пригожая эта пани Володыёвская! Обходительней и лучше во всей Польше днем с огнем не сыщешь! Разве что одна Зося Боская может с нею сравняться.
- А кто такая Зося Боская? - спросил Адам.
- Да та, что здесь с матерью живет, а отца ее ордынцы пленили. Вот увидишь ее, сразу влюбишься!
- Давайте сюда Зосю Боскую! - вскричал молодой офицер.
Отец с Эвой принялись смеяться над его горячностью, а сын сказал;
- Ну как же! Любовь, как и смерть, никого не минует. Я еще безусым был, а пани Володыёвская девушкой, когда я по уши в нее влюбился. Господи боже мой, ну и любил же я Баську! И что ж? Как-то стал я говорить ей об этом, и тут словно бы кто меня в бок толканул: <На чужой каравай рта не разевай!> Догадался я, что она тогда уже Володыёвского любила и - что там говорить - стократ прав была!
- Это почему же? - спросил старик Нововейский.
- Почему? Да потому, что скажу не хвалясь - я на саблях никому спуска не дам, но он в два счета бы со мною разделался. А при том наездник incomparabilis*, перед ним сам Рущиц шапку снимает. Да что там Рущиц! Даже татары уважают его. Нет лучшего солдата в Речи Посполитой!
_______________
* Несравненный (лат.).
- А как они с женою любят друг друга! Ух ты! Даже глазам больно! вставила Эвка.
- А у тебя уж слюнки текут! Ха! Слюнки текут оттого, что и тебе приспело! - вскричал Адам. И, подбоченившись, затряс головой словно конь и стал над сестрою подтрунивать. Она же возразила скромно:
- У меня ничего такого и в мыслях нету.
- А тут, между прочим, и офицеров, и приятного общества не занимать стать!
- Да вот не знаю, говорил ли тебе отец, что Азья здесь.
- Азья Меллехович, татарин? Знаю его, хороший солдат!
- Но того, верно, не знаешь, - сказал старик Нововейский, - что он не Меллехович вовсе, а наш Азья, что с тобою вместе рос.
- Боже! Что я слышу! Глядите-ка! У меня мелькнула было такая мысль, но сказали, что Меллехович он, ну, думаю, не тот, значит, а что Азья, так это имя у них частое. Я столько лет не видел его, не диво, что не узнал. Наш-то весьма неказист был собою да приземист, а этот молодец хоть куда!
- Наш он, наш! - сказал старик Нововейский. - А вернее, не наш уже знаешь, чьим сыном он оказался?
- Откудова же мне знать?
- Могучего Тугай-бея!
Адам что есть силы хлопнул себя по коленкам.
- Ушам своим не верю! Великого Тугай-бея? Выходит, он князь и ханам родня? Да в Крыму нет крови благороднее!
- Вражья то кровь!
- В отце вражья была, а сын нам служит! Я сам его раз двадцать в деле видал! А! Теперь понятно, откуда в нем эта дьявольская отвага! Пан Собеский перед всем войском отличил его и в сотники произвел. От души буду ему рад. Справный солдат! Сердечно буду ему рад!
- Все же не пристало тебе быть с ним запанибрата.
- Отчего же? Что он, слуга мне иль нам? Я солдат, и он солдат. Я офицер, и он офицер. Был бы он еще пехотинец жалкий, что хворостиной на войне орудует, тогда бы дело другого рода; но он благородных кровей, коли сын Тугай-бея. Князь, и баста, а уж о шляхетском звании для него сам гетман постарается. Чего же мне нос-то перед ним задирать, коли я с Кулак-мурзой побратим, с Бакчи-агой побратим, с Сукиманом побратим, а все они не погнушались бы овец у Тугай-беевича пасти!
Эвке опять захотелось расцеловать брата; усевшись подле него, она красивой своей рукой стала приглаживать его непослушные вихры.
Приход Володыёвского прервал эти нежности.