- Пусть бы и худшее стряслось, главное дело - запала не терять! Не съели нас и не съедят, покуда дух наш жив! - заключил Заглоба.
От наплыва радостных этих мыслей они замолкли, но молчание их было прервано самым печальным образом. К Басиной коляске приблизился вдруг верхом Нововейский. Лицо его, обычно мрачное и хмурое, было ясным и безмятежным. Улыбка не покидала его, а глаза устремлены были на сияющий под солнечными лучами Каменец.
Два рыцаря и Бася смотрели на него с изумлением, не в силах понять, каким образом один вид крепости так внезапно снял великую тяжесть с его души, а Нововейский сказал:
- Да святится имя господне! Сколько горя было, а вот и радость пришла!
Тут он оборотился к Басе:
- Обе они у войта ляшского Томашевича укрылись, и правильно сделали, в такой крепости разбойник им не страшен!
- О ком ты это, сударь? - со страхом спросила Бася.
- О Зосе и Эвке.
- Помоги тебе бог! - вскричал Заглоба. - Дьяволу не поддавайся!
А Нововейский продолжал:
- И то, что об отце моем толкуют, будто бы Азья его зарезал, тоже неправда!
- Ум у него помутился! - шепнул Мушальский.
- Позволь, сударыня, я вперед поеду, - продолжал Нововейский. - Так тяжко, когда долго не видишь их! Ох, скучно вдали от любимых, ох, скучно!
Он закивал большущей своей головой, тронул коня каблуками и поехал дальше.
Мушальский, подозвав к себе нескольких драгун, поехал следом, чтобы не терять безумца из глаз.
Бася спрятала лицо в ладонях, и горючие слезы потекли у нее между пальцев.
- Молодец - золото, - сказал Заглоба, - да не по силам человеку таковые несчастья... К тому же одной местью душа жива не будет...
В Каменце усердно готовились к обороне. На стенах старого замка и у ворот, в особенности у Русских ворот, трудились горожане - люди разных народностей - под началом своих войтов, меж которыми выделялся храбростью и артиллерийским уменьем ляшский войт Томашевич. В ход пошли лопаты и тачки; ляхи и русины, армяне, евреи и цыганы состязались друг с другом. Офицеры различных полков присматривали за работой, вахмистры и солдаты помогали горожанам, трудились даже благородные шляхтичи, позабыв, что бог дал им руки единственно, чтобы саблю держать, а всякий прочий труд препоручил людям <низшего> сословия. Пример подавал сам пан Войцех Гумецкий(*), хорунжий подольский; один вид его мог вызвать слезы умиления: подумать только - пан собственными руками камни на тачке возил! Работа кипела и в городе, и в замке. В толпе сновали монахи: доминиканцы, иезуиты, францисканцы и кармелиты благословляли людские усилия. Женщины обносили работавших едой и питьем; красавицы армянки, жены и дочери богатых купцов, и еще более прекрасные еврейки из Карвасеров, Жванца, Зинковец, Дунайгрода приковывали к себе взоры солдат.
Но более всего привлек внимание толпы въезд Баси в город. В Каменце было, конечно, немало достойных женщин, но ни у одной не было мужа, столь прославленного на поле брани. Слышали в Каменце и о самой пани Володыёвской как о женщине храброй, которая не побоялась жить в глуши, на далекой заставе, средь дикого люда, которая ходила с мужем в походы, а захваченная татарином, сумела одолеть его и уйти живой из хищных рук. Слава ее тоже была беспримерной. Но те, кто дотоле не знал и не видел Баси, воображали себе этакую великаншу, что гнет подковы и ломает панцири. Каково же было их удивление, когда они увидели маленькое, розовое, полудетское лицо, высовывающееся из коляски.
- Это сама пани Володыёвская или дочка? - спрашивали в толпе.
- Она самая, - отвечали те, кто ее знал.
Изумились горожане, женщины, священники, военные. С неменьшим изумлением смотрели они на непобедимый хрептевский гарнизон, на драгун, меж которыми спокойно ехал Нововейский с улыбкой на лице, отмеченном печатью безумия, и на свирепые лица головорезов, обращенных в венгерских пехотинцев. Однако несколько сот заправских вояк, шедших при Басе, своим видом приободрили горожан.
- Это люди искушенные, такие не устрашатся туркам в глаза посмотреть! - говорили в толпе.
Некоторые горожане, да и солдаты, в особенности из полка князя епископа Тшебицкого, который днями только прибыл в Каменец, думали, что и сам Володыёвский в кортеже, и потому подняли крик:
- Да здравствует пан Володыёвский! Да здравствует наш защитник! Наиславнейший кавалер!
- Vivat Володыёвский, vivat!
Бася слушала, и сердце ее распирала радость; что может быть женщине милей, нежели слава мужа, да когда еще такой большой город славит его.
<Столько здесь рыцарей, - думала Бася, - а ведь никому не кричат, только моему Михалу!>
Ей и самой захотелось крикнуть со всеми вместе
Сам он тоже приветствовал всех, то шапкой махал, то рукой, а когда люди, его знавшие, и в его честь стали кричать vivat, он обратился к толпе: - Паны ясновельможные! Кто в Збараже выстоял, тот и в Каменце выстоит! По указанию Володыёвского кортеж подъехал к возведенному недавно монастырю сестер доминиканок. У маленького рыцаря был, правда, собственный домик в Каменце, но монастырь стоял в более укромном и мало доступном ядрам месте, и он предпочел здесь поместить свою любимую - к тому же, будучи жертвователем монастыря, он надеялся на хороший прием. В самом деле, мать игуменья Виктория, дочь брацлавского воеводы Стефана Потоцкого, приняла Басю с распростертыми объятьями. Из этих объятий она тотчас же попала в другие - горячо любящей ее тетушки Маковецкой, с которой давным-давно не виделась. Обе они плакали, плакал и пан стольник латычёвский, коего Бася всегда была любимицей. Едва успели утереть слезы умиления, прибежала Кшися Кетлинг, и все началось сызнова, а потом Басю окружили сестры монашенки и шляхтянки, знакомые и незнакомые: пани Мартинова Богуш, и Станиславская, и Калиновская, и Хотимирская, и Войцехова, и Гумецкая - жена знатного кавалера пана хорунжего подольского. Одни, как пани Богуш, расспрашивали о мужьях, других интересовало, что Бася думает о турецком нашествии и устоит ли, по ее мнению, Каменец. Бася с великой радостью заметила, что ее почитают военным авторитетом и ждут из ее уст утешения. И она не поскупилась. - И речи быть не может, - сказала она, - чтобы мы от турка не сумели отбиться. Михал сюда прибудет не сегодня завтра, самое позднее - через несколько деньков, а уж когда он обороной займется, вы, милостивые государыни, можете спать спокойно, да к тому же известно, что крепость неприступная, уж в этом я, слава богу, немного разбираюсь! Уверенность Баси весьма приободрила женщин, в особенности успокоил их близкий приезд Володыёвского. Имя его и в самом деле пользовалось таким уважением, что, хотя наступил уже вечер, в монастырь один за другим стали жаловать местные офицеры, чтобы засвидетельствовать почтение Басе, и каждый после первых приветствий выспрашивал, когда прибудет маленький рыцарь и вправду ли он намерен остаться в Каменце. Бася приняла только майора Квасиброцкого - он командовал пехотой князя епископа краковского, писаря Жевуского - он после Лончинского, а вернее, замещая его, возглавил полк Кетлинга. Другим в тот день уже не отворили дверь: Бася порядком была утомлена, а ей надлежало еще заняться Нововейским. Несчастный у самого монастыря упал с лошади, и его, беспамятного, отнесли в келью. Тотчас послали за лекарем, тем самым, что лечил Басю в Хрептеве. Он предположил у Нововейского тяжелую и, вероятней всего, безнадежную болезнь мозга. До позднего вечера Бася, Мушальский и Заглоба обсуждали это происшествие, сокрушаясь несчастной судьбой рыцаря. - Лекарь сказал мне, - молвил Заглоба, - что, коли он выживет, так после кровопускания разум должен к нему воротиться и на сердце легче станет. - Нет уж для него утешения! - возразила Бася. - В иных случаях человеку лучше и вовсе памяти лишиться, - заметил пан Мушальский, - но даже animalia* ею обладают. _______________ * Животные (лат.). Однако старик выбранил прославленного лучника за такие слова. - Кабы у тебя, сударь, памяти не было, ты бы к исповеди ходить не мог, - сказал он, - а стало быть, лютеранам бы уподобился и адского огня был бы достоин. Тебя, сударь, уж и ксендз Каминский остерегал от богохульства, да ведь это как волку от молитвы толку: что ни говори подлецу, а он все про овцу. - Какой из меня волк! - возразил славный лучник. - Вот Азья, тот был волк! - А что я говорил? - подхватил Заглоба. - Кто первый сказал: это волк? - Нововейский говорил мне, - молвила Бася, - что он денно и нощно слышит, как Эвка и Зося зовут его: <Спаси!> - а разве их спасешь? Должно было болезнью кончиться, кто бы такие страдания выдержал? Смерть их он пережил бы, позора - не смог. - Лежит теперь как колода бесчувственная, - молвил Мушальский, - а жаль, поединщик знатный! Тут разговор их прервал слуга, сообщив, что в городе опять шум ужасный: люди сбегаются смотреть на генерала подольского, он сей момент прибыл с весьма пышной свитою и несколькими десятками пехотинцев. - Он тут главный, - сказал Заглоба. - Весьма благородно со стороны пана Миколая Потоцкого, что он здесь решился быть, а не в другом каком месте, но, по мне, лучше бы его тут и не было. И он ведь противник был гетману! И в войну верить не хотел, а нынче, кто знает, не придется ли ему головой за это поплатиться!