Единственное, что я выяснил в ходе дознания, это имя мертвого мужчины. Его звали Виктор Нискеми, и он был американцем.
Вся процедура продолжалась недолго. Сначала была произведена официальная идентификация, затем я рассказал историю о том, как нашел тело Нискеми и моего брата, умирающего на кухне фермы. Дейв Гусан выступил со стороны полиции и предоставил ружья и золотой поднос в качестве вещественных доказательств.
Коронер разобрался со всем очень быстро, и вердикт, вынесенный им на Нискеми, был таков: застрелен при самообороне Робертом Блейком Уилом. Вердикт на Боба гласил, что он был убит Виктором Нискеми и неустановленной персоной или персонами.
Я подождал Дейва Гусана на узкой мощеной булыжниками улочке перед зданием муниципалитета, где происходило дознание. Он кивнул головой в сторону двух коренастых мужчин, удалявшихся по мостовой.
— Из Скотланд-Ярда, — сказал он. — Теперь это дело в их компетенции. Они берут в свои руки все, что может иметь международные связи.
— Ты хочешь сказать, это потому, что Нискеми был американцем?
— Верно. Скажу тебе кое-что еще, Джемми. На него имеется досье по ту сторону Атлантики. Мелкое воровство и вооруженное ограбление. Не более того.
— Этого хватило для Боба, — сказал я с горечью.
Дейв вздохом выразил свое согласие.
— Говоря по правде, в этом деле есть кое-что загадочное. Нискеми никогда не добивался большого успеха на воровском поприще, он никогда не имел достаточного количества денег. Это был своего рода пролетарий, думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать. Вне всякого сомнения, у него не было денег на то, чтобы совершить такое путешествие — если только он не оказался втянутым в нечто более крупное, чем обычно. И никто не может сказать, почему он приехал в Англию. Здесь он должен себя чувствовать как рыба, вынутая из воды. Это то же самое, как если бы наш отечественный взломщик из Бермондси вдруг оказался в Нью-Йорке. Расследование в этом направлении продолжается.
— Что Смиту удалось выяснить насчет Халстеда и Гатта, тех янки, про которых я рассказывал?
Дейв посмотрел мне в глаза.
— Я не могу тебе этого сказать, Джемми. Я не имею права обсуждать с тобой работу полиции, даже несмотря на то, что ты брат Боба. Суперинтендант снимет с меня скальп. — Он постучал по моей груди кончиком пальца. — Не забывай, парень, что ты тоже относишься к подозреваемым. — На моем лице, должно быть, появилось изумленное выражение. — Да, черт возьми, кто получил наибольшую выгоду от смерти Боба? Вся эта история с подносом могла быть затеяна для того, чтобы отвлечь внимание. Я-то знаю, что ты этого не делал, но для суперинтенданта ты просто еще один человек, имеющий отношение к преступлению.
Я глубоко вздохнул и сказал иронично:
— Надеюсь, я не надолго задержусь в его списке подозреваемых.
— Не бери это в голову, хотя от суперинтенданта можно ожидать чего угодно. Это самый недоверчивый сукин сын из всех, кого я когда-либо встречал. Если бы он сам нашел мертвое тело, то внес бы и себя в свой собственный список. — Дейв почесал за ухом. — Вот что я тебе скажу, похоже, Халстед чист. Он был в Лондоне и, если понадобится, сможет представить алиби. — Он улыбнулся. — Его забрали на допрос из читального зала Британского Музея. Эти лондонские копы, должно быть, на редкость тактичны.
— Кто он такой? Чем он занимается?
— Он сказал, что он археолог. — Дейв с испугом посмотрел через мое плечо. — О Боже! Сюда приближаются эти проклятые репортеры. Послушай, я советую тебе укрыться в церкви — у них не хватит наглости последовать туда за тобой. Пока я буду прикрывать тылы, ты сможешь выйти через дверь в ризнице.
Я покинул его и поспешно нырнул через церковную ограду. Когда я входил в храм, до меня донесся возбужденный лай гончих, окруживших загнанного оленя.
Похороны состоялись на следующий день после дознания. На них собралось множество людей, большинство из которых я знал, но среди них попадались и незнакомые мне лица. Там были все работники фермы Хентри, включая Медж и Джека Эджекомбов, которые вернулись из Джерси. Служба была короткой, но даже несмотря на это, я был рад, что она наконец закончилась, и мне представилась возможность скрыться от полных сочувствия взглядов. Перед тем как уйти, я сказал несколько слов Джеку Эджекомбу:
— Увидимся на ферме, есть вещи, которые нам надо обсудить.
Я подъезжал к ферме в подавленном настроении. Вот как это бывает. Боба похоронили, так же как, вероятно, и Нискеми, если только полиция все еще не содержит его тело где-нибудь в холодильной камере. Но для гипотетического сообщника Нискеми все закончилось удачно, и он, наверное, спокойно вернулся к своим обычным занятиям.
Я подумал о ферме, о том, что предстоит сделать, и о том, как мне договориться с Джеком, чей консерватизм сельского жителя мог воспротивиться моим новомодным идеям. Погруженный в такие размышления, я автоматически свернул во двор фермы и почти врезался в зад большого мерседеса, припаркованного возле дома.
Я вылез из машины, так же как и водитель мерседеса, развернувшийся во всю свою длину, как скрученная полоска коричневой сыромятной кожи. Это был Фаллон, американец, которого показал мне Нигел в пабе гостиницы Котт. Он спросил:
— Мистер Уил?
— Верно.
— Я знаю, что не должен был вторгаться к вам в такой момент, — сказал он. — Но меня поджимает время. Мое имя Фаллон.
Он протянул свою руку, и я обнаружил, что сжимаю его тонкие, как у скелета, пальцы.
— Чем я могу быть вам полезен, мистер Фаллон?
— Не могли бы вы уделить мне несколько минут — это нелегко объяснить быстро. — Его произношение не было типично американским.
Немного поколебавшись, я сказал:
— Вам лучше пройти внутрь.
Нырнув в свою машину, он достал из нее небольшой кейс. Я провел его в рабочий кабинет Боба, ныне ставший моим, и, указав ему на кресло, сел за стол, сохраняя молчание.
Он нервно закашлялся, по-видимому, не зная, с чего начать, но я не пришел ему на помощь. Покашляв снова, он наконец сказал:
— Я знаю, что это может быть для вас больным вопросом, мистер Уил, но я был бы рад, если бы вы предоставили мне возможность взглянуть на золотой поднос, являющийся вашей собственностью.
— Боюсь, что это невозможно, — сказал я спокойно.
В его глазах появилась тревога.
— Вы не продали его?
— Он все еще в руках полиции.
— Ох! — Он расслабился и щелкнул замками кейса. — Очень жаль. Но я надеюсь, вы не откажетесь посмотреть на эти фотографии.
Он передал мне пачку фотографий восемь на десять, которые я развернул веером. Они оказались глянцевыми и очень контрастными, очевидно, их сделал опытный фотограф-профессионал. Это были снимки подноса во всех возможных ракурсах, где он фигурировал как целиком, так и на серии отпечатков, позволяющих с близкого расстояния изучить окаймляющий его хитроумный орнамент из виноградных листьев.
— Может быть, эти снимки вам понравятся больше, — сказал Фаллон и передал мне еще одну пачку фотографий восемь на десять. Эти были сделаны в цвете, и хотя не казались такими контрастными, как черно-белые снимки, они, возможно, передавали изображение подноса более точно.
Я поднял глаза.
— Где вы их взяли?
— Это имеет какое-то значение?
— Для полиции, вероятно, имеет, — сказал я твердо. — Этот предмет связан с делом об убийстве, и скорее всего им захочется узнать, каким образом вам удалось получить эти прекрасные фотоснимки моего подноса.
— Не вашего подноса, — сказал он мягко. — Моего подноса.
— Что за чертовщина! — воскликнул я. — Этот поднос использовали в моей семье, насколько я знаю, на протяжении ста пятидесяти лет. Я не вижу, на каком, черт возьми, основании, вы можете объявлять его своей собственностью.
Он нетерпеливо взмахнул рукой.
— Мы говорим о разных вещах. На этих фотографиях вы видите поднос, который в настоящее время надежно заперт в моем сейфе. Я прибыл сюда, чтобы выяснить, насколько ваш поднос похож на мой. Я думаю, что вы ответили на мой незаданный вопрос достаточно ясно.
Я снова посмотрел на фотографии, чувствуя себя немного глупо. Несомненно, то, что я держал перед собой, казалось изображением столь хорошо мне знакомого подноса, но точная ли это копия, сказать было трудно. Я видел поднос мельком утром, в прошлое воскресенье, когда Дейв Гусан показал мне его, но когда был предыдущий раз? Когда я навещал Боба, он, должно быть, всегда находился где-то поблизости, но ни разу не попадался мне на глаза. Говоря по правде, последний раз я рассматривал его, когда был еще ребенком.
Фаллон спросил:
— Это и в самом деле похоже на ваш поднос?
Я объяснил ему свои затруднения. Он понимающе кивнул головой и сказал:
— Вы не согласитесь продать мне ваш поднос, мистер Уил? Я заплачу вам хорошие деньги.
— Я не могу продавать то, что мне не принадлежит.
— Как? Я был уверен, что вы унаследовали его.
— Так и есть. Но существуют различные официальные процедуры. Он не принадлежит мне до тех пор, пока не вступило в силу завещание моего брата. — Я не собирался говорить Фаллону, что Монт предложил мне продать этот проклятый кусок металла: мне хотелось попридержать его и разобраться, что же за ним на самом деле кроется. Я не забывал ни на минуту, что из-за этого подноса умер Боб.
— Понимаю. — Его пальцы выбивали дробь на подлокотнике кресла, — Полагаю, что полиция скоро вернет его вам.
— Не вижу причин, которые могли бы этому воспрепятствовать.
Он улыбнулся.
— Мистер Уил, вы позволите мне осмотреть поднос и сфотографировать его? При этом даже не понадобится выносить его из дома: в моем распоряжении имеется очень хорошая камера.
Я ответил с усмешкой:
— Не вижу причин, которые вынудили бы меня так поступить.
Улыбка исчезла с его лица, будто ее там никогда и не было. Через некоторое время она появилась снова, превратившись в сардонический изгиб уголков губ.
— Я вижу вы… подозреваете меня.
Я рассмеялся.
— Вы совершенно правы. А что бы подумали вы, оказавшись на моем месте?
— Вероятно, то же самое, — сказал он. — Я поступил глупо.
Однажды я видел, как опытный шахматист сделал заведомо ошибочный ход, которого не позволил бы себе даже новичок. Выражение его лица стало от удивления комичным, и лицо Фаллона в данный момент выглядело точно так же. Он производил впечатление человека, мысленно пинающего себя в зад.
Услышав, что к дому подъехала машина, я встал и открыл окно. Джек и Медж вылезли из своей малолитражки. Я крикнул:
— Подожди немного, Джек, я сейчас занят.
Он махнул рукой и направился в сторону от дома, а Медж подошла к окну.
— Не желаете чашечку чая?
— Это неплохая идея. Как насчет вас, мистер Фаллон, — не хотите ли чаю?
— Было бы весьма кстати.
— Тогда, Медж, подай сюда чай на двоих, пожалуйста.
Она удалилась, и я снова повернулся к Фаллону.
— Я думаю, будет лучше, если вы расскажете мне, что вам на самом деле нужно.
Он сказал взволнованно:
— Уверяю вас, я ничего не знаю об обстоятельствах, послуживших причиной смерти вашего брата. Мое внимание к подносу привлекла заметка с фотографией в газете «Вестерн Монинг Ньюс», которая попала мне в руки с запозданием. Я немедленно отправился в Тотнес и прибыл сюда в пятницу поздно вечером…
— …и вы остановились в гостинице Котт.
Он, казалось, был удивлен.
— Да, верно. Я собирался навестить вашего брата в субботу утром, но затем услышал о том… о том, что произошло…
— И решили отложить свой визит. Очень тактично с вашей стороны, мистер Фаллон. Я полагаю, вы сознаете, что эту историю нужно рассказать полиции.
— Не понимаю, почему.
— Неужели? Тоща я вам скажу. Вы разве не знаете, что моего брата убил американец по имени Виктор Нискеми?
Фаллона, очевидно, поразила немота, и он ограничился покачиванием головы.
— Так, значит, вам не попадался на глаза репортаж о дознании, опубликованный в большинстве утренних газет?
— Я не читал газет сегодня утром, — произнес он слабым голосом.
Я вздохнул.
— Послушайте, мистер Фаллон: некий американец убивает моего брата, и в этом замешан поднос. Четырьмя днями раньше двое американцев осаждали моего брата с предложениями насчет покупки подноса. А теперь появляетесь вы, тоже американец, и у вас также есть желание купить поднос. Вам не кажется, что вы должны кое-что объяснить?
Его лицо осунулось и казалось постаревшим лет на пять, но глаза смотрели настороженно.
— Американцы, — сказал он, — которые пытались купить поднос. Как их звали?
— Возможно вы мне это скажете.
— Один из них случайно был не Халстед?
— Теперь вы просто обязаны дать объяснения, — сказал я мрачно. — Думаю, будет лучше отвезти вас в полицейский участок прямо сейчас. Суперинтендант Смит заинтересуется вами.
Некоторое время он, задумавшись, смотрел в пол, а потом поднял голову.
— Теперь, как мне кажется, ведете себя глупо вы, мистер Уил. Неужели вы на самом деле думаете, что если бы я был замешан в этом преступлении, то появился бы здесь сегодня, ни от кого не таясь? Я не знал, что Халстед виделся с вашим братом, так же как и то, что грабитель был американец.
— Но вы знаете имя Халстеда.
Он устало отмахнулся.
— Наши с ним пути пересекаются по всей Центральной Америке и Европе на протяжении последних трех лет. Где-то первым успеваю я, а где-то он. Я знаю Халстеда, несколько лет назад он был моим студентом.
— Студентом чего?
— Я археолог, — сказал Фаллон. — Так же как и Халстед.
Вошла Медж с чаем, ячменными лепешками, земляничным джемом и топлеными сливками. Поставив поднос на стол, она слабо улыбнулась мне и вышла из комнаты. Предложив гостю лепешек и разлив чай, я подумал, что со стороны это выглядит как уютная бытовая сценка, что было бы несколько странно, если принять во внимание предмет нашей дискуссии. Поставив чашку на стол, я спросил:
— А как насчет Гатта? Вы знаете его?
— Никогда не слышал об этом человеке, — ответил Фаллон.
Я погрузился в размышления. Несомненно было одно — я не смог уличить Фаллона во лжи. Он сказал, что Халстед археолог, это подтверждали слова Дейва Гусана. Он сказал, что прибыл в Котт в пятницу, то же самое мне говорил и Нигел. Подумав об этом, я протянул руку и пододвинул телефон поближе. Ничего не говоря, я набрал номер гостиницы Котт, глядя на то, как Фаллон пьет свой чай.
— Привет, Нигел. Послушай, этот самый Фаллон — в какое время он прибыл в прошлую пятницу?
— Примерно в шесть тридцать вечера. Почему ты это спрашиваешь, Джемми?
— Просто стало интересно. Ты сможешь мне сказать, что он делал ночью? — Я не мигая уставился на Фаллона, которого, казалось, совсем не беспокоила направленность моих вопросов. Он просто положил топленые сливки на лепешку и откусил от нее небольшой кусочек.
— Я могу рассказать тебе все про то, что он сделал той ночью, — ответил Нигел. — У нас была небольшая импровизированная вечеринка, которая немного затянулась. Я разговаривал с Фаллоном достаточно долго. Это довольно любопытный старикан, он рассказывал мне о своих приключениях в Мексике.
— Ты можешь сказать, в какое время это происходило?
Нигел задумался.
— Да, он появился в баре в десять часов — и он все еще был там, когда вечеринка закончилась. Мы немного припозднились, скажем, в четверть второго. Ты собираешься сообщить это полиции? — спросил он после небольшой паузы.
Я улыбнулся.
— Ты ведь не нарушал закона о торговле спиртным не так ли?
— Вовсе нет. Все собравшиеся были постояльцами Кот-та. Гости имеют привилегии.
— И ты уверен, что он находился там постоянно?
— Абсолютно.
— Спасибо, Нигел, ты оказал мне большую услугу. Я повесил трубку и посмотрел на Фаллона. — Вы чисты.
Он улыбнулся и аккуратно вытер кончики пальцев о салфетку.
— Вы весьма последовательный человек, мистер Уил.
Я откинулся назад в своем кресле.
— Как вы думаете, сколько может стоить этот поднос?
— На этот вопрос трудно ответить, — сказал он. — По содержанию драгоценных металлов не очень много — золото смешано с серебром и медью. Но он обладает несомненными художественными достоинствами, и его антикварная стоимость тоже довольно высока. Осмелюсь предположить, что на аукционе при наличии хороших покупателей его можно будет продать за 7000 фунтов.
— А какова его археологическая ценность?
Он засмеялся.
— Это Испания шестнадцатого века, какая тут может быть археологическая ценность?
— Кому это знать, как не вам. Я знаю только то, что те люди, которые желают его купить, являются археологами. — Я посмотрел на него задумчиво. — Сделайте мне предложение.
— Я дам вам 7 000 фунтов, — сказал он быстро.
— Я могу получить их через Сотбис. Кроме того, Халстед или Гатт, возможно, предложат мне больше.
— Я сомневаюсь, что Халстед сможет предложить вам больше, — сказал Фаллон спокойно. — Но я могу и прибавить, мистер Уил, и дам вам 10000 фунтов.
Я сказал иронично:
— Так значит вы предлагаете мне 3 000 фунтов за археологическую ценность, которой он не имеет. Вы очень щедрый человек. Можете ли вы назвать себя богатым?
Легкая улыбка коснулась его губ.
— Полагаю, что могу.
Я встал и сказал резко:
— По-моему, во всем этом слишком много таинственности. Вы знаете про поднос нечто такое, чего не хотите рассказывать. Я думаю, что перед тем как прийти к какому-либо твердому решению, мне будет лучше осмотреть его самому.
Если он и был разочарован, то хорошо скрывал это.
— Возможно, вы считаете, что такое решение наиболее разумно, но вряд ли вам удастся что-либо обнаружить с помощью простой визуальной проверки. — Он посмотрел вниз на свои руки. — Мистер Уил, я уже сделал вам весьма заманчивое предложение, и все же мне хотелось бы пойти и дальше. Могу я получить на этот поднос исключительное право? Я дам вам сейчас тысячу фунтов при том условии, что вы не позволите никому, особенно доктору Халстеду, осматривать его. В том случае, если вы решите продать мне поднос, тысяча фунтов добавится к моему первоначальному предложению. Если вы решите не продавать поднос, тысяча фунтов останется у вас до тех пор, пока наша договоренность останется в силе.
Я глубоко вздохнул.
— Вы как та собака на сене. Если чего-то нет у вас, то не должно быть ни у кого. Ничего не выйдет, мистер Фаллон. Я отказываюсь связывать себе руки.
Я сел.
— Мне интересно, какую бы цену вы предложили, если бы я по-настоящему надавил на вас.
В его голосе появилась напряженность.
— Мистер Уил, эта вещь для меня крайне важна. Почему бы вам не установить цену самому?
— Важность понятие относительное, — сказал я. — За археологическую важность я не дам и гроша. Я знаю одну четырнадцатилетнюю девочку, которая считает, что самыми важными в мире людьми являются Битлы. Но для меня все совсем по-другому.
— Сравнение Битлов с археологией плохо демонстрирует понятие системы ценностей.
Я пожал плечами.
— А почему бы и нет? И то и другое имеет отношение к людям. Я просто хотел вам показать, что ваша система ценностей отличается от ее. Но, возможно, я все же назову свою цену, мистер Фаллон, и, вероятно, она будет выражаться не в деньгах. Я подумаю об этом и дам вам знать. Вы сможете вернуться сюда завтра?
— Да, я смогу вернуться завтра. — Он посмотрел мне в глаза. — А как насчет доктора Халстеда? Что вы будете делать, если он здесь появится?
— Я выслушаю его, — сказал я решительно. — Точно так же, как я выслушал вас. Я готов выслушать любого, кто может рассказать мне то, чего я не знаю. Тем более, что этого до сих пор не произошло.
Он не обратил внимания на мою колкость. Ненадолго задумавшись, он наконец произнес:
— Я должен поставить вас в известность, что репутация доктора Халстеда в определенных кругах не является безупречной. И это все, что я намерен про него сказать. В котором часу мне завтра приехать?
— После ленча, скажем, два тридцать, вас устроит? — Он кивнул, и я продолжил: — Я обязан сообщить о вас полиции, надеюсь, вы понимаете это сами. Произошло убийство, и здесь слишком много странных совпадений, к которым вы тоже имеете отношение.
— Я понимаю вашу позицию, — сказал он устало. — Возможно, будет лучше, если я сам увижусь с ними — это развеет все недоразумения. Я сделаю это прямо сейчас, где я могу их найти?
Я объяснил ему, где находится полицейский участок, а затем сказал:
— Спросите детектива-инспектора Гусана или суперинтенданта Смита.
Неожиданно он рассмеялся.
— Гусан! — выдавил из себя он, хватая ртом воздух. — Боже мой, как это забавно!
Я смотрел на него с недоумением, поскольку не мог понять, что здесь забавного.
— Это обычная фамилия для Девона.
— Разумеется, — сказал он, подавив смешок. — Так значит, увидимся завтра, мистер Уил.
Я вывел его из помещения и затем, вернувшись обратно в кабинет, позвонил Дейву Гусану.
— Кое-кто еще желает купить этот поднос, — сказал я. — Очередной американец. Ты заинтересован?
Его голос стал резким.
— Думаю, нам это будет очень интересно.
— Его зовут Фаллон, и он остановился в Когте. Сейчас он едет к тебе — он должен постучаться в твою дверь в течение десяти минут. Если он этого не сделает, может быть, тебе стоит попытаться встретиться с ним самому.
— Принято, — сказал Дейв.
Я спросил:
— Как долго ты намерен удерживать у себя поднос?
— Если хочешь, можешь забрать его хоть сегодня. А вот дробовик Боба я должен пока оставить у себя, дело еще не закрыто.
— Это не беда. Я подъеду к тебе забрать поднос. Ты можешь оказать мне услугу, Дейв? Фаллон будет вынужден объяснить тебе, кто он такой и чем занимается, не позволишь ли ты мне ознакомиться с этими сведениями? Мне хотелось бы знать, с кем я имею дело.
— Мы полиция, а не частное сыскное агентство. Хорошо, я сообщу тебе то, что смогу, если это не будет противоречить правилам.
— Спасибо, — сказал я и повесил трубку.
Несколько минут я неподвижно просидел за столом в глубокой задумчивости, а затем достал бумаги, относящиеся к реорганизации фермы, чтобы подготовиться к битве с Джеком Эджекомбом. Но мой мозг на самом деле был занят совсем не этим.
Позднее этим днем я заглянул в полицейский участок, чтобы забрать поднос, и Дейв Гусан, увидев меня, сразу же проворчал:
— Хорошенького же подозреваемого ты нам подкинул.
— С ним все в порядке?
— Он чист, как стеклышко. Он не мог находиться возле твоей фермы в пятницу вечером. Четыре человека подтвердили это — троих из них я знаю, а четвертый мой личный друг. Все же я не виню тебя за то, что ты послал его к нам — нельзя пройти мимо подобного совпадения. — Он покачал головой. — Но тут ты попал пальцем в небо.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он взял со стола пачку телеграмм и помахал ими перед моим носом.
— Мы проверили его — это телексы, полученные из Ярда. Выслушай это и постарайся сдержать слезы. Джон Нисмит Фаллон родился в 1908 году в Массачусетсе, получил хорошее образование — закончил Гарвард и Геттинген, продолжил обучение в Мехико.
Он археолог со всеми буквами алфавита после своего имени. В 1936 году его отец умер, оставив ему более 30 миллионов долларов, состояние, которое ему с тех пор удалось удвоить, таким образом, он не утратил семейного таланта делать деньги.
Я отрывисто рассмеялся.
— И я спрашивал его, считает ли он себя богатым человеком! Его увлечение археологией на самом деле так серьезно?
— Он не дилетант, — ответил Дейв. — Ярд справлялся о нем в Британском Музее. Он один из ведущих специалистов в своей области, которой являются археологические исследования в Центральной Америке. — Он порылся в бумагах. — Его работы публиковались во многих научных журналах — последняя называлась «Некоторые аспекты исследований календарной глиптики Дзи… Дзиби…» Я могу произнести это только медленно… «Дзибильчальтан». Бог ты мой! Он занимается вещами, названия которых я не могу даже выговорить! В 1949 году он основал Археологический фонд Фаллона в десять миллионов долларов. Он мог себе это позволить, поскольку, по-видимому, владеет всеми нефтяными скважинами, которые упустил из своих рук Поль Гетти. — Он бросил бумаги на стол. — Вот какой твой подозреваемый в убийстве.
Я спросил:
— А как насчет Халстеда и Гатта?
Дейв пожал плечами.
— Что насчет них? Халстед, разумеется, тоже археолог. Мы не копались в его прошлом слишком глубоко. — Он улыбнулся. — Нечаянный каламбур. Гатта еще не проверяли.
— Халстед был одним из студентов Фаллона. Фаллон его не любит.
Дейв приподнял брови.
— Играешь в детектива? Послушай, Джемми, что касается меня, то я нахожусь в стороне от расследования настолько, насколько это возможно для офицера полиции. Это значит, что я не занимаюсь им специально. Все, что я знал, передано мною в Лондон вышестоящим полицейским чинам, теперь это их дело, а я просто мальчик на побегушках. Позволь мне дать тебе один совет. Ты можешь делать какие угодно предположения, от них никому не будет вреда, только не пытайся переходить к действиям, как какой-нибудь испеченный на скорую руку герой детективного романа. В Скотланд-Ярде работают совсем не дураки, они способны сложить вместе два и два гораздо быстрее, чем ты, у них есть доступ к большому количеству источников информации, и они имеют мускулы, которые способны напрячь, если решат перейти к действиям. Оставь это профессионалам, Роджера Шеррингхема или Питера Уимсиса не существует в реальной жизни.
— Не будь таким назидательным, — сказал я мягко.
— Я просто не хочу, чтобы ты делал из себя идиота. — Он поднялся. — Поднос у меня. Он в сейфе.
Он вышел из офиса, а я взял в руки отчеты из Скотланд-Ярда и занялся их изучением. В них было достаточно много разного рода деталей, но все более или менее сводилось к тому, что рассказал Дейв. Казалось совершенно невозможным, чтобы такой человек, как Фаллон, имел что-то общее с мелким преступником, подобным Нискеми. И все же существовал поднос — они оба интересовались им, так же как Халстед и Гатт. Четыре американца и один поднос.
Вернулся Дейв, неся его в своих руках. Он положил поднос на стол.
— Тяжелый, — сказал он. — Должен стоить большие деньги, если это на самом деле золото.
— Так и есть, — сказал я, — Но не совсем чистое.
Он постучал по дну подноса ногтем указательного пальца.
— Это не золото — скорее похоже на медь.
Я взял поднос и внимательно осмотрел его, возможно, первый раз за последние двадцать лет. Он имел форму круга диаметром примерно пятнадцать дюймов; по всему краю его окружал орнамент шириною в три дюйма, составленный из сложного переплетения виноградных листьев, сделанных из золота, а центральная часть, диаметром девять дюймов, была покрыта слоем полированной меди. Перевернув поднос, я обнаружил, что обратная сторона выполнена из массивного золота.
— Тебе лучше это завернуть, — сказал Дейв. — Я поищу какую-нибудь бумагу.
— Вы фотографировали его? — спросил я.
— Еще бы. Во всех возможных ракурсах.
— Как насчет того, чтобы позволить сделать несколько отпечатков?
Он, казалось, обиделся.
— Ты, наверное, думаешь, что полицейские это особый вид сторожевых собак для Джемми Уила. Это не так. — Он покачал головой. — Мне очень жаль, Джемми, но негативы отослали в Лондон.
Порывшись в шкафу, он отыскал старые газеты и начал заворачивать поднос.
— Боб всегда пользовался своей собственной лабораторией. Ты найдешь дома все необходимое для того, чтобы сделать свои собственные снимки.
Это была правда. Мы с Бобом в юношеские годы увлекались фотографией, он в большей степени, чем я. Он сохранил свою привязанность, а я забросил это занятие после того, как уехал из дома, чтобы поступить в университет, но мне казалось, помнил еще достаточно для того, чтобы самостоятельно сделать снимок, проявить пленку и напечатать фотографии. Мне не хотелось поручать это кому-либо еще. Принимая во внимание большое значение, которое Фаллон придавал исследованию подноса, я решил не выпускать его из рук.
Когда я уходил, Дейв сказал:
— Помни то, что я тебе говорил, Джемми. Как только у тебя появится желание совершить какой-нибудь необдуманный поступок, зайди сначала ко мне. Моим боссам не понравится, если ты вдруг начнешь совать им палки в колеса.
Я вернулся домой и нашел камеру Боба. Я бы сказал, что Боба можно было назвать продвинутым любителем, если судить по имевшемуся у него оборудованию — камера Пентакс с хорошим набором объективов и увеличитель Дарст со всеми приспособлениями в должным образом организованной лаборатории. Я нашел катушку неиспользованной черно-белой пленки, зарядил камеру и приступил к работе. Его необычная электронная вспышка вызвала у меня некоторые затруднения, прежде чем я с ней освоился, и дважды срабатывала неожиданно, но в конце концов я отщелкал целую катушку и более-менее успешно проявил пленку. Я не мог сделать отпечатки до тех пор, пока пленка не высохла, поэтому лег спать рано. Но не раньше того, как запер поднос в сейф.
На следующее утро я продолжил битву с Джеком Эджекомбом, который оказывал упрямое сопротивление новым идеям. Он сказал грустно:
— Восемьдесят коров на сто акров — слишком много, мистер Уил, мы никогда не делали так раньше.
Я подавил в себе желание закричать и сказал терпеливо:
— Послушай, Джек: до сих пор на этой ферме выращивали свой собственный корм для скота. Почему?
Он пожал плечами.
— Так делалось всегда.
Это был не ответ, и он знал это. Я сказал:
— Если покупать корм для скота обойдется нам дешевле, чем выращивать его самому, то почему, черт возьми, мы должны его выращивать? — Я снова изложил план, который рассчитал компьютер, но приводить аргументы компьютер не мог. — Мы увеличим молодое стадо до восьмидесяти голов и отведем им эти земли под пастбища, а дополнительный корм будем покупать. — Я распростер свои руки над картой. — Этот холмистый участок годится только для овец, поэтому отдадим его им. Мы сможем обеспечить овец дешевыми кормами, выращивая корнеплоды в пойме реки и чередуя их с техническими культурами, такими, как пивоваренный ячмень. Но прежде всего мы должны прекратить заниматься выращиванием овощей на продажу. Это ферма, а не огород, здесь нет поблизости большого города, в котором мы могли бы продавать овощи, выращивание которых требует слишком много времени.
Упрямство Джека казалось непреодолимым. Так не делали никогда, и он не понимает, почему так нужно делать сейчас. Я был обеспокоен, поскольку до тех пор, пока Джек не поддержит мой план, мы не сможем начать его осуществление.
Нас прервала Медж.
— Вас желает видеть дама, мистер Уил.
— Она представилась?
— Она назвалась миссис Халстед.
Это заставило меня сделать паузу. Наконец я сказал:
— Попроси ее подождать несколько минут, хорошо? Пускай устроится поудобнее — спроси ее, не желает ли она выпить чаю?
Я снова повернулся к Джеку. В моем распоряжении остался единственный способ воздействия. Я понимал, что его беспокоит. Если он станет управляющим фермы и радикально изменит ее хозяйственную политику, то ему уготован тяжелый жребий — превратиться в мишень для насмешек фермеров-соседей. Его репутация была под угрозой.
Я сказал:
— Послушай, что я тебе скажу, Джек: если мы возьмемся за это дело, ты будешь управляющим фермы, а я более или менее отдаленным землевладельцем. В случае, если преобразования потерпят крах, ты сможешь свалить всю вину на меня, поскольку я их затеял, а ты только выполнял указания. А в случае успеха, который нас несомненно ждет, если мы только слаженно возьмемся за дело, — большая часть славы достанется тебе, поскольку все работы будешь выполнять ты один. Ты фермер-практик, а не я. Я просто теоретик. Но я считаю, мы сможем кое-чему научить местных парней.
Он обдумал этот аргумент, и лицо его заметно прояснилось. Я предложил ему путь к отступлению, щадящий его самолюбие. Он сказал медленно:
— Вы знаете, мне нравится идея насчет того, чтобы прекратить производство овощей; оно всегда причиняло массу беспокойств — слишком много трудозатрат на единицу продукции. — Он порылся в бумагах. — Вы знаете, сэр, если мы избавимся от него, то, мне кажется, что с работами на ферме смогут управиться меньшее количество человек.
Это уже было подсчитано — компьютером, не мной, но я намеренно позволил Джеку самому прийти к такому выводу. Я сказал:
— Точно, так мы и сделаем! Мне нужно идти, но ты останься здесь и обдумай все еще раз. Если тебе в голову придут еще какие-нибудь удачные идеи, ты мне про них потом расскажешь.
Я покинул его и отправился на встречу с миссис Халстед. Я вошел в гостиную и сказал:
— Сожалею, что заставил вас ждать.
Затем я замер неподвижно, потому что миссис Халстед оказалась исключительной женщиной — рыжие волосы, зеленые глаза, приятная улыбка и фигура, при виде которой любой мужчина вынужден приложить усилие, чтобы держать руки при себе — даже такой маленький и серый, как я.
— Ничего страшного, мистер Уил, — сказала она. — Ваша домохозяйка позаботилась обо мне.
Ее голос полностью соответствовал всему остальному, она была слишком совершенна, чтобы существовать в реальности.
Я сел напротив нее.
— Чем я могу быть вам полезен, миссис Халстед?
— Я слышала, у вас есть золотой поднос, мистер Уил.
— Это верно.
Она открыла свою сумочку.
— Мне попалась на глаза заметка в газете. Это тот самый поднос?
Я взял в руки вырезку из газеты и занялся ее изучением. Передо мной была заметка, по-видимому, из «Вестерн Монинг Ньюс», про которую я столько слышал, но ни разу не видел. Фотография была несколько расплывчатой. Я сказал:
— Да, это тот самый поднос.
— Здесь опубликован не самый удачный снимок, не так ли? Может быть, вы скажете мне, похож ли ваш поднос на этот?
Она передала мне фотографию формата почтовой открытки. Это был более качественный снимок подноса — но не моего подноса. По-видимому, его сделали в каком-то музее, поскольку по тому, как отблески света местами нарушали четкость изображения, было понятно, что поднос находится за стеклом. Казалось, что каждый готов подсунуть мне фотографию подноса и оставалось только догадываться, сколько всего их существует. Я сказал осторожно.
— Возможно, чем-то и похож. Хотя это тоже не самый лучший снимок.
— Нельзя ли посмотреть на ваш поднос, мистер Уил?
— Зачем? — спросил я резко. — Вы хотите его купить?
— Возможно — если цена будет приемлема.
Я продолжил наступление.
— А какую цену вы называете приемлемой?
— Это будет зависеть от подноса, — парировала она. Я сказал неторопливо:
— Продажная цена этого подноса 7 000 фунтов. Вас устроит такая сумма?
Она ответила ровным голосом:
— Это большие деньги, мистер Уил.
— Точно, — согласился я. — Но насколько я знаю, адекватное предложение сделал моему брату один американец. Мистер Гатт сказал, что он заплатит любую сумму, в которую оценят поднос.
Похоже, она была немного обескуражена.
— Я думаю, что Поль… мой муж… не предполагал, что он будет стоить так много.
Я наклонился вперед.
— Мне кажется, я должен вам сказать, что получил еще более щедрое предложение от мистера Фаллона.
Я смотрел на нее внимательно и поэтому увидел, как она напряглась, а затем почти незаметным усилием взяла себя в руки. Она сказала спокойно:
— Я не думаю, чтобы нам было по силам состязаться с профессором Фаллоном в том, что касается денег.
— Да, — согласился я. — По-видимому, он располагает большими средствами, чем многие из нас.
— Профессор Фаллон видел поднос? — спросила она.
— Нет, не видел. Он не глядя предложил мне внушительную сумму. Вы не находите это странным?
— То, что делает Фаллон, я совсем не нахожу странным, — сказала она. — Нечистоплотным, даже преступным, но только не странным. Для всех его поступков существуют основания.
Я сказал мягко:
— На вашем месте я был бы более осторожным в своих высказываниях, миссис Халстед, особенно в Англии. По нашим законам клевета наказывается строже, чем в вашей стране.
— Разве утверждение, которое можно доказать, является клеветой? — спросила она. — Вы собираетесь продать поднос Фаллону?
— Я еще не принял решения.
Она ненадолго задумалась, а затем спросила:
— Если мы не в состоянии купить поднос, не позволите ли вы моему мужу обследовать его? Это можно сделать прямо здесь, и уверяю вас, он не причинит ему никакого вреда.
Фаллон особенно меня просил о том, чтобы я не позволял Халстеду осматривать поднос. Ну и черт с ним! Я сказал:
— Почему бы и нет.
— Этим утром? — спросила она нетерпеливо.
Я решил немного схитрить.
— Боюсь, что нет — он находится не здесь. Но днем поднос доставят сюда. Это вам подходит?
— Да, вполне, — сказала она и лучезарно улыбнулась.
Женщина, способная так улыбаться мужчине, не имеет права этого делать, особенно если перед ней мужчина, который намерен ее в чем-то обмануть. Это может ослабить его решимость. Она встала.
— Не буду больше тратить ваше время, мистер Уил; я уверена, у вас много дел. В какое время нам здесь появиться днем?
— Ох, примерно в два тридцать, — сказал я небрежно.
Я прошел с ней до двери и проводил взглядом ее маленький автомобиль. Эти ученые-археологи должно быть странная публика; Фаллон намекал на нечестность Халстеда, а миссис Халстед напрямую обвинила Фаллона в преступных действиях. Сражения в академических кругах, по-видимому, ведутся на очень острых ножах.
Я подумал о химическом наборе, который был у меня в детстве; это был замечательный набор с разного рода пузырьками и пробирками, содержащими различные порошки всевозможных оттенков. Если эти порошки смешать, то последствия могут быть самыми неожиданными, но если хранить их раздельно, ничего не произойдет, они останутся инертными.
Я устал от той инертности, которую проявляли при встрече со мной Фаллон и Халстеды — никто из них не был настолько откровенен, чтобы прямо сказать, зачем им нужен поднос. Мне было интересно, насколько неожиданными окажутся последствия, если я смешаю их между собой сегодня днем в два тридцать.
Я вернулся к Джеку Эджекомбу. Если мне и не удалось зажечь в нем огонь, то, по крайней мере, он начал светиться по краям, и борьба с ним теперь требовала меньшего напряжения сил. Я высек из него очередную искру энтузиазма, а затем отправил посмотреть на хозяйство свежим взглядом.
Остаток утра я провел в фотолаборатории. Я разрезал на части 35 мм пленку, которая уже высохла, и сделал контактные отпечатки, чтобы посмотреть, что у меня вышло. Это выглядело совсем неплохо, и большинство кадров оказались вполне приличными, так что я устроился за увеличителем и сделал серию отпечатков восемь на десять. Они получились не такими профессиональными, как те, что мне показывал Фаллон, но в сравнении с ними проигрывали совсем немного.
Я напечатал даже неудачные кадры, включая и те, которые были сделаны, когда электронная вспышка срабатывала неожиданно. Один из них оказался очень интересным — его даже стоило рассмотреть через увеличительное стекло. То, что я увидел, показалось мне весьма загадочным и вызвало сильное желание установить поднос и сделать еще несколько снимков, но до прибытия моих визитеров оставалось совсем немного времени.
Халстеды прибыли на пятнадцать минут раньше, продемонстрировав свое нетерпение. Халстед оказался мужчиной лет тридцати пяти, который производил впечатление человека, постоянно живущего на нервах. Полагаю, его можно было назвать красивым, если вам нравится ястребиный тип внешности; его скулы выдавались в стороны, а глаза скрывались глубоко в глазницах, так что он выглядел словно после недельного запоя. Движения его были быстрыми, а речь отрывистой, и я подумал, что он способен довольно скоро утомить своего компаньона, если тому придется провести с ним длительный отрезок времени. Но миссис Халстед, по-видимому, вполне с ним справлялась, и то мягкое сияние, которое она излучала, окружало пару ореолом спокойствия и компенсировало нервозность Халстеда. Возможно, это было нечто такое, над чем она долго работала.
Она представила мне своего мужа и после весьма короткого обмена официальными фразами наступила внезапная тишина. Халстед посмотрел на меня выжидательно и едва заметно вздрогнул.
— Поднос! — потребовал он тоном, несколько более повышенным, чем требовалось.
— Ах, да, — сказал я, ответив ему успокаивающим взглядом. — У меня есть при себе фотографии, которые могут показаться вам интересными.
Я передал их ему, заметив, что руки у него дрожат. Он быстро просмотрел снимки, а затем поднял на меня глаза и спросил резко:
— Это фотографии вашего подноса?
— Моего.
Он повернулся к своей жене.
— Это именно он — посмотри на виноградные листья. Точно такие же, как на мексиканском подносе. Нет никакого сомнения.
Она сказала задумчиво:
— Похоже, что они такие же.
— Не будь дурой, — огрызнулся он. — Они и есть такие же. Я изучал мексиканский поднос достаточно долго. Где наша фотография?
Миссис Халстед достала ее, и они занялись сравнением.
— Это не точная копия, — произнес Халстед. — Но очень похоже. Несомненно сделано той же рукой — обрати внимание на прожилки листьев.
— Мне кажется, ты прав.
— Несомненно, я прав, — сказал он уверенно и рывком повернул голову в мою сторону. — Моя жена сказала, что вы позволите мне осмотреть поднос.
Мне не нравились его манеры — он был слишком прямолинейным и грубым, и, возможно, мне не нравилось то, как он разговаривает со своей женой.
— Я сказал ей, что нет причин, которые могли бы этому воспрепятствовать. В то же время, я не вижу причин, по которым вам нужно его осмотреть. Не могли бы вы дать мне по данному поводу какие-нибудь объяснения?
Он не любил, когда ему противоречат или отказывают.
— Это сугубо профессиональный и научный вопрос, — сказал он, с трудом сдерживая раздражение. — Это составная часть исследований, которыми я сейчас занимаюсь; сомневаюсь, что вы сможете что-либо понять.
— А вы попробуйте, — сказал я мягко, возмущенный в глубине души его высокомерием и самомнением. — Я способен понимать слова из двух слогов — или даже из трех, если вы будете произносить их медленно.
Миссис Халстед решила вмешаться.
— Мы будем вам очень признательны, если получим возможность осмотреть поднос. Вы окажете нам большую услугу, мистер Уил.
Она не принесла извинений за плохие манеры своего мужа, но выполнила свою нивелирующую функцию, добавив масла официальной любезности.
Нас прервала Медж.
— К вам вчерашний джентльмен, мистер Уил.
Я улыбнулся Халстеду.
— Спасибо, миссис Эджекомб, проводите его сюда, хорошо?
Когда Фаллон вошел, Халстед конвульсивно дернулся. Он повернулся ко мне и спросил высоким голосом:
— Что он здесь делает?
— Профессор Фаллон находится здесь по моему приглашению, так же как и вы, — ответил я любезно.
Халстед вскочил на ноги.
— Я не останусь здесь, с этим человеком. Пойдем, Кэтрин.
— Подожди минутку, Поль. А как насчет подноса?
Это заставило Халстеда замереть на месте. Он посмотрел неуверенно на меня, затем на Фаллона.
— Я возмущен, — сказал он дрожащим голосом. — Я глубоко возмущен.
Фаллон был так же изумлен, увидев Халстеда, как и Халстед, увидев его. Он сказал, оставаясь стоять в дверном проеме:
— Думаете, я не возмущен? Однако я не рву на себе рубашку, как испорченный ребенок. Вы всегда были слишком импульсивны, Поль. — Он прошел в комнату. — Могу я спросить, что вы затеяли, Уил?
— Может быть, я собираюсь провести аукцион, — ответил я с готовностью.
— Хмм! Зря теряете время, у этой пары не найдется и двух центов, которые можно было бы друг о друга потереть.
Кэтрин Халстед сказала резко:
— Я всегда знала, что вы стоите своей репутации, профессор Фаллон. А то, что вы не можете купить, вы просто крадете.
Фаллон взвился.
— Черт возьми! Вы назвали меня вором, юная леди?
— Так точно, — ответила она спокойно. — Вы ведь завладели письмом Виверо, не так ли?
Фаллон продолжил очень тихо:
— Что вам известно про письмо Виверо?
— Я знаю, что оно было украдено у нас около двух лет назад — и мне известно, что теперь оно у вас. — Она посмотрела на меня. — Какой вывод вы бы сделали из этого, мистер Уил?
Я задумчиво разглядывал Фаллона. Химикаты перемешались должным образом и теперь из этой смеси возможно получится небольшой фрагмент истины. Я решил, что пора помешать бульон.
— У вас есть это письмо? — спросил я.
Фаллон неохотно кивнул.
— Есть, я купил его вполне легально в Нью-Йорке, и у меня имеется квитанция, которая может это подтвердить. Но, черт возьми, забавно слышать о воровстве от этой пары. Как насчет тех бумаг, которые вы украли у меня в Мексике, Халстед?
Ноздри Халстеда раздулись и побелели.
— Я не брал у вас ничего, что не принадлежало бы мне. А вы украли всего-навсего мою репутацию. В нашей профессии развелось слишком много мошенников, подобных вам, Фаллон, безграмотных дилетантов, построивших свою репутацию на чужих работах.
— Ах ты, сукин сын! — проревел Фаллон. — Ты уже высказал все, что хотел, в журналах, и никто не обратил на тебя внимания. Ты думал, кто-нибудь поверит этой болтовне?
Они замерли лицом к лицу, как боевые петухи, и в следующее мгновение вцепились бы друг другу в горло, если бы я не крикнул во весь голос:
— Тихо! — Они повернулись ко мне, и я сказал спокойно: — Садитесь, вы оба. Ни разу в жизни не видел, чтобы взрослые люди вели себя столь недостойным образом. Либо вы будете держать себя в руках в моем доме, либо я выставлю вас вон — и никто из вас не увидит этот проклятый поднос.
Фаллон сказал покорно:
— Мне очень жаль, Уил, но этот человек вывел меня из себя. — Он сел.
Халстед тоже вернулся на свое место, он пожирал Фаллона глазами и сохранял молчание. Лицо Кэтрин Халстед побледнело, и на щеках появились розовые пятна. Она, поджав губы, смотрела на своего мужа и, убедившись, что он и далее намерен безмолвствовать, сказала:
— Я извиняюсь за наше поведение, мистер Уил.
Я ответил ей резко.
— Вы принесли ваши собственные извинения, миссис Халстед, вы не можете извиняться за других — даже за вашего собственного мужа.
Я сделал паузу, предоставив Халстеду возможность что-нибудь сказать, но он упрямо продолжал молчать, и, решив не обращать на него внимания, я повернулся к Фаллону.
— Меня не особенно интересуют тонкости вашей профессиональной аргументации, хотя должен признаться, я был удивлен теми обвинениями, которые прозвучали здесь сегодня.
Фаллон горько улыбнулся.
— Не я первый начал бросаться грязью.
— Меня это абсолютно не волнует, — сказал я. — Вы совершенно невозможные люди. Вы полностью поглощены своими грошовыми профессиональными интересами и забыли, что из-за этого подноса был убит человек. Двое уже мертвы, черт возьми!
Кэтрин Халстед сказала:
— Мне очень жаль, если мы показались вам столь бессердечными; должно быть, это выглядело для вас весьма необычно.
— Поистине! Теперь слушайте меня внимательно — все вы. Кажется, в этой странной игре мне выпала козырная карта — у меня есть поднос, который для вас так чертовски важен. Но никто из вас не увидит его даже издали до тех пор, пока я не узнаю, как называется игра. Я не намерен действовать вслепую. Фаллон, что вы на это скажете?
Он нетерпеливо заерзал.
— Хорошо, я согласен. Я расскажу вам все, что вы пожелаете узнать — но наедине. Я не хочу, чтобы при разговоре присутствовал Халстед.
— Забудьте об этом, — отрезал я решительно. — Все, что у вас есть мне сказать, вы расскажете сейчас и прямо здесь, в этой комнате, — это касается также и вас, Халстед.
Халстед сказал с холодным гневом в голосе:
— Это чудовищно. Неужели я должен разгласить результаты многолетних исследований этому шарлатану?
— Как хотите. — Я выпрямил палец. — Либо выкладывайте карты, либо выходите из игры. Дверь открыта, и вы можете уйти отсюда в любой момент. Никто вас здесь не задерживает. Но если вы уйдете, то оставите Фаллона наедине с подносом.
На его лице отразилась нерешительность, и он сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Кэтрин Халстед приняла решение за него. Она сказала твердо:
— Мы принимаем ваши условия. Мы остаемся. — Халстед посмотрел на нее с удивлением, и она успокоила его: — Все в порядке, Поль. Я знаю, что делаю.
— Фаллон — как насчет вас?
— Полагаю, что мне придется с этим согласиться, — сказал он и мягко улыбнулся. — Халстед что-то там говорил насчет многолетних исследований. Что ж, я тоже посвятил этому вопросу несколько лет. Меня не удивит, если окажется, что мы оба знаем все, что можно выяснить по данной проблеме. Бог свидетель, я натыкался на эту парочку во всех музеях Европы. Я сомневаюсь, что при объединении информации, которой мы владеем, может открыться что-нибудь новое.
— Я способен преподнести вам сюрприз, — сказал Халстед резко. — Вы не обладаете монополией на мозги.
— Заканчивайте с этим, — сказал я холодно. — Игра будет вестись по моим правилам, а значит всякие язвительные комментарии запрещаются. Я говорю достаточно ясно?
Фаллон сказал:
— Знаете, Уил, при первой встрече вы не произвели на меня большого впечатления. Вы удивляете меня.
Я усмехнулся.
— Временами я удивляю себя сам.
Так и было! И что только случилось с маленьким серым человеком?