Возвращению к разумной жизни способствовала как сама неразумная жизнь, так и разумные учителя.
О жизни уже сказано, а вторые – это Вадим Кожинов и Сергей Кара-Мурза. Во дни сомнений и тягостных раздумий привлекло название книги?«Евреи и еврокоммунизм». Необычное название, автор – Кара-Мурза… Купил, прочитал. Хорошо. Потом добрался до его главной книги: «Советская цивилизация». Шедевр!
Так началось возвращение.
С начала 21 века он уже не работал (чтоб ты жил на одну пенсию). Опубликовал в журналах «Нева» и «Москва» очерки о личных приключениях в постсоветские годы. Составил и разместил в Интернете летописи перестройки и ельциномики – факты, только факты.
Немного полегчало (так японцы облегчаются: подчиненные бьют чучело начальника).
Полегчало именно немного, депрессия не проходит.
Сильнейшая метафора С.Кара-Мурзы: если человек болен, то задача врачей – лечить его, но не умерщвлять. Советская цивилизация была больна, но ее не стали лечить, ее умертвили.
Так было с советской экономикой. Ее болезни не были летальными. Но целители – практики и теоретики – действовали врозь. Практики Косыгин, Байбаков, министры работали в плановой системе, развивали ее. Теоретики Аганбегян, Абалкин, Шаталов, затем Гайдар, Явлинский строили модификацию советской экономики на базе рыночной – с целью «мягкого выхода из социализма». То есть выхода из самой себя, саморазрушения.
Горбачев и Рыжков еще от Андропова получили задание: изучить советскую экономику. Горбачев всю жизнь провел на партийной работе, экономики не знал ни в теории, ни на практике, ориентировался на академиков, ученых экономистов – таких, как Аганбегян, Абалкин, Богомолов, Н.Моисеев, Шаталин, Арбатов, Н.Шмелев, Петраков.
Горбачев говорил в 1987 году: «Политэкономия социализма застряла на привычных понятиях, оказалась не в ладах с диалектикой жизни. Мы начали радикальную экономическую реформу. Построена современная модель экономики социализма. С трудностями мы справимся. Жить будет лучше».
Рыжков проработал всю жизнь на Уралмаше – производителе крупного сложного оборудования для металлургии, энергетики (гидротурбинного, подъемно-транспортного и др.), планируемого по заданиям Центра и договорам с потребителями. Вот что он писал о советской экономике:
«Ирреально перегруженный Центр, естественно, не справлялся с управлением всем хозяйством, да и как, можно из одного командного пункта следить и за розливом стали на Урале, и за производством автомобилей на Волге, и за строительством детских садов в Приднестровье, и за выпуском спичек где-нибудь в Коми АССР? Ну в самом деле, почему Москва должна определять, сколько колготок или подштанников положено выпускать на какой-нибудь фабрике в Днепропетровске или в Йошкар-Оле?»
Эти претензии Рыжкова к реальной советской экономике необоснованны, он просто не знал о порядке планирования подштанников в легкой промышленности. Не знал о торговых ярмарках, на которых формировались планы по соглашениям между изготовителями и торговцами. Так, для обувной фирмы «Скороход» Центр планировал обязательные объемы выпуска по социально значимым видам: обуви для детей, пенсионеров, по заказам для военных и др. В остальном «Скороход» был свободен и мог формировать оптимальные планы по прибыли, рентабельности или по другим показателям. (Этот порядок был известен Колесову при его работе над проектами компьютерных систем для Скорохода» и других предприятий).
В целом советская система была непростой: межотраслевые балансы, сочетание планов в сводной номенклатуре с договорами между предприятиями и другие подробности, которыми владели функционеры этой системы: от заводских до руководителей Госплана и Совета министров – таких как Байбаков (20 лет во главе Госплана), Косыгин (25 лет министр и 16 лет – премьер-министр). Они не писали книг, не защищали диссертаций, не заботились о званиях академиков.
Упомянутые выше ученые экономисты овладели сложной теорией «Капитала» Маркса, ориентированной на рыночную экономику, и пытались построить на ее принципах политэкономию социализма. А реальная советская экономика действовала по правилам, определенным Сталиным и его соратниками. Для ученых экономистов, как и вообще для интеллигенции, Сталин был кровавым диктатором, с мнением которого можно не считаться по всем вопросам, в том числе по экономике.
Таким образом, в среде экономистов параллельно существовали два учения: одно чисто теоретическое и другое – практическое, действующее в реальной советской экономике. Действительно, они были не в ладах друг с другом.
Советская экономика сложилась как натуральное некапиталистическое хозяйство общинного типа. Экономическая теория (политэкономия) принципиально не изучает хозяйства такого типа. Маркс показал в «Капитале», что вторжение в такое хозяйство рыночной экономики приводит к катастрофе.
Сталин определял советскую экономику в категориях Аристотеля. А именно, ее цель – удовлетворение потребностей. В понятиях Аристотеля это есть «натуральное хозяйство» – экономия, что означает «ведение дома» (экоса). Другой тип – хрематистика (рыночная экономика). Она нацелена на получение дохода, накопление как высшую цель деятельности.
В «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин писал: «Не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях производства закон стоимости не может быть «регулятором пропорций» в деле распределения труда между различными отраслями производства». Отмечал, что «товары – это то, что свободно продается и покупается, как, например, хлеб, мясо и т. д. Наши средства производства нельзя, по существу, рассматривать как товары… К области товарооборота относятся у нас предметы потребления, а не средства производства».
В то же время советские ученые-политэкономы приняли в качестве официальной идеологии учение, объясняющее совершенно иной тип общества и хозяйства – западный. Была создана т. н. «политическая экономия социализма», встроенная в неприемлемые для нее понятия хрематистики – рыночной экономики.
Произошла катастрофа, о которой предупреждал Маркс.
Колесов гордился сам собой, когда находил болезни в советской экономике, занимаясь компьютеризацией управления заводами.
Вот известное явление – выводиловка зарплаты. Хорошее дело – бороться с безработицей, однако при этом возникает интересная ситуация для работающих. Их зарплата определяется по классической формуле: я работаю настолько, чтобы меня не выгнали, мне платят столько, чтобы я не ушел. Бригадир четко знает размер зарплаты, положенной по этой формуле каждому рабочему. Однако он находится в рамках действующей сдельной оплаты труда, поэтому он выдает задания на работу так, чтобы вывести нужные размеры зарплаты. При этом он может запустить в производство детали, которые потребуются лишь через несколько месяцев. Тем самым бригадир создает излишние запасы, увеличивает незавершенное производство, повышает затраты, то есть действует против заложенных в разумно спроектированной компьютерной системе правил. Кроме того, руководство завода должно уложиться в фонд зарплаты, который планируется для всех предприятий. Это один из инструментов системы для ограничения инфляции.
Возникали забавные на вид ситуации: рабочий умелец работает в два-три раза быстрее других, за полмесяца ему набегает месячная зарплата (в два раза больше средней). Следующие полмесяца ему не выдают заданий, он сидит в президиумах собраний, делится опытом, ходит, ездит. А в табеле ему ставят полный рабочий день.
В капстранах шел переход на повременную оплату труда – акцент на качество, а не на количество. У нас не успели.
Другой важнейший показатель – повышение производительности труда. Для того, чтобы его выполнять, заводские экономисты постоянно уменьшали нормы времени на производство изделий. В конце концов нормы уменьшались до нереальных, невыполнимых значений. Такое изделие становилось для завода обглоданной костью. Этот жаргон подразумевал то, что начальные нормы назначались с большим запасом, с «мясом». Поэтому заводу было выгодно постоянно обновлять продукцию, хотя бы в том и не было нужды для потребителей. Новая продукция с «мясом» позволяла отчитываться о повышении производительности труда. Таким образом, входная нормативная информация для компьютерной системы была изначально ложной, «неадекватной». Если начальник цеха, бригадир, мастер справлялись с ситуацией с помощью «двойной бухгалтерии», набирая для рабочих смесь работ из разных изделий, то компьютерная система такого делать не могла – здесь все расчеты выполнялись по одной бухгалтерии, официально принятой.
Эту болезнь нужно было лечить. Например, менять методику расчета производительности труда. Возможно, со временем это бы и сделали. Но и здесь не успели.
Колесов очень сильно возмущался, когда подшипниковый завод не выполнил договор по подшипникам, а праздновал выполнение план в целом. Впоследствии он узнал, что опытный руководитель Госплана Байбаков ввел дополнительный плановый показатель: выполнение договоров. К сожалению, под давлением директоров постановили: считать план выполненным при 98-процентном закрытии договоров. Наверно, его подшипники попали в 2 процента. В этом деле напрашивалось простое и деловое решение: обратиться в арбитражный суд. Взыскать за прямые потери и за упущенную выгоду. Но такого закона тогда еще не было, а практика работы судов была простецкой. Колесов провел два эксперимента: один раз на него подали иск, который суд не удовлетворил, другой раз он подал иск к заказчику и не выиграл. Ничья. Суд относил споры на решение вышестоящих организаций. Понятно, что тут никакой инфо-энергии не хватит – пройтись через все местные и центральные инстанции. Поэтому после суда пошли по русскому пути: в первом случае договорились с заказчиком-ответчиком, во втором – нуль внимания на истца-кляузника. Больше он по судам не ходил.
Забавные курьезы случались на ниве планирования. Лаборантка звонит своему начальнику лаборатории, доктору наук:
«Пришлите, пожалуйста, двух мальчиков к лифту, поднять конденсаторы».
«Какие конденсаторы?» – насторожился тот.
«Да те, которые мы заказывали, они по 50 килограмм весят».
Начальник мгновенно уясняет ужас ситуации – кто-то из его сотрудников, ползая пальцем по каталогу, заказал комплектующие, которые в два раза тяжелее всей ихней радиоголовки:
«Нина Алексеевна! Умоляю вас, сделайте все что угодно, я для вас все сделаю, только не поднимайте их сюда!»
Кое-как отбились, конденсаторы отправили на склад.
Этот недочет в системе планирования уже готовились устранить: создать магазины продажи комплектующих для НИИ, снять с них обязанность составлять заказы на год вперед, когда они еще даже не приступили к разработке проектов.
Ученые экономисты знали эти и другие болезни советской экономики, жестко клеймили их, а в теории продолжали витать в эмпиреях хрематистики. При Горбачеве они оживились и решили полностью уничтожить советскую систему. Привлекли иностранных специалистов. Один из них – Джеффри Сакс, Нобелевский лауреат, был советником ельцинского правительства в 1990–1993 годах.
Он осудил то, что произошло в 1995 - 1996 годах: «В течение этих двух лет российская приватизация приобрела откровенно бесстыдный и криминальный характер. По самым скромным оценкам, частные лица получили нефти, газа и других ценных активов примерно на 100 миллиардов долларов, отдав взамен не более одного миллиарда долларов».
После десятка лет по приватизации в Боливии, Польше и России Сакс изобрел экономический феномен: внерыночный скелет экономики: «Это транспорт, связь, энергетика, снабжение питьевой водой, здравоохранение и народное образование, в случае России еще и наука. Когда это есть на приемлемом уровне – остальное надстроит рынок. Трудность в том, что внерыночные структуры должны создать весь скелет одновременно, т. к. все его элементы взаимосвязаны и не могут существовать друг без друга. Кто способен создать этот скелет? Только государство или надгосударственные структуры, действующие (это принципиально важно!) внерыночным образом, т. е. не стремящиеся к прибыли. Никакие частники не будут инвестировать в неприбыльные проекты». Сакс пишет, что там, где само государство сумело взять на себя эту работу, например в Китае, реформы оказались успешными. Там, где этого не произошло, например в России, реформы привели к углублению бедности и упадка. Он объясняет успешный опыт китайских рыночных реформ тем, что Китай был к началу реформ преимущественно крестьянской страной, жившей натуральным хозяйством, и реформы там начинались по сути с чистого листа. «А в России мешала советская промышленность». В России внерыночные структуры переводили в рынок еще при Саксе: транспорт, связь, энергетика, здравоохранение, народное образование и наука. Наверно, тогда он еще не додумался до скелета. Интересно, не додумается ли он еще через десяток лет до полной внерыночной экономики? Примеры есть: в Голландии нефтяная отрасль вне рынка – в собственности государства.