. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером, выйдя из своей моленной, Пушников увидел в жилой половине дома кузнеца Фильку и какого-то незнакомого мужика.
- Ну, Филя, как дела? - сказал добродушно бургомистр, отвечая на низкие поклоны гостей. - А это кто?
- Деревенский... Из-под Пафнутьева, с Керженца...
Пушников, высокий почтенный бородач, внимательно осмотрел керженского крестьянина.
- Имя?
- Демид. Монастырский тяглец.
- Садитесь. Китайской травой угощу.
Пушников крикнул дочь. Девушка лет восемнадцати, в сарафане, вошла, низко поклонившись гостям.
- Устраивай пир.
Когда она собрала на стол, поставив брагу, рыбу, хлеб и сосуд с пареной китайской травой, - Пушников усадил Фильку и Демида за стол.
- Откушайте заморскую диковину.
Демид покосился и подумал: "Грех! Антихристова выдумка, не что иное".
Филька налил в чашку, понюхал. Понравилось. Посмотрел на Демида. Тот слегка покачал головой: "Не мало, мол, не оскверняйся". Филька вздохнул. (Не будь Демида - обязательно бы осквернился).
- Ну, какая нужда вас толкнула ко мне, братцы? - заметив смущение на лицах гостей, спросил Пушников.
- Филипп, объясни, - пихнул Демид локтем в бок своего друга.
Тот пригладил волосы, заморгал и, не смотря на Пушникова печальным голосом произнес:
- Вот приехал из лесов человек, - он указал пальцем на Демида, своей преданностью старой вере прославившийся на весь край. Бедняк многодетный и печется не о себе, а о всем нашем братстве, о деревенском народе и справедливости... Рыбак он и на своем струге ходит по водам, как лебедь, легко, беспрепятственно.
Демид стукнул коленкой ногу Фильки: "Довольно, мол, парень, говори дело". Филька хорошо знал прямой и деловой характер Демида и сразу понял его.
- И не что иное нам теперь нужно от вас, как заступничество перед епископом.
Пушников нахмурился.
- Перед епископом?
- Да.
- Говорите, чего вы ждете от сей персоны?
- Было сходбище на Керженце, - продолжал Филька. - И порешили на том сходбище миряне, древлего благочестия ревнители, просить вас, ваша светлость, о помощи... Василий Пчелка у Овчинникова был... тоже говорил...
Пушников насторожился.
- Овчинников в Духовном приказе.
- Но кто может ведать, когда и всякого другого схватят, оторвут от жены и младенцев и поведут в темницу?
На лице бургомистра застыло бесстрастное выражение, как будто он не слышит, о чем говорят. Филька и Демид переглянулись: "настоящий бургомистр".
- Керженские братья дали нам приказ явиться к вам и от имени их просить вашу честность, ревнителя единой с нами веры, собрать купцов и посадских людей и отстоять перед епископом парня Софрона, питиримовского школяра... Мысль у всех в лесах и на горах, что парень тот может быть защитником ревнителей древлего благочестия и достойную рать способен будет двинуть навстречу царевичу Алексею.
Пушников быстро вскочил и плотно заставил щитами окна.
Он тяжело дышал, лицо его побагровело. Стал шарить чего-то за воротом, - не то его воротник душит, не то кусает кто-то.
- Да! Да! Да! - сказал он, отдуваясь.
Филька и Демид ждали, что будет дальше, но только и услышали одно "да".
Все трое некоторое время сидели молча. Демид снова толкнул Фильку. Кузнец оживился.
- Да и деньгами помощь нужна ватаге. Под Макарьевом покуда она ярмаркой пробавляется. Чувашин один правит ей, да неученый он, и ружьев у них нет и огненных запасов также.
Пушников покрылся потом.
- Тише! - прошептал, глядя на Фильку из-под густых бровей умоляюще. Олисов даст... Мы уже насобирали. К Олисову идите. У него все: и деньги, и всякая иная помощь.
- Олисов? - весело вскрикнул Филька, вскочив и схватился за шапку. Демид тряхнул его с сердцем - Филька сел.
- У него, - продолжал Пушников, - сходбище сегодня, идите, скажите, что я прислал вас.
Филька повеселел, а глядя на него, приободрился и Демид.
Оба они, обласканные Пушниковым, опрометью бросились бежать к торговому человеку, известному покровителю керженского раскола, нижегородскому "гостю" Афанасию Фирсову сыну Олисову.
VII
Рано утром, после молитвы, дьяк Иван доложил, что его-де преосвященство дожидаются в приказе столбовые дворяне с Леонтием Гавриловичем Исуповым во главе, а о чем их челобитье, поведать они ему, дьяку Ивану, отказали.
Питирим насупился. Слова не молвил. Дьяк исчез.
Дворяне в париках, в шелковых штанах и чулках; вместо камзолов у тех, кто победней, обрезанные кафтаны, обшитые полосками парчи (купец Милюгин в Питере не успевал готовить на своей фабрике позументы). Гости смущенно поглаживали животы, подсмаркивались. Их было десять, пестрых, куцых, виновато улыбающихся...
Епископу все низехонько поклонились, касаясь пальцами ковра:
- Благослови, владыко!..
Осененные крестом, отступили. Один Исупов остался на месте против епископа.