Однажды Чесалов, принимая деньги, спросил его:
- А правда ли, что царевич Алексей убит?
- Два медведя в одной берлоге жить не могут, - сказал Василий Пчелка. - Старый медведь задушил молодого... Так было в Питере. А у нас в лесах сколько хочешь медведей, и всем место найдется... Ты молчи. Никому не говори. Своего сына, Алексея, убил Петр, а убить царевича Алексея в народе ему не удастся. Молчи. Охотнее деньгу дают... Скажи Софрону - пускай не унывает... Дело идет.
Когда ярыжки появились и, увидев Василия Пчелку, бросились на него, чтобы арестовать, из толпы вышло двое с пистолетами и ухлопали одного из ярыжек, а другой, сломя голову, и сам убежал.
После этого от губернатора вышло самое строгое распоряжение - во что бы то ни стало изловить Василия Пчелку. Тогда он и совсем куда-то пропал.
Но... "бог не без милости, - говорили ярыжки - попадется, не уйдет".
В конце концов, ярыжки добились своего.
А вышло так: известный всем начальник кабацкой конторы, грешный человек, отец Паисий, хотел как-то раз спрятать во храме некую мзду, полученную им, вопреки уставу, за тайную продажу вина проезжим купцам. И полез он, как всегда, под икону, под "божью матерь скоропослушницу". Полез и отскочил, как ужаленный: чересчур сильный дух вырвался из-за иконы, и живое существо заворочалось. Сел отец Паисий на деревянной приступочке амвона и думает: "Обязательно бес". И взяло его сомнение - не перед концом ли то света? "А может, и впрямь теперь правит Россией не царь, а антихрист?" Пока он раздумывал так, бес выскочил из своего угла под иконой да как хватит медным подсвечником отца Паисия по черепу. Тот, как был со мздою безгрешною в руках, так и остался с нею лежать без памяти у царских врат до прихода в чувство. Но получилось так, что за отцом Паисием давно следил схимонах отец Гавриил, искавший удобного случая обличить келаря в мздоимстве и плотоядии... Гавриил ведь был схимонахом, и обидно было ему всегда видеть веселых, непотребных жонок и вино в келье Паисия. На его стороне: схима, отречение от жизни, от ее радостей, а рядом - разгул и сластолюбие... Красных девиц духу не мог слышать человек, а они на глаза лезли. Не обидно ли? Он хоть и схимонах, а человек...
И вот, когда бес вылетел из храма, - в него вдруг вцепился отец Гавриил, думая, что это Паисий. Поднялся крик, шум невообразимый... А монастырским ярыжкам только этого и надо было... Вылетели, раздувая ноздри, из своих нор, схватили за ворот беса. А он оказался именно тем, кого так долго и бесплодно разыскивали - юродивым Василием Пчелкой. Справиться с ним, конечно, особого труда не представлялось - голодный был старче и обессилел. Скрутили ему руки и торжественно повели в кремль, ожидая получить солидную награду.
И, действительно, губернатор с большой радостью встретил весть о поимке Василия Пчелки. Сам вышел к нему во двор, поздоровался с ним и спросил:
- Ну что, Вася, как поживаешь?
Василий Пчелка ответил:
- Хорошо.
Ржевский весело похлопал его по плечу, а он ему руку укусил, Губернатор вскрикнул от боли, посмотрел на свою руку с двумя синими рубцами и сказал Волынскому:
- Надо выпороть.
А Василий Пчелка со смехом:
- Пори. Все одно, подохнешь. По харе вижу: недолговечен ты!
Ржевский расстроился, плюнул в лицо Пчелке и пошел в свой дом. А Пчелка повел разговор уже с Волынским:
- Я - товарищ Питирима... Позови мне его сюда! Я пожалуюсь на вас, псов, его преосвященству. Он такой же бродяга, как и я, он был против церкви и царя, как и я... Меня сажаете, а его нет... Посадите нас вместе! Я так хочу. А звать его не Питиримом, а Петром. Меня не обманешь. Вместе с ним людей грабили.
У Ивана Михайловича дух захватило от такой Пчелкиной распродерзости. Он мотнул головой и крикнул ярыжникам, чтобы уши заткнули. Они послушались, да не совсем, оставили маленькую скважинку, чтобы было слышно, что будет говорить Василий Пчелка... У этих юродивых бродяг много интересного можно узнать. Хоть и ярыжки, а тоже люди... хочется... Василий Пчелка начал ругать царя и восхвалять царевича Алексея. Волынский дал знак стоящему вблизи барабанщику бить в барабан у самых ушей ярыжек...
XXII
Возвращения Варсонофия из Нижнего с нетерпением ждали в скитах. Всяко думали, всяко гадали. Но больше всего молились. И многие возносили молитвы "ко господу богу - об упокоении души епископа Питирима". Зажженные свечи держали фитилем вниз - верная примета, что человеку, о котором молятся, плохо будет.
Молитва тем и дорога простолюдину, что за себя можно помолиться о хорошем, за врагов - о плохом. И так и этак можно ее вознести. И никто, конечно, того не знает и никогда не узнает, сколько людей и какие молитвы о царе читают, - знай царь Петр всю правду об этом, он и молиться бы "под крепким истязанием" запретил. Тоже ведь понял бы человек, - если так люди молятся, что-нибудь это да означает. Непременно бы запретил. Вот почему вслух-то читаются не все молитвы, а некоторые. Особенно в лесах.
Пришлые - народ легкий и смехотворцы - издевались над богомольцами:
- Этим его не проймешь. Вот если бы попасть в кашевары к епископу скорее бы... господь бог его прибрал.
Но один знающий человек осадил их:
- Не больно-то! Он, милые мои, сначала кашевара заставляет отхлебать, а потом и сам. Его не обманешь.
Бродяги приходили в азарт, начинали каркать:
- Напрасно, божьи старцы, усердствуете, не вернуться вашему отцу Варсонофию. Сидит, поди, хлопотун в колодке, подобно диакону Александру. Не ждите его, светики...
Старцы огрызались:
- Типун вам, безбожники!
Всем было известно, что у ревнителей древлего благочестия нет более преданного, более честного защитника и близкого друга диакону Александру, чем "смиренный во Христе" старец Варсонофий, не убоявшийся и в эти лютые дни отправиться в Нижний Нов-Град хлопотать об освобождении диакона.
Неужели в темницу? Ведь он же повез ответы епископу. Он поклялся старцам скорее голову сложить на плахе, чем хотя бы в одном слове уступить митрофорному палачу... Теперь ведь только и остались два помощника у диакона - Варсонофий и Герасим. И оба в Нижнем гостят.
Повседневно выходили керженские люди на берега реки и далеко спускались вниз по ней, встречая старцев, которые должны были приплыть по Керженцу с Волги. И возвращались каждый раз вновь одни, поникнув головами и скорбно вздыхая... Беспастушное стадо.
А ночью, когда луна усаживалась, пригорюнившись, на макушках сосен, в моленных проливались горючие слезы о многострадальном диаконе Александре. Доведется ли когда-нибудь свидеться?
И вот однажды, когда все были на работах: кто в лесу, кто в поле прибыл долгожданный стружок из Нижнего. Вышли: Варсонофий, Герасим, Демид и Исайя. А того, кого особенно ждали - диакона Александра, - опять не оказалось.
Варсонофий был мрачен, старец Герасим глядел исподлобья, сердито. Демид, как всегда, имел вид беззаботный и даже шутить порывался, вылезая из стружка на берег. Но как всегда, так и теперь дядя Исайя его одернул:
- Буде уж. Сапун. Попридержи язык. Не к месту.
- Как справились? Благополучно ли? - спросил Варсонофия Авраамий.
- Нанялся волк в пастухи - добра уж не жди.
- Что так?
- И слышать не хочет. Куда там!
Отец Авраамий пытливо посмотрел в лицо Варсонофия.
- Ответы взял?
- Взял и передать велел всем вам, что ответы наши-де написаны несправедливо, и поэтому надлежит ему таковую нашу неправду, приехав на Керженец, при собрании народа обличить; и когда сюда приедет, тогда и свои ответы при собрании же народа даст. Упрямый бес! Уж он надо мной смеялся и ругался, уж он меня и всякими-то лютыми казнями стращал, насилу я ноги уволок от него...
- А как же с диаконом Александром?
- Отказал. Говорит: "Если же диакон уйдет, укроется, то с кем же мне при народе тогда спор вести и кто мне станет за него, за диакона, отвечать, коли он сбежит?" Я просил его на поруку, под расписку, но епископ и слышать не хочет... Куда тут! Головою своею ручался я за диакона, но он - ни в какую.
Варсонофий долго говорил о строгости епископа, а об этом, пожалуй, не нужно и говорить - об этом и так всяк знает.
"Лесной патриарх" превеликое множество видел разных разностей на своем веку и в глазах его навсегда поселилось недоверие к людям. Он слушал Варсонофия и, улыбаясь, почесывался. Сподвижники диакона Александра старцы Герасим и Филарет, один - бурный, седой, волосатый, другой - сухой, молчаливый, какой-то пришибленный, - слушали Варсонофия вздыхая: