Авраамий подслушал эти слова старцев Герасима и Филарета и сказал им сердито:
- Смертному должно представлять о себе смертное же, а не бессмертное. Охать нечего, а надо научиться стоять за себя.
"Лесной патриарх" вообще держал себя настороже. У него в голове родилась своя, особая мысль. Он старался угадать, оглядывая всех, пытая глазами: "кто из них предатель?" И никто бы не смог его уверить в том, что здесь нет предателя.
По его убеждению, теперь среди старцев обязательно должен объявиться Иуда. Среди апостолов, и то оказался, а среди этой голодной толпы, среди собравшегося здесь со всех сторон сброда - неужели нет?
"Без подкупа вряд ли и Питирим поведет такое дело", - об этом постоянно думал, встречая скитников, приехавших из Нижнего, "лесной патриарх", считая Александра кем-то преданным.
Вечером в этот день в лесу было большое собрание: сошлись и скитники, и крестьяне, и вольница из беглых... Всем им Варсонофий поведал о намерении епископа в скором времени приехать на Керженец для размена вопросами и ответами с расколоучителями. И просил он мужиков оповестить об этом все соседние деревни.
Варсонофия выслушали в глубоком молчании. От епископа добра никто и не ждал. Надеялись слабо.
Варсонофий же, вместо веры и бодрости, своими рассказами о лютости Питирима нагнал на всех такого страха, что хоть сейчас, не дожидаясь приезда епископа, ложись и помирай. И у многих появилось желание по своей воле пойти и пожечься в огне.
- Чего болтать попусту, - говорили такие, - гореть надо; в огне токмо и познаешь покой да истину.
Старцы суетились в своих черных рясах и куколях-кофтырях, не отходили от Варсонофия. У него был вид степенный, лицо сосредоточенное. Пугал, а сам держался твердо. Поневоле потянешься к такому. Спокойнее с такими-то.
- Мне что? - говорил он. - Могу и в огонь и в воду за скитскую братию, за древлее благочестие... Куда хочешь. Это легко. А по-христиански-то, по нашему уставу - надо не умирать, а жить и укреплять свою силу, ибо на нашей стороне правда... Правильно говорит старец Авраамий.
Голос его был спокойный, уветливый. От рыжевато-золотистых седин веяло благоуханием розового масла. Среди убогих старцев, лесных мужиков и разного бродяжьего люда с виду Варсонофий - не расколоучитель, а настоящий никонианский архиерей... Нарядный какой-то.
Поднялись споры у мужиков и у вольницы. Вместо божественности, началось сквернословие... Не все были на стороне Варсонофия.
Один кричал ему:
- Сатана тебя толкнул ехать к Питиримке! Не надо было!
Другой:
- Черничишка-плут за стеклянницу вина душу продаст!.. Взолгать им что воды напиться.
И пошли бурчать в разношерстной толпе:
- Черт с ними, и с ответами!.. Какие просит, такие и дать ему, лишь бы отвязался, лишь бы сюда не ездил на погибель нашу. Бог с ним! Ему и в кремле не пыльно. Чего уж... Пускай там и живет, а к нам не надо.
Зашипели, заворчали вокруг скитников беглые:
- С вами тут, со святыми отцами, опять в острог попадешь... Ясности у вас нет. Одна муть.
- Или захотели вы лоскут на ворот, а кнут на спину?
- Образ божий не в бороде, а подобие не в усах... Чего спорить? Денег бы теперь побольше.
- А по-нашему, - сказал здоровенный парень с вырванными ноздрями, "помилуй господи", а за поясом кистень. Вот как! Беритесь за ножи, святые старцы, не ошибетесь. Воевать надо. Резать, жечь, топить, а на войне и смерть красна... И умереть можно лучше, чем на костре... веселее. Право слово: веселее!
Голос Варсонофия разливался в сумрачной тишине хмурых сосен до поздней ночи. "Лесной патриарх", прислонившись к сосне, слушал его с глубоким вниманием. Варсонофий говорил о том, что над ответами всем старцам надо опять призадуматься, обсудить еще и еще раз... Пересмотреть их. Не надо озлоблять лютого гонителя раскола: благоденствие скитов дороже самолюбия... Не надо навлекать нового гнева со стороны царских палачей... "А воевать нам не к лицу, да и где же нам, сиротам".
Согревало хвойную крепость теплое июльское небо. Раскольники задумались. Варсонофий осмелел, стал доказывать необходимость не идти на открытую борьбу с Питиримом, чтобы не погубить скитов... Доказывал горячо... И, кажется, многие задумались.
XXIII
Бурлак, убежавший с Дона после разгрома булавинского восстания, рассказывал:
- И пошли за ним, за Булавиным, вся работная голытьба... Двинулись на грабление богатых домов. Изо всех-то хоперских, бузулукских, медведицких и иных городков набрался народ. Нагие и босые, пешие и конные. Полторы тысячи бурлаков... Задорились идти на воевод, на рындарей, полковников и всяких начальных людей... По дороге к нам пристала чернь разная... А потом нас в бою всех разбили... Правосудный царь приказ дал: выжечь и разорить все города по Хопру до Бузулука, по Донцу, по Медведице... "Оные жечь без остатку, - отписал он, - а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья, дабы отнять у людей к восстанию и к воровству охоту, ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть"... А пришлось и царю трудно. Многих дворян и князей посажали мы в воду. Восьмой год пошел с той поры, а не могу я того забыть, как потешились мы над боярами, - никогда не забудешь. Равности ведь хотел Булавин для народа. Знатные казаки жили в Черкасске по куреням, а наши бурлаки по анбарам и по базам... Справедливо ли это?
Истомин с досадою потер лоб.
- Ладно... Умолкни... Сами знаем...
Отец Карп добавил:
- Всякая зело кровожадная тварь лопнула бы, не поместила бы в своем чреве столько крови, а нашему императору все мало... Все просит и требует...
Волга играла с привязанными к берегу стружками. Качала их, дергала, цепляясь за борта, сталкивала один с другим и отступала, ухая и шелестя песком, насыщая собою разбухшую сырую отмель... Ватага расположилась поодаль на поемном лугу, среди зелени и ярких желтых цветов. Жгло солнце. Приятно звенел водоплеск.
Братаны вальяжничали: кто лежал, распластавшись, кто сидел, калясь на солнце, в одних портах, кто играл в зернь: соседи их, растрепав губы, глазели на игру, а некоторые с хмурыми лицами, вскидывая головами, пели грустную лесную разбойничью песню.
Ты свети, свети, красно солнышко,
Над горою ли свети над высокою,
Над дубравою свети над зеленою,
Обогрей ты нас, добрых молодцев,
Солдат беглых, безуютных.
Как пониже-то села Юркина,
А повыше-то села Лыскова,
Против самого села Богомолова,
Протекала тут речка быстрая,
По прозванию - речка Керженец;
Выплывала тут косная лодочка,
Воровска, косна, вся изукрашена...
Ватага истомилась в ожидании Софрона. Кочуя с места на место под Безводным, она перебралась сегодня на луговую сторону, решив, если и сегодня Софрона не будет, больше его не ждать, искать атамана в других краях. Но вчера с Керженца проезжал мимо ватаги в Безводное любимый многими крестьянами и многими беглыми старец Авраамий, "лесной патриарх", и сказал он, чтобы ватажники никуда не уходили. Софрон скоро будет здесь же. Вот почему на пригорке по очереди и стоят теперь караульные и следят за судами, идущими со стороны Нижнего. Ватага в эти дни никого не грабила. Все ранее награбленное сложила на хранение в Сельских Мазах, под Лысковом, у одного раскольника-крестьянина, друга ватажников. Впрочем, и судов в эти дни ходило мало - напуганы купчишки были, опасались. И поэтому к каждой лодке, к каждому челну присматривались караульные: не Софрон ли? И когда Филатка, стоявший на карауле, неистово закричал вдруг радостным голосом, размахивая шестом с привязанной к нему рубахой, все певуны вмиг повскакали со своих мест и стали вглядываться в даль.
Со стороны Нижнего под парусом шел стружок. Видно было отчетливо дают знаки со струга, машут рубахой.