Антошка Истомин схватил весло, обвязал его рубахой и, крича: "О-о-о! сюды!", - начал размахивать им.
Все ватажники пришли в движение, натягивая на себя рубахи, оправляясь тщательно. Охватила радость всех: "дождались-таки!"
Некоторые были обряжены в синие кафтаны с кушаками, некоторые - в мужицкие армяки, а один и вовсе в громадный не по росту немецкий камзол (сразу видно, что дворянский).
Звали этого парня Игнашкой. Смеясь, обступили его: по какому такому случаю камзол? Оказалась простая вещь: убил помещика в лесу, когда тот из Нижнего ехал в вотчину, сермягу оставил ему, а себе камзол.
- Пускай я и мужик, а не желаю разниться от благородных кровей. Царь-то хоть и всея Руси, а эти финти-фанты да немецкие куранты одним только дворянам прописал. Хитрый! Не хочет, чтобы смешивали. А я смешаюсь!.. Крепостных у меня одна душа, да и та моя, никакая другая. Между прочим, такой же вор и душегуб я, как и дворяне, только оболочка разная, а теперь и по оболочке* я - боярин сполна.
_______________
*аОабаоалаоачакаа - так называют верхнюю одежду на Ветлуге и
Керженце.
Антошка Истомин слушал его с громадным удовольствием.
- Попы и помещики испортили наше ремесло... Народ запугали... К человеку приходишь по делу, а он в погреб. Чудаки!
Слушали Антошку, как всегда, со смехом и уважением. Некоторые не только смеялись, а прямо рычали. А главное, всем было весело теперь от того, что подплывает долгожданная лодочка. Неужели атаман? Даже не верится. Уж очень крепко его держали-то. Молодец Филька! Не кто иной, как он освободил. Слово дал под кинжалами - не соврал, значит - жить будет. "Не жалко! Пускай!"
А стружок вот уж, совсем близко, бойко катит, рассекая волны.
И видно стало - из стружка знаки делают саблями: солнце ловит лезвие, зажигает его.
- И-их, мать честная! Гляди-ка, как блестит! - раздался возглас. И с новой силой дружная лесная песня понеслась над водой.
Стружок с размаху врезался в отмель. Из него выскочили: Софрон, солдат Чесалов, татарин Абдул, работавший вместе с Тюнеем Сюндяевым на Кунавинском перевозе, известный всему Нижнему и сбежавший с посада от казни за возведенное на него ложное обвинение в убийстве купца. На веслах сидел Демид.
- Поздравляйте, ратнички! Купцы поддержали... Денег дали...
- Уж вы гой есте, купцы нижегородские! Отворяйте-ка вы кошели широкие! - кричал великан Антошка Истомин, своим басом заглушивший самое Волгу.
- Вот он, - показал Чесалов перстом на Софрона, - наш атаман. И будет его имя отныне Иван Воин. Иван - потому, что он наш, мужицкий, а не немецкий и не дворянский, а Воин - потому, что он не разбойник, а защитник, и мы не воры, а воины... ратоборцы за правду. Согласны ли?
- Жги, пали, в полон бери, - нараспев произнес, благословляя Софрона, отец Карп.
- Не зря ждали, - произнес раздумчиво цыган Сыч. - Видать, орленок...
Чесалов вынул из кармана крепко кованую цепь и подал Антошке Истомину.
- Рви!
Все с любопытством столпились вокруг Антошки. Он натужился, покраснел, обругался, а разорвать цепь так и не смог. Бросил ее с досады в песок.
- Проклятая!
Поднял ее другой силач - татарин из Казани, Байбулатов; рванул только кровь из пальцев хлынула, а разорвать так и не разорвал.
Чесалов взял у него цепь и молча отдал Софрону.
Все с любопытством обступили парня. Слышно было, как люди неровно дышат от волнения. Софрон обернул вокруг ладоней цепь, отошел в сторону и, оглядев всех с добродушной улыбкой, развел локти, напряг мышцы и разом рванул цепь... Ахнуть не успели - цепь разлетелась пополам... Два куска ее болтались теперь в пятернях Софрона, врезавшись в тело. Он отодрал куски цепи и отдал их Чесалову.
- Поняли? - щелкнул языком солдат.
- Да-а! - почесав затылки, ответили ватажники.
- Жги, пали, в полон бери. Благословляю на богатырство! - снова полез к Софрону поп. Двое его оттащили. А Истомин погрозил ему:
- Смотри, пустопоп, с богом не надоедай! Не к месту! Забыл мои слова?
Отец Карп прикусил язык, притих.
- Ваше слово, братцы? - опять обратился к ворам Чесалов.
- Кто ты такой будешь? - спросил цыган Сыч, засунув правую руку за борт кафтана и выставив правую ногу вперед.
- Софрон я, Андреев, Пономарев сын, и отныне взял я в руки саблю и ружье... Не молельщик я на белом свете, а такой же, как вы, бурлачишка. А если угодно, атаманом стану и царевы стружки топить буду и убивать бояр... Согласен на это.
Чесалов застыл, вытянувшись рядом с Софроном. Налитыми кровью глазами он рассматривал каждого человека, словно силился разгадать мысли ватажников: понравился или не понравился им парень?
- Отвечайте же, други, - вновь громко спросил Чесалов. - Атаман он или нет?
- Дело решенное, - раздалось в толпе.
- Орлом глядит - надо быть, и когти орлиные...
- Что говорить! Парень дюжий и, видать, удачливый...
- Спасибо Фильке-кузнецу! Не ошибся.
Кругом загалдели. Маленький, безусый Филатка (из деревни сбежал отрок искать проданного помещиком отца), подкрался к Софрону и пальцем его потрогал. Всем понравился, оказывается, молодец, и согласились единодушно все окрестить его Иваном Воином. Потребовали, чтобы он разделся и в воду влез. Долгоногий великан, "чебоксарский вор" Антошка Истомин, забрался на корму струга, простер руки в воздухе над головой Софрона и нараспев провозгласил:
- Слава отцу и матери и святому духу, что безгрешно родили такого-этакого сына, желаем ему допьяна пити вчера и ныне и вовеки с нами, а затем - аминь. Величаю умное во крепости стояние непоколебимое сего большерослого юноши. Обнажаяся, вошед в воду и выйдя из оной, Иваном Воином наречется! Аллилуия, аллилуия!
Смеялось солнце, прогревая радостью сердца, наполняя их горячей отвагой, веселили чайки, задоря крылом, а в речных просторах гудела разноголосая, бесшабашная "аллилуия", разносился грозный мужицкий рев.
Сбив шапки набекрень, разинув зубастые рты, вольные люди, голь голянская тянули "аллилуию" с чувством и озорством; и смешивалась в этом пенье молодецкая удаль с гневом и отчаяньем...
Дело сделано: Иван Воин - атаман ватаги. Облобызав всех поочередно, поставил он молодцов в ряд и сосчитал: двадцать пять с атаманом. У кого не было, тому он роздал оружие: кому пищаль, кому самопал заморский, кому саблю. Свинца роздал на пули. Со всеми поговорил. Рассказали, кто и почему бежал на Волгу: иные от барской неволи, иные от военной муштры, от рекрутчины, чтобы не поставили "чертову печать", а отец Карп признался, что ушел из епархии за ненадобностью. Церквей попам, оказывается, не хватает, и богомольцев тоже, а у помещиков домовые церкви Питирим поломал.
- Чтобы ему ни дна, ни покрышки, - ворчал поп, - поневоле татьбою и займешься. Да и не один я - многие попы ворами стали и даже убивцами.
Софрон слушал внимательно и расспрашивал о том, как фамилия того или иного помещика, а солдат - из какого полка...
Антошка Истомин облегченно вздохнул. С большою охотою он уступил свое первенство Софрону. Отец Карп и тут подоспел: