- Друзья, похвально ли это! - растерянно спросил Нестеров присутствующих.
Все нахмурились, промолчали.
Нестеров продолжал, осмотрев гостей прищуренными глазами:
- Правильно сказал однажды Остерман голландскому резиденту Деби: "У нас нет ни одного человека, который бы понимал торговое дело".
Пушников вздохнул:
- Правильно, да не совсем.
- Люди есть, - тихо отозвался Олисов, - как не быть.
- Плутовства только много, вот о чем я и хотел сказать, - смело продолжал Пушников. - Вот в чем суть.
- Чего уж тут! - перебил его, раздувая ноздри от негодования, Олисов. - Креста на людях нет. Вымышленные подряды какие-то подсовывают в Питербурхе. Нас, нижегородских торговых людей, забывают. А может ли у нас, в Нижнем, такая вещь произойти? Никогда.
- Наипаче среди ревнителей древлего благочестия, - вставил свое слово и Нестеров.
Купцы оглянулись. Пушников погрозил пальцем Нестерову:
- Смотри, смотри, Стефан Абрамыч. Не припутывай.
- А что, неправда? Раскольники - народ честный. Сам царь за них заступался. Вспомните Денисовых. А бояться нечего здесь, все свои.
- Этого мы не знаем, - громогласно перебил Нестерова Олисов. - А вот нижегородского купца хорошо мы знаем. Никогда он не будет царя обманывать. Работу свою он ведет домовно и генерально. А питерские купцы вельможами избалованы, наплутано ими много. У нас тут не забалуешь. Все на виду, о каждом все доподлинно известно, ни от каких дел не укроешься. До баловства ли тут?
Купцы прыснули со смеху:
- Какое уж тут баловство!
Снова заиграли нестеровские глаза:
- Овчинников об этом вам расскажет. Он знает; недаром в яме посидел. А вот и сам он заявился. Легкий на помине!
В комнату робко вошел недавно освобожденный из-под Духовного приказа купец Овчинников. Невысокого роста, рыжий, курчавый, с испуганными глазами. Мягко подошел он к сидевшим и низко всем поклонился.
- О тебе разговор, батя... - засмеялся Нестеров. - Сочувствуют тебе.
- Полноте, Стефан Абрамыч, чего мне сочувствовать? - смутился Овчинников. - Мне хорошо.
- Две лавки получил в гостином дворе. Плохо ли, - с нескрываемым злорадством проговорил Калмовский. - Это не то, что мы: разорили - так будто и надо.
- Проси и ты у епископа. Пускай посадит в яму, а потом лавки даст. Он богатый, может... - засмеялся Нестеров. - А что тебя разорили - дело небольшое. То ли бывает у нас! В Москве у Шустовых фискалы по приказанию царя заграбастали из-под полов и из-под сводов дома и вовсе четыре пуда червонцев, да китайского золота, да старых московских серебряных монет сто шесть пудов. Вот это разорили!
Пушников солидно кашлянул:
- Не надо прятать. Государь зря не обидит.
Овчинников, видимо, довольный тем, что о нем забыли, сел в уголке у окна, посматривая на волю. Нестеров не оставлял его в покое.
- Ты чего же там? Молви слово.
- Что нам молвить! Чай, известно: тело государево, душа божья. Скорбная улыбка заиграла на лице Овчинникова.
В это время в комнату вошел Волынский, за ним отец Паисий, а позади них шесть дюжих солдат - все с подносами, а на подносах кувшины с вином, бокалы, жареная птица, разварная рыба, баранина, яблоки и многое другое. Гости чинно приподнялись, посторонились. Волынский, слегка хмельной, в расстегнутом камзоле, суетился около солдат и, обернувшись, пошутил:
- Вы, того... Располагайтесь в моем доме, как Авраам в раю. Видите, сам за вами ухаживаю. При его святейшестве, епископе, не пришлось бы нам с вами таково домовито, толстотрапезно с принятием родниковой кремлевской водички повеселиться. Все мы простые, грешные люди, где нам в святости соперничать с его святейшеством! Рассаживайтесь смелее за стол, не робейте!
Наконец, уселись вокруг стола. Иван Михайлович сбросил камзол и остался в одной рубашке. Дьяк Иван косматою рукою наполнил чарки:
- Отец Паисий, провозгласи за его величество государя Петра Алексеевича... - отдуваясь и рыгая, проговорил дьяк Иван.
Все встали, подняли свои чарки.
Отец Паисий нараспев провозгласил:
- За здравие его величества, многомудрого, достохвального, всемилостивого великого государя нашего императора Петра Алексеевича восприимем оную первую чашу!
С великим усердием и подобострастием все опрокинули в рот наполненные вином чарки.
Сели. Принялись за еду, сохраняя приличное сему моменту благопристойное молчание. Только слышалось звяканье посуды, чмоканье, жевание и умилительные вздохи.
После некоторой паузы заговорил дьяк Иван:
- Ну а теперь было бы не лишнее нам принять оное, - он указал на кувшины с вином, - и за его святейшество епископа Питирима.
Нестеров шепнул на ухо сидевшему рядом с ним Пушникову: "И чтобы он провалился там сквозь землю".
В ответ на возглас дьяка Ивана, однако, все быстро вскочили со своих мест.
Дьяк Иван, усерднейше придумывая разные льстивые славословия епископу, провозгласил за него здравицу. Все выпили свое вино с не меньшим аппетитом, чем за царя.
Потом принялись за питье и еду безо всяких здравиц, но с великим усердием, с чистою душою и веселою дружеской застольною беседою.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Второй час ночи. Много выпито вина, много всего наговорено. Яков Пушников, распустив пояс и положив нога на ногу, вразумительно поучал Шилова:
- В Богородске кожу делаем по-новому. Старое забыть надо, понеже юфть делается с дегтем и, когда мокроты хватит, распалзывается, и вода проходит.
Иван Михайлович бил кулаком по столу и, покраснев, громко отчеканивал:
- Воистину, во всех делах, как слепые, бродим и не знаем, что и будет. Стали везде великие расстрои, а где прибегнуть и что впредь строить? Леший знает.
Его старался слушать и понять совершенно раскиснувший от вина и обиды на свою судьбу Калмовский, но, хотя он и кивал в знак согласия головою, однако, говорил совершенно не относящиеся к делу слова: