Уж тут-то я, красна девица, бодрость оказала,
Уж храбро я и бодро поступала,
Атамановы поступки показала...
Уж тут меня, девицу, признавали,
По имени красну девицу называли,
По отчеству меня величали;
Назад руки красной девице завязали,
Повели меня, красну девицу, в полицу,
Подымали красну девицу на дыбу...
Уж смело красна девица отвечала:
Постойте, судьи мои, не судите,
Чего вам от меня больше желати?
Сама вам, красна девица, повинюся...
Судите, судьи, меня поскорее,
Раскладывайте огни на соломе;
Вы жгите мое белое тело,
После огня мне голову рубите.
Питирим тщательно свернул этот листок бумаги и убрал в карман своей рясы. Задумался.
- В Преображенский приказ передам Ромодановскому... и царю покажу. Благодарствую!
Он поманил мальчика к себе, подарил ему серебряный рубль. Мальчик покраснел, взглянул сначала на отца, потом на мать. Изо всех углов глядели завистливые глазенки его братишек и сестренок.
- А мне сказал дядя Прокл из Заречного, - вышел к столу другой мальчик, немного поменьше, - два солдата архиерейские и два колодника в бабью шайку пристали...
Питирим удивленно поднял брови на отца Панкратия:
- Ты что же об этом не сказываешь?
Поп смутился. Мать дернула мальчугана, уцепившись за его плечо. Отец Панкратий, заикаясь:
- Не велено говорить... Грозили смертью...
Питирим сердито взглянул на него.
- А знаешь ли ты, что тебя за это судить будут, как их единомышленника?
Панкратий побледнел. Попадья теперь за ухо мальчишку оттащила еще дальше от стола, а потом поскорее чашки с похлебкой на большом блюде принесла.
- Не знал, ваше преосвященство... Лютые они. В соседнем селе, приехав ночью с человек тридцать, крестьянина, донесшего воеводе на них, Якова Лаптева, мучили и жгли огнем и вымучили у него деньги и выскребли пожитки, а двор сожгли; да они ж похвалялись, что-де и впредь приедут в то село к крестьянину Семину... А Семин повесился у себя на воротах. Не дождался... Мужик исправный, богатый, старостой в церкви был...
- А как звать этих беглых людей? Знаешь ли?
Отец Панкратий умоляющим взглядом смотрел на епископа, не решаясь сказать.
- В Духовный приказ возьму. Пытать буду! - строго крикнул епископ.
Вылетела к столу попадья.
- Не мучайте нас! Не пытайте! У нас малые ребята! Десять душ... Не губите!
Пала ниц, заголосила, стукаясь лбом об пол. Питирим, не обращая на нее внимания, продолжал жечь взглядом попа, ожидал от него ответа. Тот вдруг склонился и на ухо Питириму прошептал:
- Стражники кремлевские Масейка и Назарка... И рабочие помещика Калмовского с Усты... Одного-то звать Климов, а другого - не припомню...
- Знаю. Садись за трапезу, - сказал Питирим. - Хозяйка, вставай. Будет. Вижу и сам, детьми не обижены.
Он хмуро улыбнулся:
- Дети - не оправдание. Служба дороже детей.
Попадья, отряхивая с колен пыль, торопливо встала и озабоченно крикнула мужу:
- Батюшка, хлеба нарежь!
Отец Панкратий метнулся в кухню, ударив по затылку попавшего ему под ноги малыша. Тот было в рев - мамаша зашикала, унесла его в соседнюю комнату.
- Нам, бывало, отец рот затыкал тряпкой. Этим отсек охоту к слезам, сказал Питирим нравоучительно, оглядывая с видимой скукой детвору.
Варсонофий услужливо захихикал:
- Истинная правда, ваше преосвященство. Мне тоже закрывали уста тряпием, дивно помогало в младенческих летах...
Питирим, улыбнувшись, покосился в его сторону:
- Того ради в старости ты стал многоречив и боек.
Старец притих, глядя сконфуженно в пустую миску. Отец Панкратий поднялся, поднялась и вся его семья, а с ними и Варсонофий. По очереди подошли к епископу.
- Благослови, боговенчанный владыко! - склонил голову отец Панкратий.