В тот день кайман провел знойные полуденные часы, лежа на виду посреди озерка и медленно поворачиваясь, чтобы следить, что происходит вдоль берегов. Под вечер он направился к окаймляющим берег водорослям и ухитрился схватить лягушонка, который сидел на кувшинке, греясь на солнышке. Подкрепившись, кайман взял курс на пестрящий мелкими цветками зеленый плавучий ковер и нырнул. Полчаса я тщетно искал его взглядом по всему озерку, прежде чем сообразил, что он, должно быть, укрылся под водорослями. Навел в ту сторону бинокль, и, хотя плавучий ковер площадью не превосходил обыкновенную дверь, прошло целых десять минут, прежде чем я рассмотрел каймана почти в самом центре этого клочка зелени. Он всплыл так, что плеть растения с гроздью розовых цветочков легла ему на лоб как раз между глазами. Напоминающее нарядную весеннюю шляпку украшение придавало ему несколько игривый вид, зато служило превосходной маскировкой. А еще через полчаса на сцену вышла семья яканы, и драма началась.
Мамаша, как всегда, внезапно появилась из камышей, грациозно ступила на листья кувшинок и остановилась, чтобы позвать своих отпрысков. Птенцы высыпали следом за ней, будто причудливые заводные игрушки, и терпеливо замерли на широком листе, ожидая дальнейших указаний. Родительница не спеша повела их дальше, руководя кормлением. Заняв удобную позицию, наклонится, захватит клювом край соседнего листа и загибает вверх, обнажая нижнюю сторону, облепленную полчищами личинок, пиявок, улиток и мелких рачков. Птенцы окружали мамашу и принимались энергично работать клювиками.
Очистят снизу лист от съедобной мелюзги — переходят к следующему.
Очень скоро я обнаружил, что родительница ведет свой выводок прямо туда, где укрылся кайман, и вспомнил, что маскирующая его зелень — любимое охотничье угодье яканы. Мне уже доводилось наблюдать, как она, стоя на листе кувшинки, извлекает из воды запутанные клубочки нежной папоротниковидной водоросли и вешает их на кувшинку, чтобы малыши могли полакомиться обитающими на зеленых стебельках полчищами крохотных организмов. Я не сомневался, что якана и на этот раз, как это всегда бывало до сих пор, своевременно заметит каймана и оставит его в дураках, но, хотя она поминутно останавливалась, чтобы осмотреться кругом, выводок неуклонно приближался к засаде.
Я стал в тупик. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кайман сожрал якану или ее птенцов. Но как ему помешать? Похлопать в ладони? Так ведь якана слишком привыкла к шуму, производимому людьми, и не обратит на это никакого внимания. Подобраться к ней поближе — пустая затея: драма разыгрывалась на другом конце озера, меньше чем за десять минут не подоспею, а тогда будет слишком поздно, потому что каких-нибудь пять-шесть метров отделяют жертву от охотника. Кричать бесполезно, камень не добросишь… Оставалось сидеть, таращась в бинокль, и твердить себе, что, если этот проклятый кайман только дотронется до моих любимцев, я выслежу его и казню. И тут я вспомнил про ружье.
Конечно, стрелять по кайману на таком расстоянии было бессмысленно: пока дробь долетит туда, она рассеется, и на его долю в лучшем случае придется несколько дробинок, зато я рискую убить тех самых птиц, которых хочу спасти. Но ведь якана, насколько мне известно, никогда не слышала ружейного выстрела… Стало быть, выстрел в воздух может испугать ее и заставить увести свой выводок в безопасное место. Я метнулся в хижину, схватил ружье и минуту-другую лихорадочно соображал, куда я мог засунуть патроны. Наконец зарядил ружье и поспешно вернулся на свой наблюдательный пункт. Зажав приклад под мышкой, так что стволы смотрели в землю, я другой рукой поднес к глазам бинокль, чтобы удостовериться, что не опоздал.
Якана как раз подошла к рубежу, отделяющему кувшинки от папоротниковидных водорослей. Малыши сгрудились на листе позади и чуть сбоку от нее. На моих глазах мамаша наклонилась вперед, схватила длинную тонкую гирлянду и подтянула ее к своему листу. В ту же секунду кайман, от которого ее отделяло немногим больше метра, выскочил из зеленого укрытия и, по-прежнему увенчанный нелепым головным убором, бросился вперед. Одновременно я спустил оба курка. Над озером раскатился гром выстрела.
То ли мое вмешательство помогло, то ли сама якана вовремя спохватилась, во всяком случае она стремглав взлетела в тот самый миг, когда челюсти каймана сомкнулись и перекусили пополам лист, на котором стояла птица. Якана пронеслась над его головой, он выскочил из воды, стараясь перехватить ее (я услышал стук его челюстей), но птица умчалась прочь невредимая, издавая тревожные крики.
Атака была настолько внезапной, что мамаша не сразу дала команду своему съежившемуся выводку. Теперь же, услышав ее голос, они ожили и бросились в воду перед носом у приближающегося каймана. Он нырнул за ними вдогонку; постепенно рябь пропала, и поверхность воды снова разгладилась. С тревогой смотрел я, как родительница-якана, возбужденно крича, кружила над озером. В конце концов она исчезла в камышах, и больше в тот день я ее не видел. Кайман тоже не показывался. Терзаемый страшной мыслью, что ему удалось схватить под водой спасающиеся бегством пушистые комочки, я весь вечер разрабатывал планы страшной, мести.
На другое утро, дойдя до камышей, я с радостью обнаружил в зарослях якану и трех заметно присмиревших птенцов. А вот четвертого нигде не было видно; стало быть, кайман все-таки отчасти преуспел… Между тем якана, к моему ужасу, вместо того чтобы извлечь урок из вчерашнего происшествия, снова повела свой выводок пастись на кувшинках, и весь этот день я с трепетом следил за ними. Хотя кайман не появлялся, страх за якану и ее птенцов основательно истрепал мне нервы, и к вечеру я решил, что дальше терпеть невозможно. Пошел в деревню и одолжил лодчонку, которую два индейца любезно донесли до озерка. Едва стемнело, я вооружился мощным фонарем и длинной жердью с петлей на конце и отправился на охоту. Как ни мало было озеро, мне понадобился целый час, чтобы обнаружить каймана. Он лежал по соседству с кувшинками, и в свете фонаря огромные глаза его вспыхнули, будто рубины. С величайшей осторожностью я приблизился, медленно-медленно опустил петлю в воду и надел ему на голову. Кайман не двигался с места, то ли ослепленный, то ли завороженный ярким светом. Сильным рывком я затянул петлю и втащил судорожно извивающегося зверя в лодку. Он яростно щелкал челюстями и издавал хриплые лающие звуки, раздувая горло. Я засунул каймана в мешок, на другой день отвез его километров за восемь от озерка и выпустил в одну из речушек. Там он и застрял, и все оставшееся время, что я жил в хижине над затопленным логом, ничто не мешало мне наслаждаться зрелищем того, как мои пернатые любимцы ходят по озерку в поисках корма, не ударяясь в панику всякий раз, когда легкий ветерок морщил гладь коричневатой воды.
Меня всегда очень занимало поведение животных — как они решают свои жизненные проблемы. И несколько радиовыступлений я посвятил удивительным способам, к которым они прибегают, чтобы привлечь партнера, оборониться от врага или устроить себе жилище.
Каким бы страшным или некрасивым ни казалось вам животное (это относится и к человеку), у него непременно найдется какая-нибудь привлекательная черта. Нельзя без симпатии смотреть, когда неприятная на вид, даже отталкивающая тварь вдруг обнаруживает способность к очаровательным, трогательным поступкам: скажем, уховертка льнет, будто наседка, к своим яйцам и тщательно собирает их вместе, если вы позволили себе разбросать их, или паук, доведя свою возлюбленную щекотанием до транса, предусмотрительно связывает ее шелковистой нитью, чтобы она, очнувшись, не сожрала его после спаривания. Калан и сам по себе прелестен, и разве не восхитительно наблюдать, как он тщательно обматывает себя плетями морской капусты, чтобы спокойно спать, не опасаясь, что его отнесет приливно-отливными течениями.
Помню, как я, в совсем еще юном возрасте, сидел на берегу неторопливой речушки в Греции. Неожиданно из воды, карабкаясь по тростинке, вышло насекомое, больше всего смахивающее на какое-нибудь существо с другой планеты. Громадные выпуклые глаза, членистое тело на паучьих ногах, поперек груди — странная, аккуратно сложенная штуковина — этакий марсианский аквалант. Насекомое упорно лезло по тростнике вверх, к жаркому солнцу, которое испаряло влагу с его уродливого тела. Наконец остановилось и замерло, словно в трансе. Я с увлечением и недоумением смотрел на это чудовище. В те дни мой интерес к естественной истории сочетался с великим невежеством, и я не мог понять, что за тварь явилась моему взору. Вдруг я заметил, что спина просушенного солнцем существа словно лопнула вдоль и кто-то силится выбраться наружу из ставшей совсем коричневой шкурки. С каждой минутой этот «кто-то» все энергичнее расширял просвет; в конце концов странное животное сбросило уродливое одеяние и уцепилось немощными конечностями за тростинку. Это была стрекоза. Крылышки все еще сморщенные и влажные, брюшко мягкое, но солнечные лучи делали свое дело, и на моих глазах крылышки высохли и расправились — хрупкие, как снежинка, испещренные жилками, точно соборный витраж. Брюшко тоже окрепло и приобрело ярко-голубой оттенок. Стрекоза два-три раза поработала крылышками, уподобляя их радужному облачку, потом неуверенно взлетела и удалилась, оставив прилепившуюся к тростинке неприглядную оболочку.
Мне никогда еще не доводилось наблюдать такое превращение, и, глядя с изумлением на невзрачную шкурку, в которой пряталось великолепное атласное насекомое, я поклялся больше никогда не судить о животном по его внешнему облику.
Большинство животных очень серьезно подходят к брачному ритуалу, и некоторые из них со временем разработали интереснейшие способы завоевывать сердце избранницы. Богатейший набор перьев, рогов, шипов и сережек, удивительное разнообразие красок, узоров и запахов — все это предназначено, чтобы обзавестись партнершей. Более того, иные ухажеры преподносят даме сердца подарки или устраивают выставку цветов, воздействуют на ее воображение акробатическими этюдами, танцами, пением. Когда животные ухаживают, они вкладывают в это дело всю свою душу, способны даже жизнь отдать, если понадобится.
Самые галантные кавалеры животного мира, разумеется, птицы. Они щеголяют великолепными нарядами, танцуют, принимают элегантные позы, готовы в любую минуту спеть мадригал или драться на дуэли.
Особенно знамениты райские птицы, которые не только располагают самыми роскошными брачными костюмами в мире, но и умело демонстрируют их.
Возьмите, например, королевскую райскую птицу. Мне посчастливилось однажды увидеть в бразильском зоопарке ее токование. В огромном вольере с множеством тропических деревьев и других растений обитали три особи этого вида — две самки и самец. Самец величиной с дрозда; голова сочного оранжевого цвета резко контрастирует с белоснежной грудкой и алой спиной, и все оперение блестит, точно полированное. Клюв желтый; ноги чудесного кобальтово-синего цвета. По случаю брачной поры перья на боках были длинные, а средняя пара рулевых вытянулась тонкими стержнями сантиметров на двадцать пять. Каждый стержень закручивался на конце наподобие часовой пружины, образуя изумрудно-зеленый медальон из причудливо скрученных перьев. При малейшем движении птица вся так и переливалась на солнце; качаясь, искрились хвостовые стержни с медальонами. Самец сидел на длинном голом суку, а обе самки устроились в кустах по соседству, наблюдая за ним. Внезапно он слегка расправил перья и издал странный крик, нечто среднее между визгом и зевком. С минуту помолчал, словно проверяя, как этот звук подействовал на дам, однако они продолжали сидеть, бесстрастно созерцая его. Тогда он подпрыгнул раз-другой на суку, вероятно, призывая их быть более внимательными, затем поднял крылья над спиной и сильно захлопал ими, точно готовился совершить триумфальный полет, после чего широко расправил крылья и наклонил голову так, что она скрылась под перьями. Снова поднял крылья и похлопал ими, потом покружился на месте, чтобы поразить самок зрелищем своей великолепной белоснежной груди. Под мелодичную воркующую руладу он неожиданно расправил длинные боковые перья; казалось — забил фонтан с пепельно-серыми, светло-желтыми и изумрудно-зелеными струями, которые колыхались в лад его песнопению. Затем кавалер поднял короткий хвост и прижал его к спине, так что два длинных стержня изогнулись над головой, свесив зеленые медальоны по бокам желтого клюва. Плавно наклоняясь из стороны в сторону, он заставил медальоны качаться наподобие маятников; создалось впечатление, что птица жонглирует ими. То поднимая, то опуская голову, артист пел, не жалея своего горлышка, и зеленые медальоны так и мелькали в воздухе.
А самкам хоть бы что. Они глядели на солиста со снисходительным интересом двух домашних хозяек, которые попали на показ дорогих моделей женского платья и готовы восхищаться невиданными нарядами, однако сознают, что им такая роскошь никак не по карману. Тогда самец, как бы решив сделать последнюю, отчаянную попытку расшевелить публику, вдруг повернулся кругом, выставляя на обозрение изумительно алую спину, весь изогнулся и широко раскрыл клюв, демонстрируя светло-зеленые поверхности, отливающие таким блеском, словно их только что покрасили. Некоторое время он пел в этой позе, затем песня стала стихать, и роскошное трепещущее оперение медленно спадало, все плотнее облегая тело. Самец выпрямился и немного постоял так, глядя на самок. Они смотрели на него, как смотрят зрители, ожидающие от иллюзиониста после эффектного фокуса еще какого-нибудь трюка. Самец несколько раз тихо чирикнул, снова запел и вдруг повис на суку вниз головой. Продолжая петь, расправил крылья и заходил взад-вперед по суку в такой необычной позе. Судя по тому, что одна из самок вопросительно наклонила голову на бок, этот акробатический трюк наконец-то заинтриговал ее. Мне была совершенно непонятна вялая реакция дам, ибо сам я был ослеплен и очарован великолепными красками и пением солиста. Походив с минуту по суку вниз головой, самец собрал крылья и начал плавно раскачиваться, не прекращая страстных песнопений. Казалось, легкий ветерок колеблет диковинный алый плод, висящий на синих плодоножках.
Тут одна из самок со скучающим видом снялась с ветки и улетела в другой конец вольера. Но оставшаяся — та, что наклонила голову, — не сводила глаз с самца. Быстро взмахнув крыльями, он вернулся в нормальное положение на суку, явно довольный собой — и по праву, сказал бы я. С волнением ждал я, что теперь последует. Самец замер, только перья переливались разными тонами в солнечных лучах. А самка обнаружила несомненные признаки возбуждения. Я не сомневался, что она покорена фантастическим брачным ритуалом, который в моих глазах был столь же неожиданным и великолепным, как вспышка многоцветного фейерверка. Так, взлетела… Сейчас, говорил я себе, она поздравит самца с блестящим выступлением и немедля заключит брачный союз. И как же я был удивлен, когда самка, опустившись на сук рядом с ним, склюнула беззаботно ползущего по коре жучка и с довольным квохтаньем удалилась в другой конец вольера! Самец расправил перья и с покорным видом принялся чистить их клювом, а я подумал, что эти самки либо на редкость жестокосердны, либо начисто лишены эстетического чувства, если остались безучастны к такому представлению. От души соболезновал я самцу, чье замечательное искусство осталось неоцененным. А он, похоже, вовсе не нуждался в моем сострадании: обнаружив другого жучка, самец издал торжествующий клич и с упоением принялся клевать свою жертву. Провал на сердечном фронте явно ничуть его не обескуражил.
Не все пернатые танцуют так прекрасно, как райские птицы, и не все могут похвастать столь красивым нарядом, однако это вполне возмещается оригинальностью подхода к противоположному полу. Возьмем, к примеру, шалашников. На мой взгляд, их приемы ухаживания относятся к самым очаровательным во всем животном царстве. Атласный шалашник не такой уж красавец: величиной с дрозда, он одет в темно-синее оперение, отливающее на солнце металлическим блеском. Честно говоря, он выглядит так, словно донашивает старый, лоснящийся костюм из синего сержа; казалось бы, нечего и рассчитывать, что самка закроет глаза на убожество его одежды. И все же он покоряет ее, покоряет чрезвычайно хитроумным способом, а именно — сооружает будуар для своей возлюбленной.
Я и на этот раз обязан зоопарку, где мне посчастливилось увидеть, как атласный шалашник строит храм любви. Облюбовав две большие кочки посреди своего вольера, он тщательно расчистил широкое кольцо вокруг кочек и разделяющий их просвет. Затем наносил прутики, солому и куски бечевки и сплел с травой так, что получилось некое подобие туннеля. Только на этой стадии я и обратил внимание на его труды. А шалашник, довершив строительство летней беседки, уже принялся украшать ее. Сперва примостил две пустые раковины, потом раздобыл серебристую обертку от сигарет, клок шерсти, шесть пестрых камешков и веревочку с налипшим на нее сургучом. Полагая, что он не прочь продолжить декорирование, я предложил ему цветные шерстинки, несколько разноцветных морских раковин и автобусные билеты.
Шалашник был очень доволен. Подлетая к проволочной сетке, он осторожно брал из моих пальцев каждый предмет и возвращался вприпрыжку к беседке. Примостит очередную деталь, отойдет, посмотрит и снова прыгнет вперед, чтобы передвинуть билет или шерстинку в поисках более эстетического, на его взгляд, решения. В окончательном виде беседка и впрямь выглядела прелестно, и конструктор принялся чистить перышки, вытягивая вперед то одно, то другое крыло, словно указывая с гордостью на результаты своей работы. Потом нырнул раз-другой в туннель, поправил пару ракушек и снова начал красоваться, расправив одно крыло. Ничего не скажешь, славно потрудился, и я с сожалением подумал, что все его старания были впустую: самка не дожила до этого дня, и компанию шалашнику составляли обыкновенные крикливые вьюрки, которые в высшей степени безразлично относились к его архитектурным достижениям и выставке семейных сокровищ.
Атласный шалашник — один из немногих представителей пернатых, применяющих орудия: пользуясь пучком волокон как кисточкой, он иногда раскрашивает прутики своей беседки, причем красителем служат сок ярких ягод и влажные угольки. Увы, к тому времени, когда я вспомнил об этом и приготовился снабдить своего поднадзорного синей краской и куском старой веревки — шалашники особенно любят синий цвет, — он уже потерял интерес к постройке, его не вдохновил даже полный набор картинок, изображающих солдат в мундирах разных эпох.
Другой представитель шалашниковых сооружает еще более внушительное жилище, высотой до полутора метров и больше, нагромождая возле двух деревьев прутики и делая из вьюнков кровлю. Внутреннее помещение аккуратно выстилается мхом, а снаружи сей тороватый джентльмен с изысканными вкусами украшает свою беседку орхидеями. Перед входом он устраивает маленькую клумбу из зеленого мха, на которой раскладывает всевозможные яркие цветы и ягоды, какие только можно найти в округе, причем ежедневно обновляет экспозицию, унося за беседку все увядшие украшения.
У млекопитающих ухаживание, естественно, не носит такого театрализованного характера, как у птиц. Вообще млекопитающим явно присущ более приземленный, я бы даже сказал — современный подход к вопросам любви.
Когда я работал в зоопарке «Уипснейд», мне довелось наблюдать брачный ритуал двух тигров. Самка была робким, подобострастным существом; стоило супругу чуть рявкнуть, как она сжималась в комок. Так продолжалось, пока у нее не началась течка, после чего она вдруг превратилась в опасного и коварного зверя. Тигрица вполне сознавала свою привлекательность, но не спешила принять ласки супруга, который все утро униженно следовал за ней, прижимаясь брюхом к земле, причем нос его украшали глубокие кровавые царапины, оставленные ее когтями. Всякий раз, как он, забывшись, оказывался чересчур близко, она отмахивалась лапой, и удар приходился прямо по носу ухажера. Если же он, обидевшись, забивался под куст, самка с громким мурлыканьем подходила и терлась об него. В конце концов он вставал и снова принимался ходить за ней, подбираясь все ближе и ближе, пока не получал очередную затрещину.
Но вот тигрица завела его в лощину с высокой травой, легла на землю и с полузакрытыми глазами замурлыкала себе под иос. Кончик ее хвоста черно-белым шмелем метался в траве, и одурманенный бедняга-супруг ловил его, будто котенок, легонько ударяя широченными лапищами. Наконец самке надоело играть роль соблазнительницы, она прильнула к земле и издала мурлыкающий стон. Глухо рыкая, тигр приблизился. Тигрица опять простонала и подняла голову; самец в это время ласково покусывал ее загривок своими мощными клыками. Снова из глотки тигрицы вырвалось удовлетворенное мурлыканье, и два огромных полосатых тела слились воедино в зеленой траве.
Не все млекопитающие могут похвастать такой яркой и нарядной окраской, как тигры, а потому многие из них полагаются на мускульную силу и прибегают в борьбе за самку к тактике троглодита. Взять хотя бы бегемотов. Глядя на лежащего в воде громадного тучного зверя, который кротко и простодушно таращит на вас выпуклые глаза, время от времени издавая ленивый удовлетворенный вздох, разве можно поверить, что он способен на вспышку дикой ярости из-за самки? Впрочем, если вы видели, как бегемот зевает, демонстрируя торчащие с обеих сторон четыре огромных и острых кривых клыка (а между ними, словно шипы из слоновой кости, притаились еще два поменьше), вам не надо объяснять, чем они грозят сопернику.
Во время одной из моих экспедиций в Западную Африку мы разбили лагерь на берегу реки, в которой обитало небольшое стадо бегемотов. Они явно жили мирно и благополучно, и каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь на лодке, сопровождали ее часть пути. Вертя ушами и время от времени громко фыркая в воде, бегемоты подплывали совсем близко и с любопытством рассматривали нас. Насколько я мог судить, стадо состояло из четырех самок и двух самцов — один пожилой тяжеловес, другой помоложе. Кроме того, при одной из самок находился детеныш; достаточно крупный и толстый, он тем не менее был не прочь покататься на спине своей мамаши. Как я уже заметил, казалось, что все они живут в полном согласии. Но однажды вечером, едва начало темнеть, мы услышали рев и крики, напоминающие хоровое выступление помешанных ослов. Дикие вопли перемежались паузами, которые нарушались фырканьем или плеском воды. По мере того, как сгущалась темнота, крики становились все громче, а паузы реже, и, поняв, что мне вряд ли придется заснуть, я решил проверить, в чем дело. Сел в лодку и спустился к излучине метрах в двухстах от лагеря, где бурный поток вырыл глубокую заводь и набросал на берег широкий полукруг ослепительно белого песка. Я знал, что там находится любимое прибежище гиппопотамов; и как раз оттуда доносился страшный шум. Сегодня там явно творилось что-то неладное: обычно в эти вечерние часы команда толстяков выходила из воды и топала вдоль берега, чтобы совершить набег на огород какого-нибудь незадачливого крестьянина, теперь же, хотя время кормежки давно наступило, они все еще оставались в заводи. Причалив к песчаному берегу, я приискал себе удобную точку, чтобы лучше видеть происходящее. Можно было не опасаться, что меня услышат, — дикий рев и мычание и плеск воды совершенно заглушали хруст песка под моими ногами.
В первые минуты я не увидел ничего, кроме белых вспышек пены там, где возились бегемоты. Но вот взошла луна и озарила ярким светом самок и детеныша. Они сбились в кучу на краю заводи и, высунув из воды лоснящиеся головы с беспокойно вертящимися ушами, время от времени разевали пасти, чтобы издать громкие крики наподобие греческого хора. Глаза их неотрывно следили за двумя самцами, которые стояли на отмели посередине заводи. Вода доходила самцам до брюха; огромные бочковидные туши и жирные складки на шее блестели, будто намасленные. Наклонив головы, соперники смотрели друг на друга и фыркали, что твой паровоз. Внезапно молодой самец вскинул свою огромную голову, распахнул пасть, сверкая клыками в лунном свете, и издал жуткий протяжный крик. Не успел он замолкнуть, как старик, оскалив зубы, бросился на него с непостижимой для такого тяжеловеса прытью. И так же прытко молодой бегемот отпрянул в сторону. Старик вспенил воду не хуже какого-нибудь диковинного линкора и набрал такую скорость, что не смог вовремя затормозить; пользуясь этим, соперник сделал выпад вбок и вонзил ему в плечо свои страшные зубищи. Старик развернулся и снова пошел в атаку. В ту самую секунду, когда он поравнялся с противником, луна скрылась за облаком, а когда она выглянула снова, бойцы опять стояли в исходном положении, мордой друг к другу, наклонив голову и фыркая.
Два часа сидел я на песчаной косе и смотрел, как дородные дуэлянты дубасят друг друга, взбалтывая воду и песок. Насколько я мог судить, старику доставалось больше. Нельзя было не посочувствовать ветерану. Словно великий в прошлом боксер, который с годами обрюзг и утратил живость движений, он продолжал бой, хотя заведомо был обречен на поражение. Молодой самец, более легкий и подвижный, свободно увертывался от всех выпадов, зато его зубы без промаха поражали цель — плечо или загривок старика. Самки все так же наблюдали за боем издали, семафоря ушами и время от времени издавая мрачные вопли, выражающие то ли сострадание попавшему в переделку старцу, то ли восторг при виде успехов его молодого соперника. Впрочем, скорее всего они кричали просто от возбуждения.
В конце концов, поскольку было похоже, что бой продлится еще не один час, я вернулся на лодке в селение и лег спать.
Небо только-только начало светлеть на горизонте, когда я проснулся. Бегемоты молчали; видимо, поединок кончился. Я надеялся, что победил старик, хотя и сильно сомневался в этом. Окончательный ответ я услышал еще до полудня от одного из моих охотников: он доложил, что километрах в трех ниже по течению, где река огибала песчаную косу, в излучине обнаружен труп старого бегемота. Спустившись к месту находки, я с ужасом увидел, как искалечили могучее тело ветерана зубы молодого самца. Плечи, загривок, широкие складки на шее, бока, брюхо — все распорото, и вода вокруг мертвой туши порозовела от крови. Вместе со мной пришли все жители селения; такая гора мяса была для них подлинным даром небес. Они с любопытством следили, пока я осматривал тушу, и, как только я отошел в сторону, облепили ее, словно муравьи. Толкаясь и крича от возбуждения, африканцы лихо орудовали своими ножами и мачете. Дорогая цена за любовь, думал я, глядя, как огромная туша исчезает на глазах под натиском голодных людей.
Мы говорим о страстных натурах, что у них горячая кровь, а между тем в мире животных холоднокровные могут поспорить в исполнении брачного ритуала с теплокровными. Поглядите на обыкновенного крокодила, когда он с неизменной сардонической ухмылкой лежит на берегу, созерцая немигающими глазами живые картины скользящего перед ним потока, — казалось бы, какой из него любовник? Но когда приходит час, и место подходящее, и дама хороша, он готов ради нее идти на бой. Глядишь, завертелись кубарем в воде два самца, колотя и кусая друг друга. После схватки ликующий победитель исполняет диковинные па: задрав кверху голову и хвост и трубя, словно туманный горн, он описывает на воде круг за кругом. Видимо, сей танец рептилий соответствует нашему старомодному вальсу.
У пресноводных черепах можно встретить примеры отношения к представительницам слабого пола, выраженного в известной фразе: «Держи ее в ежовых рукавицах, и будет тебя любить». Плавательные конечности этих черепах оснащены перепонками и острыми когтями, причем у одного вида когти особенно длинные. Плывет такой самец и вдруг замечает симпатичную самку. Тотчас он преграждает путь избраннице и принимается бить ее по голове своими длинными когтями, да так быстро, что не уследить за их мельканием, видно лишь неясное пятно. И самка явно ничуть не обижается, напротив, похоже, что ей приятно такое ухаживание. Но ведь нельзя же, пусть ты всего-навсего черепаха, сразу уступить домогательствам кавалера. Надо изобразить недотрогу, хотя бы на короткое время, и черепаха, свернув в сторону, как ни в чем не бывало плывет дальше. Одержимый неистовой страстью самец догоняет беглянку, останавливает, прижимает к берегу и задает ей новую трепку. Эта сцена может повторяться несколько раз, прежде чем самка даст согласие делить с ним хлеб и кров. Что бы ни говорили о рептилиях, лицемером этого джентльмена не назовешь, он с первых шагов дает своей даме сердца понять, что ее ожидает. Причем столь бурное заигрывание ее отнюдь не возмущает; скорее, она приветствует оригинальные знаки внимания. Так ведь давно известно, что на вкус и цвет товарищей нет. Даже среди людей.
И все же, если говорить об изобретательности и выдумке в делах любви, я бы отдал пальму первенства насекомым.
Возьмем богомола — да стоит только взглянуть на эту физиономию, и вас уже не удивят никакие подробности его личной жизни. Малюсенькая голова, огромные выпуклые глазищи на крохотном заостренном личике с трепещущими усиками… А окраска глаз? Посреди бледной, водянисто-желтой радужки — черный кошачий зрачок, придающий насекомому вид безумного маньяка. Из переднего отдела груди торчат вооруженные грозными шипами мощные ноги; постоянно согнутые в ханжески-молитвенном жесте, они готовы в любую секунду выпрямиться и сокрушить жертву в крепком объятии, уподобляясь зубчатым ножницам. Еще у богомолов взгляд какой-то неприятный. Оки совсем по-человечьи вертят головой — наклонят набок свою рожицу и удивленно таращат на вас безумные глаза. Или, если вы зашли сзади, глядят на вас через плечо, будто выжидая, что последует. Честное слово, только самец этого племени способен усмотреть что-то привлекательное в самке. Да и то, казалось бы, здравый смысл должен подсказать ему, что от невесты с такой физиономией лучше держаться подальше. Куда там, на моих глазах опьяненный любовью самец страстно обнял свою избранницу, и в тот самый миг, когда они осуществляли брачные отношения, супруга тихо повернула голову назад и принялась уписывать его.
Словно гурман, откусывала она от висящего на ее спине трупика блестящие кусочки и смаковала их, и нежные усики ее трепетали в лад жующим челюстям.
Как известно, среди пауков тоже есть самки, у которых выработалась нехорошая привычка закусывать супругом, так что самец, приближающийся к паутине избранницы, подвергает себя немалой опасности, Если паучиха голодна, не исключено, что он даже не успеет, как говорится, рот раскрыть для объяснения в любви, как превратится в аккуратно связанный узелок и мадам примется высасывать из него жизненные соки. У одного вида пауков самец разработал способ, позволяющий ему приблизиться вплотную к самке и массажем привести ее в милостивое расположение духа без риска быть съеденным. Он приносит паучихе маленький подарок — падальную муху или еще что-нибудь в этом роде — в красивой обертке из шелковистой нити. Пока избранница уписывает дар, кавалер заходит сзади и начинает поглаживать ее ногами, так что она впадает в подобие транса. Иногда ему удается уйти живьем после свадьбы, но чаще он бывает съеден в конце медового месяца. Поистине, единственный путь к сердцу паучихи ведет через ее желудок.
Самец другого вида изобрел еще более хитроумное средство для укрощения своей свирепой супруги. Приблизившись и усыпив возлюбленную легким поглаживанием, он быстро-быстро привязывает ее шелковым шнурком к земле, и, когда паучиха просыпается на брачном ложе, ей уже невозможно сделать свадебный завтрак из супруга, пока она не распутает все узлы. Обычно за это время паук успевает унести ноги.
Кстати, чтобы наблюдать действительно экзотический роман, вам вовсе не надо отправляться в тропические дебри: пойдите в свой собственный сад и понаблюдайте за обыкновенной улиткой. Вашим глазам предстанет сюжет, достойный наисовременнейшей повести, ибо улитки — гермафродиты, так что в ухаживании и спаривании каждой из них доступны утехи самца и самки. Но еще более удивительно, что в теле улитки есть нечто вроде мешочка, в котором образуется крохотный листовидный кусочек извести, получивший название любовной стрелы. И вот, когда встречаются две улитки — обе, как я уже говорил, двуполые, — они приступают к весьма необычной любовной игре, вонзая друг в друга любовные стрелы, которые проникают глубоко в ткань и довольно быстро там рассасываются. Судя по всему, поединок этот не причиняет боли дуэлянтам, напротив, стрелы явно вызывают приятное, возбуждающее ощущение. Во всяком случае, обменявшись уколами, оба партнера не мешкая заключают брачный союз.
Я не садовник, а то непременно отвел бы в своем саду тихий уголок для улиток. И пусть бы ели мою зелень: для существа, которое обходится без услуг Купидона, которое носит при себе собственный колчан со стрелами любви, право же, не жаль какой-то там скучной бесполой капусты. Я почитал бы честью для себя присутствие в моем саду такого обитателя.
Не так давно я получил посылочку от одного моего друга в Индии. К ней была приложена записка: «Держу пари, ты не угадаешь, что это такое». Крайне заинтригованный, я снял обертку и увидел два небрежно сшитых вместе листа.
Мой друг проиграл бы пари, если бы оно состоялось. При первом же взгляде на крупные и не очень-то ловкие швы мне стало ясно, что передо мной предмет, который я много лет мечтал увидеть: гнездо славки-портнихи. Оба листа, напоминающие формой листья лавра, были длиной около пятнадцати сантиметров; сшитые вместе по краям, они образовали остроконечный мешочек. Внутри мешочка помещалось аккуратное гнездышко из травы и мха, а в гнездышке лежали два крохотных яйца. Славка-портниха — маленькая птичка, величиной с синицу, но клюв у нее: довольно длинный, он-то и служит иглой. Присмотрев растущие рядом листья, птица сшивает их тонкой ниткой. Однако самое удивительное даже не это, а тот факт, что никто толком не знает, откуда портниха берет нитки. Одни специалисты утверждают, что она скручивает их сама из растительного пуха, другие предполагают существование еще какого-то, до сих пор не обнаруженного источника. Швы, как я уже сказал, были крупные и неровные, но много ли людей, если на то пошло, сумели бы красиво сшить два листа, пользуясь клювом вместо иглы?
Архитектурное искусство развито в животном царстве далеко не равномерно. Некоторые животные весьма смутно представляют себе, как надлежит сооружать пристойную обитель, тогда как другие создают прелестные, весьма хитроумные жилища. Странно, что даже среди родственных видов наблюдается великое разнообразие вкусов при выборе оформления, расположения и размеров жилья, а также строительных материалов.
У пернатых, как известно, можно видеть гнезда самых разных видов и размеров. Тут и славка-портниха с ее лиственной колыбелькой, тут и императорский пингвин, располагающий для строительства только снегом, а потому вовсе отказавшийся от идеи гнезда. Пингвин укладывает яйцо поверх своих широких плоских лап и накрывает его, словно сумкой, перьями и кожей собственного живота. Стриж салангана лепит хрупкое чашевидное гнездо из своей слюны и прутиков, прикрепляя его на стену пещеры. Поражают многообразием жилища африканских ткачиков.
Колонии одного из видов строят гнездо величиной с полкопны сена, получается нечто вроде многоэтажного дома, где каждая птица занимает отдельную квартиру. Наряду с законными жильцами в этих гигантских гнездах подчас селятся самые неожиданные квартиранты — белки, галаго и даже змеи. Разбирая такое сооружение на части, кого только не увидишь! Не мудрено, что известны случаи, когда деревья не выдерживали тяжести громоздких конструкций и ломались. Обыкновенные западноафриканские ткачики сплетают из пальмового волокна аккуратные круглые гнезда, похожие на небольшие корзины. Они тоже живут колониями; поглядишь на дерево — сплошь увешано гнездами, словно какими-то диковинными плодами. Голосистые жильцы в блестящем оперении ухаживают друг за другом, высиживают яйца, выкармливают отпрысков и совсем по-человечьи препираются с соседями — словом, все, как в жилищном товариществе.
Чтобы устроить такое жилище, птице надо было научиться не только ткать, но и завязывать узлы: ведь гнезда очень крепко привязаны к ветвям, не сразу оторвешь. Однажды я наблюдал ткачика за работой — это было увлекательное зрелище. Вознамерившись укрепить гнездо на самом конце тонкой ветки примерно посередине ствола, птица села на нее, держа в клюве длинное пальмовое волокно. Ветка начала сильно качаться под весом ткачика, пришлось ему взмахивать крыльями, чтобы не сорваться. Добившись относительного равновесия, он принялся манипулировать волокном, пока не ухватил его посередине, после чего стал пристраивать на ветке так, чтобы два кончика свисали с одной стороны, а петля — с другой. Ветка продолжала качаться, ткачик дважды ронял волокно и ловил его на лету, но в конце концов оно легло правильно. Придерживая волокно одной ногой, ткачик наклонился вперед и в крайне неустойчивом положении ухитрился продернуть оба кончика сквозь петлю и туго затянуть узел. Управившись с этим делом, он полетел за новым волокном и повторил маневр. Так продолжалось целый день, и к вечеру на ветке висела целая борода из тридцати — сорока волосинок.