7. ЗВОНОК ОТТУДА
Давид
Когда видеокамера наезжает на лицо, оно теряет контур, а заполнившая прямоугольник экранчика плоть воспринимается уже как что-то живое, но не человеческое, особенно если это шевелящиеся губы или моргающий глаз. Протоплазма-амеба-зародыш-часть тела.
Лея попросила снимать репетицию на видео, чтобы потом разобрать поведение своих пациентов на общем занятии. Я снимал, но все время боролся с желанием перевести камеру с лица говорящего на лица вслушивающихся -- они интереснее и непредсказуемее. Но на самом деле произносимые слова -- это самое важное, так объяснила Лея. Потому что их никто заранее не писал. Актеры сами придумывают их по ходу действия, которое в свою очередь течет туда, куда увлекают его придуманные слова. Меня эта непредсказуемость волновала, даже завораживала.
На Лее летящее платье, такое ощущение, что оно все время струилось под дуновением невидимого ветерка. Меня это умиляло, и я с удивлением констатировал это. У нее на плече -- лейкопластырь, а под ним эта странная ранка, оставленная пещерой. Я про нее все время помнил. После того, как мы все решили не признаваться насчет Марты, тянуть время, оно действительно стало тянуться, словно магнитофонную ленту слегка придерживают пальцами, и голоса, минуты, часы замедлились, приобретя тягучесть и низкое звучание.
Всю ночь я ходил вокруг дома Леи, но ничего не нашел и не понял ничего нового. Ни внутреннее, ни внешнее волнение не коснулись меня. Я зря потратил ночь. Зато я увидел рассвет -- ее дом стоит как раз на краю вади, и я видел как солнце приходит из восточного Иерусалима, оттуда, откуда когда-нибудь придет Машиах.
Леины пациенты подобрались в труппу сами собой, по простому принципу "хочешь участвовать в спектакле". Я заметил -- Лея говорит о них с уважением, и это гипертрофированное бережное уважение сразу отделяет их от нас как бы невидимой стеной, за которой существуют свои правила поведенческой антисептики. Их всего пятеро, все мужчины. Наверное, повлияло то, что их приглашала в труппу женщина, Лея.
Они выстроились в очередь за конвертами, в которые вложены листки с описанием их ролей и принимали их с надеждой, как билеты на реинкарнацию. Опасливость стыла на их лицах и смешивалась с ожиданием лучшего.
Хорошо, что Белла разрешила использовать этот зал для репетиций. Впрочем, так ли хорошо? Игры Леиных пациентов ведутся внутри хоровода Соломоновых жен. Они взирают на актеров с любопытством гаремных затворниц. И Марта тоже. И это наполняет происходящее какой-то тревожащей меня гулкостью, словно появляется эхо, которое я не слышу, но про которое знаю.
Был там мужчина средних лет с внешностью, похожей на полустертую подошву. Про него нельзя сказать совсем ничего, ни слова. Даже имя его невозможно запомнить, оно само по себе усредненное, словно соскальзывает с обтекаемой, как морская галька, внешности, не удерживается и улетает прочь. Наверное поэтому он несколько лет назад практически перестал разговаривать с окружающими. А если и говорит что-то, то как бы не от себя, а просто передавая информацию. Он считает себя пророком и стесняется этого. Лея дала ему роль Иезекииля, чему он нисколько не удивился, а просто прочитал что написано на записке, кивнул и объявил кто он. Я шепотом спросил Лею:
-- А почему ты считаешь, что это не углубит его заболевание? Он сконцентрируется на этом и не сможет вырваться.
-- Не сконцентрируется,-- ответила она,-- силенок не хватит. Наоборот, поймет, что недотягивает и получит шанс очнуться.
Самый молодой актер, почти мальчик, казался самым невменяемым. Когда он прочитал содержимое своего конверта, он просто порвал записку с обозначенной ролью, с вызовом посмотрел на Лею и возмутился:
-- Ну уж нет! Я -- как всегда. Буду только самим собой!
Лея рассмеялась. Тогда он облегченно вздохнул, достал из кармана горсть разноцветных стеклянных шариков -- такими играют маленькие дети -- и, потряхивая их в сомкнутых ладонях, стал прохаживаться по залу, настороженно вслушиваясь в стеклянное побрякивание.
-- Ты считаешь, что он вообще что-то понимает? -- усомнился я, глядя на его самозабвенное самодовольное лицо.
-- Ну конечно,-- Лея прикрыла мою ладонь -- своей, осторожно, словно моя тоже была из стекла.-- Только по-своему. Жалко мальчика очень. Если бы получилось приспособить его понимание к общим рамкам... Ну, не знаю. Мешает то, что он еще гордится тем, что имеет. А должен научиться это скрывать. Он у нас -- творец. Вообще, я сомневаюсь что с ним что-то получится...
-- Я -- царь Соломон,-- обрадовался видный, но слишком суетливый для своей внешности мужичок с модной "трехдневной" щетиной.-- Давайте может быть прикинем, как лучше вести нить спектакля? Куда ее тянуть? Пусть каждый скажет несколько слов о своем персонаже...
-- Она уже протянута вокруг твоей шеи,-- тускло ответил Иезекииль.-- И ты этого не замечаешь, и заметишь лишь когда петля начнет затягиваться.
Красиво сказал. Интересно, он отдает себе отчет в словах? Или так случайно получилось?
Мальчик вдруг вздохнул, раскрыл ладони и стеклянные шарики застучали по каменному полу, запрыгали, раскатились. Мальчик наблюдал за этим крайне внимательно и как-то свысока. И все мы тоже проводили взглядом какой-то из шариков.
-- А я -- Иосиф,-- наконец проговорил невысокий человек в ковровой тюбетейке.-- Ну так несколько слов,-- он обращался почему-то не к Лее, а к ее портрету.
Лея рассказывала, что он убил свою жену. Вернее, так выходило с его слов, а по документам ни разу не был женат. В общем, подозревали, что он кого-то все-таки убил, но так и не разобрались -- кого.
-- Говори лучше со мной, а не с портретом. С живой же удобнее разговаривать, нет? -- весело посоветовала Лея.
Иосиф смущенно попереминался, потом пожал плечами:
-- Могу и так. Но какая разница? Уже ведь все равно... Меня же хотели убить свои же братья, вы это все помните. Значит, я -- Иосиф уже после того, как его предали. Но еще до того, как отомстил... Ну так я уже стал Иосифом мудрым в Египте...
Слова Иосифа не понравились Соломону:
-- Это Соломон -- мудрый! -- возмутился суетливый мужичок.-- Нам не нужно два мудрых, это помешает спектаклю! Какой же интерес будет зрителям наблюдать сразу двух мудрых. Это уже будет философский диспут, а не драматургия, правильно?
Иезекииль как-то неприятно дернул лицом, сразу всеми мышцами, словно они сократились от удара током, и сказал:
-- Когда сталкиваются два мудрых, один обязательно оказывается в дураках. Но вообще-то основная мудрость достается миру через пророков. Не надо быть мудрым, чтобы это понимать.
Лея оборвала спор похлопыванием в ладоши:
-- Нет-нет, мы не будем выяснять кто самый мудрый. Это разная мудрость. Нам нужна основная линия, сюжет. Есть идеи?
Тогда пациенты решили, что в пьесе должна быть женская линия. Но раз нет актрис, то воображаемая, как бы условная, за сценой. Они глазели на Гришины портреты и несли какую-то ахинею о прекрасных принцессах, спящих красавицах и Вечной Женственности. И лишь мальчик молча ползал по полу, собирая шарики.
-- Это надо снимать? -- спросил я Лею.
Она кивнула. Я сразу же поймал себя на том, что пытаюсь фиксировать, как они смотрят на портреты. А это было достаточно сложно, во всяком случае, для меня, впервые державшего в руках видеокамеру.
Актеры неожиданно легко сошлись на том, что лирической героиней будет Марта. Они собрались перед ее портретом, и мне даже казалось, что каждый пытается как-то по-особому ей улыбнуться и привлечь ее внимание.
Я уже почти решил попросить Лею выяснить, почему они выбрали именно этот портрет. Но не попросил. Потому что представил, как они начнут это объяснять, а Марта будет смотреть из рамы на происходящее, как на Кинолога, когда он говорил по-русски... Но получилось совсем неприятно. Соломон стал водить пальцами по пастозным рельефным мазкам на портрете, словно бы повторяя их движение по Мартиному телу. При этом он даже слегка приплясывал. У Иезекииля от гнева сузились глаза, что наконец-то придало его лицу хоть какую-то особенность:
-- Вот из-за этого блядства и убавили нам назначенное и отдали нас на произвол ненавидящих нас дочерей палестинских!
Соломон обиделся. И начал объяснять, что для него величина гарема -больше показатель статуса, что на востоке царь без гарема -- это еще смешнее, чем царь без государства и что он не собирается отказываться от своего права, раз ему положен выдающийся гарем, пусть даже закулисный. А если он не будет соответствовать своей роли, то тогда и спектакль не будет иметь успеха. И зачем тогда вообще все это надо, все эти театральные мечтания?
Но Иезекииль вошел в образ плотнее -- он уже был над такими категориями, как "успех спектакля". Он обличал Соломона, как сластолюбца, из-за гарема которого начались все бедствия еврейского народа. Интересно, как постепенно он все больше входил в роль. Речь его, сопровождаемая потряхиванием стекляшек в ладонях мальчика, становилась все ритмичнее и архаичнее, в ней появилось завораживающее косноязычие:
-- И соблазнял ты народ мой распутством своим, и у каждой дороги блуд был, и на каждом возвышении жертвы идолам возносились. И вот теперь этот Город котел, а мы мясо. А ведь растили тебя, как львенка средь молодых сильных львов, и вскормили тебя, и молодым сильным львом стал ты, и научился терзать добычу, пожирал людей...
Мы с Мартой смотрели друг другу в глаза, впрочем, это обычное свойство портретов. И я читал в ее взгляде вопрос: "Почему ты меня убил?" Потому что в том спектакле, по Гришиной пьесе, мне досталась роль Соломона, а ее растерзали, как добычу. Я не собирался с этим соглашаться, я просто хотел подобрать аргументы, да ну, что за ерунда... конечно, можно убить и бездействием, но не в данном случае, потому что убить бездействием, это когда знаешь какое действие надо предпринять, но не предпринимаешь...
Зазвонил мой мобильник. Но я был не готов отвечать. Не мог я ни с кем говорить в тот момент. Ни с кем и ни о чем.
-- Начинается,-- шепнула Лея.
-- Что?
Я как бы внутренне попятился. Действительно, что-то такое происходило. Но неужели это столь очевидно для всех? А если для всех, то это уже объективность, которую нельзя игнорировать.
-- Что ты имела в виду -- начинается? -- спросил я, чуть требовательнее, чем можно.-- Что?
-- Да спектакль. Они начали нащупывать общий сюжет, общий язык... А ты разве не видишь?
Я пробормотал, что да, конечно, вижу, вижу. Но я видел лишь то, что вмещал экранчик камеры, да и то скорее не видел, а констатировал движение. В какой-то момент я тайком выключил видеокамеру, потому что понял -- нужно сконцентрироваться, и тогда что-то, может быть, зацепится за сломанные стебли моих догадок. Я понадеялся на удачу рыбака... или на удачу полицейского, ищущего в реке мертвое тело...