Гриша зло смотрит:
-- Можно выражаться попроще? Не фигурально. Что, где, когда.
-- В Старом Городе, естественно. Около полуночи. Мы шли от Беллы... Я отошел позвонить из автомата. Поэтому не видел. Ничего не видел.
-- Плохая фраза. В полиции не прокатит.
-- Что?
-- Что отошел звонить. У тебя мобильник. У Леи мобильник. У Белки дома куча телефонов. Какого хрена?
Начинается. Придется объяснять необъяснимое.
-- Такого. Я звонил Марте.
Гриша замирает, одна рука уже в рукаве рубашки, второй рукав повисает сломанным крылом:
-- КОМУ?
-- Да.
-- Почему?
-- Потому что перед этим она мне позвонила, на мобильник. А я не смог ответить.
Гриша отходит к противоположной стенке, опирается на нее и смотрит таким взглядом, словно собирается меня рисовать:
-- Давид. Я понимаю, что ты не шутишь. Но давай по-порядку. Почему ты считаешь, что это была она?
-- Я не знаю, кто это был. Но звонили с ее мобильника.
Гриша отлипает от стенки и приобретает трехмерность. Вдевает руку во второй рукав. Хмыкает:
-- Сам-то понял, что сказал? Я же испугался, что у тебя крыша уехала. Врываешься... Глаза на лбу... Привет от панночки... Ну господи, нашел кто-то ее телефон, прозвонил по мемориз... А ты, значит, конспирироваться решил... Ну и что дальше? Ответили? -- он неспешно застегивает пуговицы.
-- Линия была отключена. А потом закричала Лея.
Надо переходить к главному. Непросто. Но я должен:
-- Лея закричала, потому что ее убивали.
-- Кто?
-- Я не видел.
-- Совсем ничего?!
-- Метнулось от нее что-то, очень быстро. Что-то вроде тени.
-- А говоришь -- ничего. Тень одна?
-- Не уверен. Вроде одна. Во всяком случае не две.
Гриша быстро ходит по мастерской, по кругу, как слепой ослик на мельнице. Пора подходить к главному.
-- Надо было попробовать догнать! -- наконец говорит Гриша.-- Если одна.
-- Она двигалась быстрее, чем человек.
-- Что за херня? -- морщится Гриша.-- Значит, мотоциклист. Шум мотора был?
Вот именно!
-- Шум мотора?! -- ору я.-- Да! Был! Все время был! Но до того! Он меня преследовал, этот мотоцикл! Но не в эту ночь! В эту ночь было тихо! Очень тихо! Лев не рычит, когда охотится! Понял?!
-- Нет,-- мрачно говорит Гриша.-- Выпить дать?
Про льва не надо было. Лея, очнувшись, сказала. И больше никому не признается, только мне. А то ее сочтут ненормальной. Для нее это профнепригодность. Да и я ведь льва не видел. Видел как огромная тень вдруг исчезла. Распалась. Разбежалась в разные стороны. И еще... да, точно -после этого со всех сторон слышалось мяуканье...
-- Спасибо.
Выпиваю стакан чего-то крепкого. Вроде, чуть помогает. Вспоминаю, как Кинолог выделывался перед Мартой, здесь, и пил из этого же последнего уцелевшего граненого стакана.
-- Да, ты должен извиниться перед Кинологом,-- говорю.-- Марта и Лея -это все одно. Это только начало.
-- Начало чего?
-- Проекта "Тысяча трупов"! -- ору я.-- Нравится?! Все! Закрывай лавочку!
Гриша смеется. Нехорошо. Заправляет рубашку, затягивает ремень. Теперь он не похож на расхристанного похмельного соседа по общаге. Он собран и щурится. Закуривает, кивает:
-- Приехали. Ну давай, формулируй. Почему я должен закрывать проект? И кто съел Марту и Лею? И как это между собой связано. Убеждай, давай.
Ничего у меня не получается. Надо взять себя в руки. Надо оттолкнуть лодку от горячего песка.
-- Хорошо. Марта и Лея. Обе изображены тобой на портретах. В виде жен царя Соломона. Больше их не объединяет ничего. Обе получили множественные рваные раны с интервалом в несколько дней.
Мне хочется еще добавить, что на обеих брызнуло вино, но я сдерживаюсь. Незачем. Я и сам-то это до конца не приемлю. Зря, наверное. Гриша покачивает ногой в рваном тапке. Скрестил руки на груди:
-- С логикой у тебя лажа. Марту и Лею объединяет гораздо большее. Например, знакомство с тобой. Или с Кинологом. Да и со мной. Огласить весь список, или достаточно? Еще их объединяет нехарактерная для нынешних интифадных времен манера гулять по ночам в Старом Городе. Не надо переводить стрелки на царя нашего Шломо. Он этого не заслужил...
Я перебираю все свои аргументы и вижу, что цепь моих доказательств для него -- ведьмина паутина. Что он разорвет ее одним взмахом бритвы Оккамы. Я почти материализовал это в своем сознании, и Гриша в той "октябрятской" кепчонке приблатненным жестом выхватывает абстрактную, но ржавую бритву. Я должен идти на эту бритву, даже с голыми руками:
-- Хорошо, ты согласен, что нападавший в обоих случаях был один и тот же?
Гриша слишком серьезен, поэтому я не верю в его желание понять: