-- И вино, значит... Это диагноз. Средний возраст, средний достаток, средняя упитанность...
-- Среднее ухо. Хочешь, я подарю тебе серьгу для среднего уха?
-- Среднего размера, средней стоимости?
За соседними столиками довольно громко общались на иврите, но чтобы понять о чем, надо было сосредоточиться. Ради чего, собственно? Глядя на лица, вполне можно было представить о чем разговор.
-- Да ладно,-- он доразлил и чуть приподнял бокал.-- За дистанцию.
-- За дистанцию между рампой и партером,-- Анат смотрела в пространство улицы, как на сцену.
Группа психов разграбила театральную костюмерную. Вечноживые старухи с торчащими из шорт страусиными ногами. Две сыроежки из одной грибницы, одна во вьетнамках, а другая в меховых ботинках без шнурков. Семья поселенцев: у женщин лица монашенок, наряды цыганок. А у отца стоптанные сандалии, пацан на загривке и автомат, с примотанной к прикладу обоймой -- скорее деталь костюма, а не оружие. Резная эфиопка в военной форме. Приличненько одетые новые репатриантки -- в тон и в "лодочках". Пара презревших время ультраортодоксов -- дед Мороз с Карабасом-Барабасом -- в десяти минутах от средневековья квартала "Сто врат". Вечный парад-алле вечного народа.
-- Вечная неотформатированность,-- сказал Макс, глядя то ли в пространство, то ли на себя со стороны.
-- Нет, ну как Голлер, в упор меня рассматривая, спросил: "А вы уверены, что сюда пришли? Здесь состоится заседание иерусалимского ЛИТЕРАТУРНОГО клуба". В смысле, куда по его идее мы шли?
-- Фотография в главной газете,-- ухмыльнулся Макс.-- Я же говорил, ты хорошо получилась, запоминаешься.
Они наконец-то засмеялись. Пора было. Их приземистая "русская" мрачность была черной дырой в мыльном веселье молодежного кафе.
-- Все эти неприятные осадки -- как холестерин,-- Макс поднял бокал.-Размываются вином.
-- И если их не размыть -- сокращают жизнь.
-- Жизнь должна сокращаться! Как мышца.
-- Как сердечная. Жизнь должна сокращаться, как миокард.
-- Нет, никакого заданного ритма. Жизнь должна сокращаться, как левая икра Наполеона!
Сполоснутый в красном вине, эпизод становился все забавнее, его уже можно было пересказывать друг-другу, шлифуя и обобщая. Наконец, они сошлись на том, что все это входит в ежедневную плату за съемную башню из пластика под слоновую кость и разом как-то подобрели к окружающей среде.
(C) прошлись по пешеходной части Бен-Иегуды, покачались в завихрениях толпы, полюбовались на безалаберную красоту человеческого общежития. Они уже почти нырнули в подслеповатую боковую улочку, на которой удалось припарковаться и собрались вынырнуть через четверть часа в своей захламленной, несуразно спланированной квартирке с видом на университетский кампус, чаем, кофе и компьютером.
-- Анат! Привет! -- выкрикнул человек полузнакомого облика, вышедший из-за угла с таким видом, словно устал сидеть в засаде. Оглядев Макса, он добавил: -- Здрасьте.
-- Привет,-- подчеркнуло дружелюбно ответила Анат и поспешно добавила.-- Что нового?
Макс понял, что она встречного не узнает. Человек и правда был полустертый какой-то, как школьный ластик в середине четверти.
-- Ты сейчас где? -- пропела Анат с ласковостью следователя.
-- Да там же. На радио.
Анат облегченно вздохнула:
-- А, ну да! Макс, познакомься. Это -- Олег. Мы с ним на курсах журналистских когда-то учились. И он поэт еще. А это -- Макс, мой муж и соавтор. Ну, и как ты?
-- Очень приятно,-- вежливо сказал Макс, мнение которого о пишущих стихи журналистах сложилось давно и однозначно.
-- Нормально я,-- кивнул Олег.-- Кстати, тут мне недавно ваша книжка попалась. Случайно. Вообще-то я обычно местных авторов не читаю.
Олег сделал паузу и оглядел днища балконов ближайшего дома. Анат вздохнула и спросила:
-- Которая?
-- Ну, не знаю. Которая попалась. С обезьяной и флагом израильским на обложке. Я прочитал. До конца. Удивительно, но мне даже понравилось!
-- Ага,-- кивнула Анат.-- Конечно. Удивительное -- оно рядом.
-- Сам удивился! -- недоуменно пожал плечами Олег.-- Начал читать зачем-то. Да, точно понравилось. Я еще потом вспоминал текст пару раз. А как она называется забыл. Ладно, успехов.
-- До новых встреч в эфире,-- кивнула Анат, попинывая то ли бордюр, то ли поребрик -- как его называть в Иерусалиме она все никак не могла решить.
К машине шли молча.
Бутылочный "Крайслер" взвизгнул, не сумев сразу зацепиться шинами за асфальт, дернулся и образовал вокруг них замкнутое пространство.
-- Было бы с чего дергаться,-- сказал Макс.
-- Все-таки в Иерусалиме его надо называть "поребрик",-- сообщила через пару кварталов Анат.-- В Тель-Авиве -- "бордюр", а у нас пусть "поребрик".
-- Третье слово надо придумывать.
Дома пришлось продолжить. Не то, чтобы что-то случилось, а просто... Почему бы и нет? Почему бы родителям не оттянуться, пока подросток "в ночном". Из швейцарских леденцов и столового вина сварганили глинтвейн. Погода вдруг стала приноравливаться к напитку и настроению -- впервые похолодало, поднялся пыльный ветер. Где-то даже погромыхивало -- как будто пьяный рабочий сцены лениво встряхивал за кулисами лист жести, изображая гром. Горячую пряную ностальгию тянули на "парадном" балконе, развалившись в разношенных креслах. Дождь, конечно, так и не пошел, сентябрь все-таки, но в ночном небе то и дело высвечивались длинные огненные трещины.
-- Похоже на швы в черепе,-- сказала Анат.-- Они тоже такие, мелко-извилистые. Подходящая погодка для Дней Трепета.
-- У нас они, скорее, Дни Трепа.
-- Ага... Смотри,-- Анат ткнула пальцем в небо,-- Рош а-Шана прошел, а череп от Головы Года остался. Раскалывается теперь от похмелья. Как будет похмелье на иврите?
-- У них не бывает похмелья. Скажем... леитпохмель.
-- Кому скажем?
-- Все-таки нельзя жить в стране и не знать как будет "бордюр" на государственном языке.
-- Факт, что можно.
-- Это не жизнь. Это отщепенство,-- Макс решительно ушел за словарем и вскоре вернулся впечатленным.-- Сфат эвен! Неплохо, да?
-- Ага. Особенно вольность трактовки меня восхищает. Можно перевести от "крайний камень" до "каменная речь". Ты что выбираешь?
-- Свободу.