Когти мои рефлекторно обнажились. Но я не стал ввязываться сразу, я уже мог себе это позволить, я уже был здесь свой, хотя присутствующие этого еще не понимали. Вертикалы всегда понимают позже, чем могли бы. И я решил дать им поругаться всласть -- без меня. Но предварительно, уже из принципа, чтобы оставить за собой последнее слово, да и просто назло этому черному учителю, я решил, что надо еще раз про простипому. Пока я думал -- что, он с тем же скорбно-возмущенным лицом сказал, что настоящая поэзия не может существовать в контексте жирной рыбы. А я обрадовался подсказке и устроил кошачий концерт:
-- О, контекст простипомы!
Мы с тобою знакомы.
Часто в этом контексте
я встречал рыбу в тесте!
Были коротки встречи,
словно летние ночи.
Простипома -- предтеча
и форели, и прочих,
тех, что плещутся с жиру
в родниковых узорах.
Я сломал свою лиру,
как источник позора.
Нет и не было песен,
что достойны тебя.
Я небесной невесте
принесу рыбу в тесте,
так обеих любя!
Пару секунд я еще полюбовался обезжиренным скорбным лицом черного учителя, а потом исчез. И обрадовался, поняв, что во-первых, как-то научился исчезать, а во-вторых, научился делать это вовремя.
Однако, забрасывать в Сеть кота, вернувшегося после ночных битв к домашнему очагу... Такое уважающий себя кот прощать не должен. Вы, дорогие, со мной не по понятиям -- и я, не менее дорогой, с вами...
Я все продумал и дождался пока бывшие Патроны, а ныне -- Аватары, уснут. Главное в мести тем, от кого желудочно зависим -- разделить чувство вины на троих. Чувство вины -- разделить, а ощущение обосранности -- нет!
3. БОРДОВОЕ ПОКРЫВАЛО
Давид
Я вспомнил, что слишком давно не проверял (C). Две створки раковины в которую я забросил рыжую песчинку. Давно, еще в мае. И сначала проверял ее регулярно. Так охотник за женьшенем отмечает найденный корень, а потом приходит смотреть на него. Так я прихожу к нескольким местам в этом страшном Городе, потому что знаю -- в этих местах может зародится. И тогда я должен заметить и наблюдать за этим.
Посещения (C) всегда беспокоят меня. Странный союз мужчины и женщины, занятых лишь друг другом, связанных полем своего творчества и поэтому как бы перечеркивающих друг друга, но и дремлющих в блаженстве созидательных процессов. В этом -- надежда на перевоплощение случайности в чудо. И поэтому давно я принес им рыжего котенка, и не дал от него отказаться. Кажется, из-за этого кота я и не был у них так давно. А ведь и правда, я перестал бывать у них сразу же после случая с Леей. Когда на бегу заметил распадающуюся тень льва и сразу же споткнулся о кота. Тогда, в Старом Городе.
Я никогда не предупреждаю (C) о своем приходе. Им это, кажется, не нравится, но иначе нельзя. Иначе нарушается чистота наблюдения. И мне везло -- они всегда были дома. Хотя иногда где-то работают, порой куда-то выбираются. Так получается только когда поступаешь правильно. И сейчас они оказались дома. И не удивились мне. Не спросили, почему я так долго не приходил. Словно провели все это время в какой-то летаргической дреме.
Утро было позднее, но для них -- скорее раннее. (C) сказали, что легли в пять утра, сидели в Интернете. Остатки сна еще присутствовали в утренних отеках лиц, в тех нескольких лишних секундах, которые взгляд задерживался на ненужных объектах.
Мы пили на балконе слишком крепкий кофе. Вокруг уже расплескалась осень, это было заметно по неуловимой кислородной недостаточности в воздухе. Кофе горчил. Желтизны же вокруг не было, и от этого становилось еще грустнее. Я был рад, что они не ложатся спать почти до рассвета -- я тоже теперь редко сплю в это опасное время суток. (C), кажется, это тоже чувствуют, начали чувствовать даже раньше меня, иначе почему они называют это время "часом больших собак". Я взял адреса сайтов, по которым они бродят ночами. Они не могли не оставлять следов. Теперь я буду читать их открытые посты и пытаться узнавать скрытые следы под любыми никами. Может быть, это мне что-то подскажет.
Говорить было не о чем, но хотелось. (C) умели вызывать у окружающих желание их удивлять. Тоже часть писательского ремесла, наверное. И я непонятно зачем стал рассказывать о Белле, мне даже как-то захотелось показать свою осведомленность. А я ведь еще никому этого не рассказывал, кроме Леи. Потому что -- зачем? Хотя Белла никогда не просила меня молчать. Наверное, я счел, что в повороте Беллиной судьбы есть какая-то истинная драматургия, которой (C) должны обрадоваться, или во всяком случае оценить ее подлинность, а скорее даже уникальность. Потому что сложно придумать такое нарочно. Действительно, ну кто, кроме Линя, находясь в здравом уме и твердой памяти, мог бы составить такое завещание?
Хотя, если исходить из цели, а Линь всегда четко формулировал цели, то наверное такое завещание выглядит очень логичным. Надо только понять в чем было его главное намерение. Он элементарно хотел иметь общее с Беллой продолжение. Зачем? Это уже анализу не подлежит. Любовь в широком смысле слова. К Белле или к себе? Почему или? И тогда его безумное завещание становится совершенно логичным. Тем более и Лея сказала, что Белле пора родить. Только она бы никогда не родила от Линя, будь он жив. Потому что все время бы помнила, как презирала его раньше. А от мертвого Линя она родит без этих психологических проблем.
Из моего рассказа вроде как получалось, что Белке и думать-то не о чем. Родить наконец-то себе ребенка и вести приятный праздный образ жизни богатой женщины. Если подумать, так это вообще именно то, к чему она последние годы стремилась. Наверное. Ее ведь давно тяготило и одиночество, которым она не была готова ни с кем делиться и которое никогда бы добровольно не отдала. Получается, что она продала его, свое одиночество. И это для нее правильно. Белле тоже трудно контачить с людьми, когда она зависит от них, когда она должна принимать из их рук кусок. Белка из породы тех, кто раздает хлеб, при условии, что он падает с неба. И завещание Линя замкнуло эту абсурдную мечту в реальную цепочку фактов. Белка рожает мертвому Линю наследника из пробирки и получает наследство. Или не рожает и не наследует.
Но я-то знал, как она дергалась. Я сразу дал ей гет, как только она показала мне завещание. Но она только рассмеялась, и смеялась, пока не объяснила, что гет тут вообще ни при чем, а при чем то, что у нее проблемы с резусом, с возрастом, а больше всего с собственными представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Но, все-таки, она решилась.
(C) слушали сочувственно. Оказывается, они давно не видели Беллу и вообще ничего не знали ни о смерти Линя, ни даже о том, что я зарезал Гришин проект. Я не стал вдаваться в подробности и рассказывать, как все это было, и как мы с Белкой жгли картины, и как легко они горели. Наверное, можно было бы и просто отдать Анат ее портрет. Но в то утро мы были слишком напуганы. Да и стоило ли рисковать... Лучше пусть так.
Так мы мирно пили кофе на балконе с видом на университет, приятно общались и весьма успешно прикидывались нормальными людьми. Но лишь до тех пор, пока я не решился спросить, где же моя рыжая песчинка. Я даже вздрогнул.
-- Эта тварь! -- завопил Макс.-- Нет, ты знаешь, что он сделал?!
Оказалось, что кот Аллерген, как они его назвали, прошлой ночью пришел домой. А потом мяукал, чтобы выпустили. Они слышали сквозь сон, но не встали. Утром кот метнулся к двери и бежал. Оказалось, что Аллерген нагло, в центре дивана, на новом покрывале, наложил большую кучу.
-- Неужели раньше не случалось ничего подобного? -- спросил я и сразу же отхлебнул кофе, чтобы спрятать взгляд, чтобы не выдать, как для меня это важно.
(C) стали наперебой уверять меня, что нет, не было. Что этого вообще не могло быть. Случилось невозможное. Потому что не было раньше никогда. Аллергену доверяли. Он ни разу не позволил себе в квартире даже лужу. Он всего раз крал со стола, и был прощен по малолетству. Теперь же взрослый, пользующийся правом "своего", кот заявил о начале новой эры отношений. Ярость и беспомощность деморализовали хозяев.
-- Все,-- сказал Макс.-- Зарэжу нафиг. Ко всем свиньям.
-- Он больше не вернется. Или очень нескоро вернется. Что он -- дурак?
-- Анат превращала кровавые поползновения в абстрактные.
Но Аллерген явился очень скоро. Слишком скоро -- даже раньше, чем мне пришло в голову хоть какое-нибудь объяснение случившемуся. Он бесстрашно мяукал под дверью, требуя, чтобы его впустили. Словно он был лев, а не кот. Меня это даже испугало. Не мяуканье Аллергена, конечно, а то, что он явно пришел переменить ситуацию. Ситуацию же меняют только в определенные моменты, например, на стыках. Было неприятное ощущение, что в коте просыпается... ну да, лев, а кто еще? Максу, наверное, тоже так показалось. Потому что он сказал:
-- Сейчас будет сафари!
Я напрягся. Но Анат воспротивилась. Она заранее подготовилась к этой ситуации и прочитала, что надо делать. Оказывается, надо было доказать коту, что он не должен претендовать на роль главаря.
-- Как? -- подозрительно спросил Макс.
Анат фыркнула, как кошка, а потом сказала, что Макс правильно почувствовал идиотизм предстоящего ему поведения. Что ему придется доказать Аллергену, кто главный в доме. Главный кот. И сделать это надо доступным Аллергену языком. Взять кота за шкирку -- это может делать ассистент,-- и махать перед ним руками, слегка шлепая растопыренными пальцами по обнаглевшей рыжей морде, при этом плеваться и шипеть. Пока кот не обвиснет, как шкурка и не начнет жалобно пищать, отказываясь от претензий на престол.
-- Да? -- сказал Макс.-- Ага, очень убедительно. Будем пробовать. Но если не получится, тогда -- ко всем свиньям!
Кота впустили. Я опешил. Это был огромный нагло-рыжий пушистый ком, из которого на нас уставились два круглых насмешливых, но бдительных глаза. Хвостом кот своенравно стегал воздух.
-- Как же так он быстро вырос? -- не удержался я.