-- Мудрость твоя,-- просипел Иоав,-- превосходит все мыслимые пределы... мауууу...
И впервые хриплое мяуканье не ускользнуло прочь с течением воды, а поднялось куда-то вверх, и крепость ответила многократно повторенным мяуканьем своих кошек. Она ждала нас. Мы были еще в самом низу трудного и опасного подъема, но я уже перевернул песочные часы моего народа, начав историю Йерушалаима.
-- Все,-- прошептал Иоав,-- мы прошли под стенами Иевуса. Мы внутри. Теперь только подняться по колодцу и перерезать горла стражникам, если они там.
Лезть по скользким стенам колодца было трудно. Предательски соскальзывали мокрые ноги. Жалкие огоньки оставленных внизу светильников уже ничего не освещали, а лишь слабо подмигивали, обозначая высоту падения.
Иоав лез первым, и ему повезло, что его соскользнувшая сандалия встретила на своем пути мое плечо в тот момент, когда я надежно вцепился в камень. Нам обоим повезло. Иоав замер, очевидно мысленно завершая остановленное мной падение. Затем громко, не таясь стражников наверху, сказал:
-- Блядь! Жизнь моего господина слишком ценна, чтобы лазать здесь без страховки. Достань-ка, господин мой, крючья из рюкзака своего. И сними с меня, если сможешь, эти сандалии. Скользят, как коньки... во, спасибо. То есть, не коньки, конечно, господин мой, а как рыба по лотку торговца в конце базарного дня.
-- Думаешь, половину пролезли?
-- Вряд ли. Тут тридцать локтей.
-- А если по-человечески?
-- Пятнадцать метров. Если книжки не врут.
-- Я вот о чем подумал... Мы проникаем в Иерусалим, как сперматозоиды.
Гриша вдруг начал сипло смеяться, как лаять:
-- Ага... Точно... Шансы выжить... минимальные...
Он внезапно замолчал, концентрируясь, затем стал забивать крюк, выматерился, явно попав по пальцам. Наконец, я услышал звук защелкнувшегося карабина и начал нашаривать веревку. И когда схватил ее, понял, что упустил серебряный хвост времени.
-- Это правильный образ,-- в голосе Гриши больше не было усталости,-про сперматозоиды. Ты схему колодца Уоррена помнишь?
-- Я так и не посмотрел. Думал -- на месте понятнее будет. Кто же знал, что тут так...
-- Да уж... Потом у меня в мастерской посмотришь. На самом деле, очень похоже на какую-то медицинскую генитальную схему. Всякие извилистые пути, а награда -- экстаз оплодотворения в матке, где и зреет в итоге плод... Ладно, страхуй, я полез.
Со страховкой было уже, конечно, не то. И не потому, что сложнее и медленнее -- разумная плата за относительную безопасность. Просто духовное упражнение превратилось в физическое.
Гриша
После этого колодца, по вяло изгибающемуся ходу поднимались, как по проспекту. Вышли в подвал музея. И по простой железной лестнице -- в третье тысячелетие. Оно встретило нас криком муэдзина. Ну конечно!
В верхней комнате было темно, свет еще не вплыл в помещение, а медлил снаружи, осторожно заглядывал в окна. Окна были лишь чуть светлее стен. Как грудь загорелой женщины. Но и этого нам с Давидом оказалось достаточно, чтобы воспрянуть.
Мы оба рванулись к окнам и замерли. Молоко рассвета. Я был счастлив. Сам не знаю от чего. От того, что уцелел, от того, что осуществил мучавшее меня желание, от того, что снова вижу свет, а может от того, что мне сейчас не надо вырезать стражу и прокладывать мечом путь к городским воротам.
Я вернулся в свое время, как пойманная рыба, перемахнувшая через борт лодки и жадно выискивал в прячущейся мгле его приметы. Включил на полную мощность оставленный смотрителем транзистор. Ударившая из него попса бодрила, как сильный и холодный утренний душ.
А Давид был грустен. То есть, он улыбался и танцевал со мной варварский танец. Но его обычная печаль не рассеялась вместе с тьмой. Может, это было правильно. Может, это облачко печали -- его шехина, которой лучше всегда следовать за ним.
Наконец, мы сломали замок на входной двери. Сигнализации не было. Мне кто-то говорил, что этот археологический музей получастный, что ли, из колодца Уоррена черпает средства какая-то организация. Да и зачем тут сигнализация? Разве что захочется кому-то из местных водички испить среди ночи.
Мы вышли во дворик музея, который по сути был обычным домом с необычным подвалом -- именно оттуда археологи нарыли колодец. Не торопясь, позевывая, направились вверх по городу Давида, в сторону Офеля.
Миновали дом с израильским флагом. Таких домов тут несколько -- их выкупили у арабов какими-то сложными цепочками посредников, чтобы месть соплеменников не обрушилась на хозяина дома, продавшего его еврею.
Но месть никуда не делась, она, как рысь, таилась и выслеживала, каждую минуту готовясь совершить прыжок на незащищенную шею. Чувство опасности было здесь привычным, даже неясно откуда бралось. Скорее, из известного контекста. Из взглядов, которыми провожали арабы проходящих евреев. Из необходимости вооруженных провожатых для еврейских женщин и детей.
Наверное, глупо было играть в завоевание Иерусалима. Глупо играть в то, что происходит в твоей реальности. Просто борьба за Иерусалим ведется не мечами и ножами. Экскаваторами, археологическими раскопками, судебными исками, школьными программами. Хотя, и ножами тоже.
Давид шел молча, выглядел как бы просветленным, словно находился в каком-то собственном трансе. Даже жалко было его оттуда вытаскивать. Но мне стало скучно. Когда проходили над раскопками, мимо дома Ахиэля, я сказал:
-- Вот дом одного из чиновников царя Давида.
Давид посмотрел на развалины, на столбы, подпирающие лишь беззащитное утреннее небо, на древний каменный унитаз, лучше всего здесь сохранившийся, и оживился:
-- А где будет мой дворец?
Я махнул рукой на запад:
-- Дворец будет стоять выше всех домов города. Где-то там.
Давид серьезно кивнул:
-- Логично. Ведь с его крыши я должен обозревать окрестности. И увижу, как купается Бат Шева. И я захочу ее так, как хотел до этого разве что этот Город. Но от Города я отказаться не мог, а от Бат Шевы мог. Но не отказался. И я убью ее мужа, хеттянина Урию, чужими руками. Твоими, кстати. И расплачусь за это своим первенцем. А Бат Шева снова родит мне сына, который станет царем Соломоном и построит Храм. Вот здесь это будет, левее, чем ты показал. Вот прямо вот здесь. Тут. Да. И мне надо будет выкупить у Арании, иевусея, надел земли. Чтобы владеть Храмовой горой не только по праву победителя, но и по гражданскому праву...
-- Давид?..
-- Да?
Это его высокомерное "да" меня испугало. Не мой Давид его произнес. И я сказал:
-- Слушай... Может, пойдем разбудим Белку с Линем? Кофе хочу, а все еще закрыто.
Давид смотрел вдаль, но что он там видел... Затем он, не отводя взгляда от Шилоаха, ответил:
-- Я не думаю, что нам будут рады так рано.
Давид вдруг двинулся вперед, не оглядываясь, явно уверенный что я иду следом. Я понял -- он хотел забраться на смотровую площадку, сколоченную из дерева. Это сооружение слегка напоминало строительные леса, словно прислоненные к библейскому виду на долину Кедрона. И тогда всю свалку, которую устроили арабы на могилах Первого Храма, можно было считать строительным мусором и не психовать. Загадили, сволочи, даже могилу дочери фараона. Казалось бы -- жена царя Соломона, то бишь уважаемого ими Сулеймана... Могли бы лавочку там открыть, а не сбрасывать себе же под окна дерьмо...
Но все равно, этот вид был такой ирреальный, но при этом настолько детально прописанный, что хотелось стоять и рассматривать его бесконечно. И солнце еще не появилось из-за Масличной горы, но его свет начал придавать плоской библейской картине объем и цвет. Наша деревянная площадка выступала над склоном, как корабельный нос. Мы находились между первым и вторым планом, поэтому были одновременно и зрителями, и участниками зарождающегося библейского утра. Мы с Давидом словно висели над макетом, не в силах отвернуться. Было странное чувство сопричастности к творению нового дня. Говорить не хотелось. Мысли приходили какие-то древние, не имеющие практического воплощения.
А на земле нас перехватил вцепившийся в автомат эфиоп. Наверное, мы казались ему очень подозрительными, во всяком случае, палец он держал на спусковом крючке, чего обычно не делают. В общем, его можно было понять -двое на рассвете, в грязной одежде, с рюкзаками, пялятся красными глазами на окрестности. Сначала он потребовал удостоверения личности. Но мы их оставили дома. Вместе с водительскими правами, потому что пришли сюда пешком. Наш русский акцент его тоже не убедил, кажется, он его попросту не замечал. Сам говорил невнятно, с диким амхарским акцентом. Понять его вообще было из-за этого сложно, мы все время переспрашивали, а он злился.
Он заставил нас вытряхнуть рюкзаки. Взрывчатки, правда, там не было, но наше снаряжение ему тоже не понравились. В общем, он решил нас конвоировать куда надо. Давид еще все время пристально смотрел ему прямо в глаза, сощурившись, с вызовом. Я даже испугался, что он узрит в нем раба царя Давида и отмочит что-нибудь соответствующее. А у эфиопов с этим какие-то сложности, оскорбляются даже если просто поманить их пальцем.
Эфиоп связался по рации с командиром. И я с облегчением услышал родной русский акцент.
-- Мужик! -- заорал я не хуже муэдзина,-- скажи ему, чтобы он дал мне рацию! Я тебе сам все объясню!..