— Перестройка? — спрашивали они.
— Перестройка, — подтверждал я.
— Демократия?
— Демократия-демократия… — как эхо повторял я, радуя добрых австрийцев.
Особенно счастлива была Ингрид.
— Ты понимаешь, какое это чудо? — спрашивала она. — Простой русский человек на своей собственной яхте плывет вокруг Европы! Разве можно было мечтать о таком десять лет назад?
— Нельзя, — подтвердил я.
— Мы теперь вместе! Все: Россия, Австрия, Европа!.. Весь мир!
— Вместе-вместе…
Умница Ингрид, почувствовала иронию.
— Ты смеешься. Почему? Нет, почему ты смеешься?
— Я не смеюсь.
— Нет, смеешься… Хорошо, если бы Тарковский сейчас был жив, он бы вернулся в Россию? Разве не так?
— Так, Ингрид, так…
— Ты действительно так думаешь? — не успокаивалась Ингрид.
— Действительно.
Милые австрийские друзья!.. Я не стал им рассказывать, что после снятия цензуры первым с воспоминаниями о Тарковском выступил Ермаш, министр кинематографии. То есть, натурально, Иуда написал мемуары: «Мои встречи с Христом» — с этого началась наша новая жизнь. Никто даже не засмеялся — «революция» была в разгаре, пророки и мученики шли с молотка пачками и в розницу — все были заняты.
Все нормально, Ингрид, приезжай в Россию, тебе понравится, если не будешь пить воду из-под крана. Привет Роберту. Поцелуй Анну, она, наверное, уже выросла и стала такой же красивой и умной, как мама.
Покидая Мальорку, стали подтягиваться на якорном конце и поняли, что «поймали» — якорь не выбирался. Я уже готов был рубить конец и уходить, но Президент уперся.
— Я за всю жизнь ни одного якоря не потерял, — заявил он.
Чтобы не портить президентскую статистику, мы целый час корячились на виду у многолюдной Пальма-де-Мальорки, оглашая бухту криками и матом. Трос тянули через две лебедки так, что старушка «Дафния» жалобно стонала и скрипела, выдирая из глубины непосильный груз. Наконец над водой появился якорь, на лапе которого висела многотонная цепь, видимо от «мертвяка», лежащего на дне бухты. Президент торжествовал.
Путь на Сардинию оказался освещен торжеством метеорологической науки. Еще перед выходом, в воскресенье, я с трудом пробился в центральную метеослужбу острова и уговорил охранника пропустить в святая святых — центр связи.
Дежурного синоптика звали Виктория Гарсия Мова. Вначале эта грустная пожилая дама удивилась, увидев меня на территории режимного предприятия. Потом внимательно слушала, пытаясь понять, чего я добиваюсь. Я предложил слова благодарности и добрую память, взамен просил долгосрочный прогноз погоды.
Я не соврал, Виктория Гарсия тоже. На всем пути от Мальорки до Сардинии все заходы ветра, усиления, затихания и штили в написанном ею прогнозе подтверждались с точностью до минут.
Признал это даже скептик Президент.
Посреди Средиземного моря прилетела неизвестного звания пичуга и уселась на топ-ванту. Как она тут оказалась? Откуда и куда летит одна? То ли отбилась от стаи, то ли характером не сошлась с товарищами или, как я, сторонится коллектива, сама по себе норовит?
— Вот и встретились два одиночества, — сказал я птице. — Небось нелегко в одиночку через море-океан?
Пернатая ничего не ответила. Я же, глядя на нее, погрузился в размышления об одиночестве, представляя себя в пустыне жизни, заселенной чужими, непонимающими меня людьми.
«Обидно! — сокрушался я. — Никогда не стремился вызвать сочувствие, выдавая себя за человека беспечного, легкого, не отягощенного заботами и комплексами. В жалости не нуждался, помощи не просил, друзей не напрягал даже тогда, когда можно было. Рассчитывал, что поймут и оценят кажущуюся легкость независимой души, а кто-нибудь особенно проницательный скажет: „А ведь не так прост наш Аркашка, каким прикидывается“. Увы, ни одного проницательного не нашлось». В душе защемило — один, один на всем белом свете…
Я переживал, а одинокий собрат по судьбе сидел на краспице и не чирикал, возможно, думал о том же. Потом капнул на палубу пометом и улетел.
Делать нечего — прихватив тряпку, пошел на бак убирать. Страховочный конец, естественно, не пристегнул, поэтому двигался в раскоряку, перебирая руками от леера к ванте. В этот момент попутная волна качнула яхту, нога сорвалась, я грохнулся. Содрал колено о петлю форлюка, а лицом угодил как раз в «сувенир», оставленный пернатым единомышленником… Потом долго выковыривал размазанный по палубной «нескользяшке» помет и чертыхался.
Пока чистил палубу, горечь переживаний смягчилась, пропасть одиночества показалась не такой уж глубокой, жалость к себе рассосалась.
«Рассопливился не по делу», — подумал я.
В кокпит вернулся нормальным человеком. Отсюда вывод: лучшее средство против душевного поноса — подтирание чужого дерьма. Рекомендую.
Курс на Сардинию. Вива Италия!
Весь переход до Сардинии я расписывал Президенту красоты Италии, гарантируя потрясение и культурный шок.
— …Все эти Амстердамы и Лиссабоны против Италии — детский лепет, — заверял я.
— А Испания?
— Сам увидишь.
Президент умолк в предвкушении.
На третий день из-за горизонта выплыла первая примета цивилизации — качающийся на волнах пластиковый шезлонг.
— Полезная вещь, — сказал Президент, поднимая шезлонг на борт.
Несколько часов спустя море до горизонта покрылось ломаными пляжными лежаками, пластиковыми бутылками, кусками упаковочного полистирола и прочим хламом. А утром над плавающим мусором из воды начал подниматься берег Сардинии. Дворцы, цирки, античные развалины уже рисовались в воображении, однако…
Угрюмый командор, похожий на спившегося Марчелло Мастроянни, принял у меня тридцать тысяч лир за стоянку и, опуская деньги в ящик стола, сделал разрешающий жест, дескать, «катитесь на все четыре…» — ни квитанции, ни чека. На дорожном указателе значилось «Марина-ди-Капитана».
Согласно романтичной легенде, давшей название поселку, в незапамятные времена здесь промышлял пиратский корабль, возглавляемый женщиной-капитаном. Мстя за убитого мужа, решительная красавица многие месяцы огнем и мечом нагоняла страх на местных жителей, после чего, схоронив в окрестностях бухты несметные сокровища, исчезла в неизвестном направлении. На этой капитанше романтическая история местечка могла бы и завершиться, но не случилось — на смену романтической пиратке пришли романтики-политики, вознамерившиеся именно тут, в Капитане, воплотить в жизнь вековую мечту халявщиков о социальном равенстве в отдельно взятом поселке.
О, где вы, где, наивные благодетели Сардинии, построившие на берегу живописной бухты «город-мечту»? Это благодаря вашим заботам вместо амфитеатров, храмов и дворцов нас встретили пыльные улицы, застроенные типовыми, одинаково убогими, бетонными домами-кубиками. Вот тебе и Италия! Само собой, что, вооружившись высокой идеей, «сардинские мечтатели» не очень-то ломали голову над архитектурой — никаких тебе завитков, капителей и портиков. Долой эксплуататорские барокко, готики и прочие модерны! Один бетонный кубик-жилье приставлялся к другому, равному по безобразности и отсутствию комфорта, все это красилось в унылый портяночный цвет, и счастье в равенстве объявлялось достигнутым. Чего еще, казалось бы, можно пожелать?
Увы, неблагодарные сардинцы не прониклись романтикой коммунального рая и, покинув бетонные кубики, разбежались кто куда задолго до того, как в бухте пришвартовались мы с Президентом, поэтому «город-мечта» был пуст, как после атомной войны. Облупившиеся стены, черные глазницы выбитых окон… Собравшись за продуктами, мы вышли на площадь, но ни магазина, ни забегаловки не нашли. В центре поселка маячила единственная торговая точка, предлагающая широкий ассортимент пеньюаров, стрингов, лифчиков и прочих интимных деталей женского туалета, и больше ничего. На месте продавца восседал чернокожий африканец, взиравший на нас с Президентом с простодушной наглостью — видимо, не сомневался, что мы сейчас же бросимся скупать его товар.
— А почему магазины не работают?
— Селесиони, — весело отозвался африканец, указывая на плакат с фотографией, наклеенный на палатку.