- А, так ты, милостивый пан, думаешь, ты думаешь, что они плохо делают? Стало быть, ты с умком, с умком! Монашков мы сотрем в порошок! Даю слово! Куклиновского не хотят слушать, так послушают его меча.
- Мне до них, как видишь, тоже дела нет, - сказал Кмициц. - Святая обитель - это другой разговор! Ведь чем позже они сдадут ее, тем тяжелее будут условия... А правду ли говорят, будто волнение поднимается у нас повсюду, будто наши шведов начинают бить и хан идет нам на подмогу? Коли так, Миллеру придется отступить.
- Скажу тебе, как другу: всех в Польше разбирает охота пустить кровцу шведам, сдается, и войско того же хочет! Ну, и про хана толк идет! Но Миллер не отступит. Дня через два придут тяжелые орудия. Выкурим мы этих лисов из норы, а там будь что будет! Но ты, милостивый пан, с умком!
- О, вот и ворота! - сказал Кмициц. - Тут я должен с тобой попрощаться... А может, спуститься с тобой с горы?
- Давай, давай! А то дня два назад вы тут по послу стреляли!
- Ну что ты это болтаешь?!
- Может, нечаянно... Однако ты лучше спустись со мной. К тому же я хочу сказать тебе несколько слов.
- Да и я тебе.
Они вышли за ворота и потонули во мраке. Куклиновский остановился и снова схватил Кмицица за рукав.
- Послушай, милостивый пан, - заговорил он, - сдается мне, человек ты ловкий, смелый, да и чую я в тебе солдатскую косточку. Ну на кой черт тебе не со своим братом военным, а с ксендзами якшаться, в ксендзовских наймитах ходить? У нас за чарой, да за игрою в кости, да с девками не в пример веселей и лучше!.. Понял, а? - Он сжал ему плечо. - Этот корабль, показал он пальцем на крепость, - тонет, а тот дурак, кто не бежит с тонущего корабля. Ты, может, боишься, что тебя изменником окричат? А ты плюнь на тех, кто станет кричать! Пойдем к нам! Я, Куклиновский, тебе это предлагаю. Хочешь - слушай, не хочешь - не слушай, сердиться не стану. Генерал хорошо тебя примет, даю слово, а мне ты по сердцу пришелся, и я тебе это по дружбе говорю. Развеселый у нас народишка, право слово, развеселый! Для солдата вся вольность в том, чтоб служить, кому вздумается. Что тебе до монахов! Честишка тебе помеха, так ты ее выхаркай! Помни и про то, что у нас тоже порядочные люди служат. Столько шляхты, столько магнатов, гетманы... Чем ты лучше их? Кто еще держится нашего Казимирчика? Да никто! Один только Сапега Радзивилла теснит.
Любопытство Кмицица было возбуждено.
- Сапега, говоришь, Радзивилла теснит?
- Да. Крепко он его потрепал в Подляшье, а теперь осадил в Тыкоцине. А мы не мешаем!
- Как же так?
- А шведскому королю лучше, чтоб они друг дружку сожрали. Радзивилл никогда не был надежен, о себе только думал. К тому же он, сдается, еле держится. Уж если взяли в осаду, дело плохо... считай, уж он погиб!
- И шведы нейдут ему на помощь?
- А кто пойдет? Сам король в Пруссии, потому там сейчас дела поважней. Курфюрстик все старался отвертеться, ан уж не отвертится. В Великой Польше война. Виттенберг в Кракове нужен, у Дугласа с горцами хлопот полон рот, вот они и предоставили Радзивилла самому себе. Пусть его Сапега сожрет. Вознесся Сапежка, это правда! Но придет и его черед. Только бы нашему Каролеку с Пруссией справиться, он сотрет Сапеге рог. Теперь его не одолеть, за него вся Литва стоит.
- И Жмудь?
- Жмудь Понтусик под свою лапу зажал, а лапа у него тяжелая, я его знаю!
- Неужто так пал Радзивилл, тот самый Радзивилл, что силой равен был государям!
- Закатилась его звезда, закатилась...
- Пути господни неисповедимы!
- Военное счастье - оно переменчиво. Однако довольно об этом! Ну так как же ты насчет моего предложения? Не надумал? Не пожалеешь! Переходи к нам. Коль сегодня рано, - что ж, подумай до завтра, до послезавтра, покуда тяжелые орудия придут. Монахи тебе, видно, доверяют, коль ты можешь из монастыря выходить, как вот сейчас. А то с письмами приходи, ну и не воротишься больше...
- Ты меня на шведскую сторону тянешь, потому ты шведский посол, сказал вдруг Кмициц. - Иначе тебе нельзя, хотя кто его знает, что у тебя на уме. Есть ведь и такие, что шведам служат, а сами им зла желают.
- Слово кавалера, - ответил Куклиновский, - что говорю я от чистого сердца, а не потому, что посол. За воротами я уже не посол, и коли так тебе хочется, добровольно слагаю с себя звание посла и говорю тебе как особа приватная: брось ты, к черту, эту поганую крепость!
- Так ты это мне говоришь как особа приватная?
- Да.
- И я могу ответить тебе как особе приватной?
- Ясное дело, я сам тебе предлагаю.
- Так послушай же, пан Куклиновский! - наклонился Кмициц и посмотрел забияке прямо в глаза. - Изменник ты, негодяй, мерзавец, ракалия и подлый пес! Довольно с тебя, или мне еще в глаза тебе плюнуть?
Куклиновский до такой степени был поражен, что на минуту потерял дар речи.
- Что такое? А? Да не ослышался ли я?
- Довольно с тебя, собака, или хочешь, чтобы я в глаза тебе плюнул?
Сабля сверкнула в руке Куклиновского; но Кмициц сжал его руку своим железным кулаком, выкрутил в плече и, вырвав саблю, закатил полковнику такую пощечину, что звон пошел в темноте ночи, потом хватил по другой щеке, завертел его, как волчок, и, пнув изо всей силы ногою, крикнул:
- Не послу отвечаю, приватной особе!
Куклиновский покатился вниз, как камень, выброшенный из пращи, а пан Анджей спокойно направился к воротам.
Все это произошло на уступе скалы, за поворотом, так что со стен их трудно было заметить. Однако у ворот Кмицица поджидал ксендз Кордецкий; он тотчас отвел его в сторону и спросил:
- Что это ты там так долго делал с Куклиновским?
- По душам с ним беседовал, - ответил пан Анджей.
- Что же он тебе говорил?
- Говорил, что про хана все правда.
- Слава всевышнему, что обращает сердца язычников и из недруга делает друга.
- Говорил и про то, что Великая Польша волнуется...
- Слава всевышнему!
- Что наше войско против воли стоит со шведами, что в Подляшье витебский воевода Сапега разбил изменника Радзивилла и на его стороне все достойные граждане. Что вся Литва встала с ним, кроме Жмуди, которую захватил Понтус...
- Слава всевышнему! Ну а больше вы ни о чем с ним не беседовали?
- Нет, почему же! Он уговаривал меня перейти на сторону шведов.
- Так я и думал! - воскликнул ксендз Кордецкий. - Лихой он человек. И что же ты ему ответил?
- Да он, преподобный отче, так мне сказал: <Я, мол, слагаю с себя посольское звание, оно и без того за воротами кончилось, и уйти тебя уговариваю как особа приватная>. Ну для верности я еще раз его переспросил, могу ли отвечать ему как особе приватной. <Да!> - говорит. Ну я тогда...