- Отче, дорогой мой! - сказал пан Анджей. - С той самой минуты, как эта кулеврина стала разбивать нам стену, не выходит она у меня из головы, и кое-что я уж надумал. Вылазка тут не поможет... Пойдемте, однако, в дом, я расскажу вам, какой обдумал я замысел.
- Ну, что ж, - согласился приор, - пойдем ко мне в келью.
Вскоре они сидели за сосновым столом в убогой келье приора. Ксендз и Петр Чарнецкий уставились в молодое лицо Бабинича.
- Вылазка тут не поможет, - повторил он. - Заметят шведы и отобьют. С делом один человек должен справиться!
- Да как же? - спросил Чарнецкий.
- Должен он пойти один и взорвать кулеврину порохом. Покуда стоит такой туман, это можно сделать. Лучше пойти переодетому. У нас есть колеты, похожие на шведские. Не удастся подобраться к кулеврине, он проскользнет к шведам и смешается с ними, ну а коли с той стороны шанца, откуда торчит жерло кулеврины, не окажется людей, так и вовсе хорошо.
- Господи, да что же там один человек может сделать?
- Ему надо будет только сунуть в жерло рукав с порохом да поджечь шнур. Когда порох взорвется, кулеврина разлетится к ч... я хотел сказать: треснет.
- Э, милый, ну что ты это толкуешь? Мало, что ли, пороху суют ей каждый божий день в жерло, однако же она не трескается?
Кмициц рассмеялся и поцеловал ксендза в плечо.
- Отче, дорогой мой, великое у вас сердце, геройское, святое...
- Ах, оставь, пожалуйста! - прервал его ксендз.
- Святое, - повторил Кмициц, - но в пушках вы не разбираетесь. Одно дело, когда порох сзади взрывается, - он выбрасывает тогда ядро, и вся сила через жерло уходит вон; но коль заткнуть жерло да поджечь порох, то нет пушки, которая могла бы такое выдержать. Спросите у пана Чарнецкого.
- Это верно. Любой солдат это знает! - подтвердил Чарнецкий.
- Так вот, - продолжал Кмициц, - ежели эту кулеврину взорвать, так все прочие плевка не стоят!
- Что-то мне сдается, неподходящее это дело! - промолвил ксендз Кордецкий. - Прежде всего кто за него возьмется?
- Да есть один такой отчаянный бездельник, - ответил пан Анджей, - но решительный кавалер, Бабинич по прозванию.
- Ты? - в один голос крикнули ксендз и Петр Чарнецкий.
- Э, преподобный отче, ведь я у тебя на исповеди был и во всех своих делах покаялся. Ну а среди них были и почище. Что же тут сомневаться, возьмусь ли я за это дело? Разве вы меня не знаете?
- Да, он герой, рыцарь над рыцарями, клянусь богом! - воскликнул Чарнецкий. И, обняв Кмицица за шею, продолжал: - Дай я поцелую тебя за одно то, что ты хочешь пойти, дай поцелую!
- Укажите иное remedium*, и я не пойду, - сказал Кмициц, - но сдается мне, справлюсь я с этим делом. Вы и про то вспомните, что я по-немецки говорю так, точно век целый только и делал, что в Гданске клепкой торговал. Это очень много значит, - ведь стоит мне только переодеться, и шведам нелегко будет узнать, что я не из ихнего стана. Но только думается мне, никто у них там перед пушкой не стоит, потому опасно это, так что они оглянуться не успеют, как я сделаю свое дело.
_______________
* Лекарство, средство (лат.).
- Пан Чарнецкий, что ты на это скажешь? - неожиданно спросил приор.
- На сотню разве только один воротится с такого дела, - ответил пан Петр, - но audaces fortuna juvat*.
_______________
* Смелому служит счастье (лат.).
- Бывал я и в худших переделках! - сказал Кмициц. - Ничего со мною не станется, я счастливый! Эх, дорогой отче, да и разница ведь какая! Раньше я ради пустой славы шел на опасное дело, побахвалиться хотел, а теперь иду во славу пресвятой девы. Коль и голову придется сложить, - а не думаю я, чтоб могло такое статься, - скажите сами, можно ли пожелать более славной смерти?
Ксендз долго молчал.
- Я бы тебя не пустил, я бы тебя просил, молил и заклинал не ходить, - сказал он наконец, - когда бы ты только к славе стремился; но ты прав, дело идет о пресвятой деве, о нашей святой обители, обо всей нашей стране! Тебя же, сын мой, счастливо ли ты воротишься или мученический примешь венец, слава ждет, вечное блаженство, вечное спасение. Против воли говорю я тебе: иди, я тебя не держу! Молитвы наши будут с тобою и господь, наша защита!
- Тогда и я пойду смелее и с радостью сложу голову!
- Воротись же, ратай божий, воротись счастливо, полюбили мы тебя ото всего сердца. Пусть же святой Рафал проведет тебя и назад приведет, чадо мое возлюбленное, сынок мой!
- Так я тотчас и собираться начну, - весело сказал пан Анджей, обнимая ксендза. - Переоденусь в шведский колет, ботфорты надену, пороху наготовлю, а вы, отче, покуда не творите молитв против бесов, потому туман шведам нужен, но нужен он и мне.
- А не хочешь ли ты поисповедаться на дорогу?
- А как же? Без этого я и не пошел бы, дьяволу легче было бы тогда ко мне приступиться!
- Так ты с этого и начни.
Пан Петр вышел из кельи, а Кмициц опустился на колени у ног ксендза и покаялся в грехах. Потом, веселый, как птица, ушел собираться.
Часа через два, уже глухой ночью, он снова постучался в келью приора, где его ждал и Чарнецкий.
Пан Петр с приором насилу его признали, такой знаменитый получился из него швед. Усы он закрутил чуть не под самые глаза и кончики распушил, шляпу сбил набекрень и стал прямой рейтарский офицер знатного рода.
- Право, завидишь такого, невольно за саблю схватишься! - сказал пан Петр.
- Свечу подальше! - крикнул Кмициц. - Я вам покажу одну штуку!
И когда ксендз Кордецкий торопливо отодвинул свечу, он положил на стол рукав длиною в полторы стопы и толщиною в руку богатыря, сшитый из просмоленного полотна и туго набитый порохом. С одного его конца свисал длинный шнур, свитый из пакли, пропитанной серой.
- Ну, - сказал он, - как суну я кулеврине в пасть это зелье да подожгу шнурочек, небось брюхо у нее лопнет!
- Да тут Люцифер и то бы лопнул! - воскликнул Чарнецкий.
Вспомнив, однако, что лучше не поминать черта, он хлопнул себя по губам.
- Чем же ты подпалишь шнурочек? - спросил ксендз Кордецкий.
- В этом-то и periculum, потому огонь надо высечь. Кремень у меня хороший, трут сухой, огниво из отменной стали; но ведь шум подниму, и шведы могут насторожиться. Шнур они, надеюсь, не погасят, он у пушки уже с бороды свесится, его и приметить будет нелегко, да и тлеть он будет быстро, а вот за мной могут в погоню удариться, а я прямо в монастырь не могу бежать.
- Почему же не можешь? - спросил ксендз.
- Убить меня может при взрыве. Как только я увижу искорку на шнуре, мне тотчас надо метнуться в сторону и, пробежав с полсотни шагов, упасть под шанцем на землю. Только после взрыва кинусь я стремглав к монастырю.