Тогда все пропало! Скитайся по-прежнему, бродяга-солдат, из стана в стан, с битвы на битву, без крова, без родной души. А после войны ищи по свету пристани, не ведая, где, кроме арсенала, голову приклонить!
Володыёвский решительно не знал, что предпринять.
Тесно как-то и душно стало ему в пацунельской усадебке, взял он шапку, чтобы выйти на улицу и погреться немного на майском солнышке. На пороге он наткнулся на одного из людей Кмицица, которого отдали в неволю старому Пакошу. Казак грелся на солнце и бренчал на бандуре.
- Что ты здесь делаешь? - спросил у него Володыёвский.
- Играю, пан, - ответил казак, поднимая изможденное лицо.
- Откуда ты родом? - продолжал спрашивать пан Михал, довольный, что оборвались на минуту его мысли.
- Издалека, пан, из Звягеля.
- Почему же ты не бежал, как другие твои товарищи? О, все вы такие! Сохранила вам шляхта в Любиче жизнь, чтобы иметь пашенных мужиков, да не успела снять с вас веревки, как вы тотчас поубегали.
- Я не убегу. Околею здесь, как пес.
- Так тебе здесь понравилось?
- Кому лучше в поле, тот бежит, а мне здесь лучше. У меня нога была прострелена, а тут мне ее шляхтянка перевязала, дочка старика, да еще добрым словом приветила. Отродясь я такой красавицы не видывал... Зачем мне уходить?
- Которая же это так тебе угодила?
- Марыся.
- И ты останешься?
- Околею, так вынесут, а нет, так останусь.
- Неужто думаешь у Пакоша дочку выслужить?
- Не знаю, пан.
- Да он такому голяку скорей смерть посулит, чем дочку.
- У меня в лесу червонцы зарыты: две пригоршни.
- С разбоя?
- С разбоя.
- Да будь хоть целый гарнец, все едино ты мужик, а Пакош шляхтич.
- Я из путных бояр(*).
- Коль из путных бояр, так еще хуже, чем мужик, потому изменник. Как же ты мог врагу служить?
- А я и не служил.
- Где же Кмициц набрал вас?
- На большой дороге. Я у польного гетмана служил, но потом хоругвь разбежалась, есть стало нечего. Домой мне незачем было ворочаться, дом-то мой спалили. Пошли наши промышлять на большую дорогу, ну и я с ними пошел.
Володыёвский очень этому удивился, он до сих пор думал, что Кмициц похитил Оленьку, взяв людей у врага.
- Так пан Кмициц взял вас не у Трубецкого(*)?
- Больше всего было тех, что у Трубецкого и Хованского служили, да и они на большую дорогу бежали.
- Почему же вы пошли за паном Кмицицем?
- Он славный атаман. Нам говорили, что коли он кликнет, так все едино, что талеров насыплет в кошель. Потому мы и пошли. Да вот не поталанило нам!
Володыёвский только головой покачал, поразмыслив о том, что уж очень очернили этого Кмицица; затем он поглядел на изможденное лицо боярского сына и снова покачал головой.
- Так ты ее любишь?
- Люблю, пан!
Володыёвский направился на улицу, подумав про себя: <Вот это решительный человек! Он долго не раздумывал: полюбил и остается. Такие люди лучше всех... Коли он и впрямь из путных бояр, так это то же, что и застянковая шляхта. Отроет свои червонцы, и старый Пакош, пожалуй, отдаст за него свою Марысю. Отчего ж не отдать? Он не крутил, не вертел, а уперся на своем - и баста! Дай-ка и я упрусь!
Раздумывая так, Володыёвский шел по улице на солнышке, порой останавливался и то потуплял взор в землю, то к небу его поднимал; потом снова продолжал свой путь, пока не увидел вдруг летевшее в небе стадо диких уток.
Тогда он стал гадать по ним: ехать, не ехать?.. Выпало: ехать.
- Кончено! Еду!
С этими словами он повернул домой; однако по дороге заглянул еще в конюшню, на пороге которой двое его стремянных играли в кости.
- Сыруц, - спросил Володыёвский, - заплетена ль грива у Серого?
- Заплетена, пан полковник.
Володыёвский зашел в конюшню. Серый заржал у яслей; рыцарь подошел к нему, похлопал по крупу, затем стал считать косицы в гриве.
- Ехать, не ехать, ехать...
Снова выпало ехать.
- Седлать коней да одеться получше! - приказал Володыёвский.
После чего быстрым шагом направился домой и стал наряжаться. Надел высокие кавалерийские сапоги, желтые, с отворотами на подкладке и золочеными шпорами, и новый красный мундир, и рапирочку нацепил отменную, в стальных ножнах, с золотой насечкой на рукояти, и полупанцирек не забыл из светлой стали, закрывающий только верхнюю часть груди до шеи. Был у него в сундуке и рысий колпачок с чудным цапельным пером, но подходил он только к польскому платью, и пан Михал не стал его вынимать, а надел на голову шведский шлем с затыльником и вышел на крыльцо.
- Куда это ты собрался, пан полковник? - спросил у него старый Пакош, сидевший на завалинке.
- Куда собрался? Надо у вашей панны о здоровье справиться, а то как бы она не сочла меня за невежу.