- И думать не смей! - поддержала третья.
- Панну, как веретено, завертел! Видно, очень она ему по сердцу пришлась, да и кому бы не пришлась она по сердцу?
- Ну, он тоже не хуже ее! Случись тебе такой, небось и в Оршу пошла бы за ним, хоть она на краю света.
- Счастливица панночка.
- Богатым на свете всегда лучше живется. Эх, не рыцарь - загляденье.
- Девушки из Пацунелей говорили, будто ротмистр, что живет у них, у старого Пакоша, тоже красавец.
- Не видала я его, но куда ему до пана Кмицица! Такого, верно, на всем свете не сыщешь.
- Padlas! - крикнул внезапно жмудин, у которого снова разладились жернова.
- Эй, косматый, шел бы ты отсюда со своею бранью! Помолчи, а то ничего не слышно! Да, да! Лучше пана Кмицица на всем свете не сыщешь! Пожалуй, и в Кейданах нету такого!
- Смотри, еще во сне приснится!
- Да хоть бы приснился...
Такой разговор шел у шляхтянок в людской. Тем временем в столовом покое поспешно накрывали на стол, а в зале панна Александра осталась одна с Кмицицем, потому что тетушка ушла готовить ужин.
Пан Анджей глаз не сводил с Оленьки, и они все больше у него разгорались.
- Есть люди, которым богатство всего дороже, - сказал он наконец, другие на войне за добычей охотятся, иные лошадей любят, а я, моя панна, тебя вот не променял бы ни на какие сокровища. Ей-ей, чем больше гляжу на тебя, тем больше охота берет жениться, право же, хоть завтра под венец! Брови-то, верно, жженой пробкой чернишь?
- Слыхала я, есть такие ветреницы, только я не из их числа.
- А глазки-то лазоревые! Слов у меня от смущения не хватает.
- Не очень-то ты смутился, пан, коли так ко мне приступаешь, даже мне удивительно.
- Это тоже наш смоленский обычай: на бабу и в огонь смело идти. Ты, моя королева, к этому привыкай, так всегда будет.
- Ты, пан Анджей, от этого отвыкай, так не должно быть.
- Может, я тебя и послушаюсь, чтоб мне головы не сносить! Хочешь верь, моя панна, хочешь - не верь, а я бы тебе под ноженьки небо подостлал! Я для тебя, моя королева, и другим обычаям готов научиться. Знаю ведь, простой солдат я, больше в ратном стане доводилось бывать, нежели в панских покоях.
- Одно другому не мешает, мой дедушка тоже был солдатом, а за добрые намерения спасибо тебе! - ответила Оленька и так сладко поглядела на пана Анджея, что сердце у него растаяло тотчас, как воск.
- Ты, моя панна, на веревочке будешь меня водить!
- Что-то непохож ты на тех, кого на веревочке водят! Хуже нет, чем с такими строптивцами.
Кмициц в улыбке открыл белые, точно волчьи, зубы.
- Как! - воскликнул он. - Неужто мало розог обломали в школе об мою спину святые отцы, чтобы выбить из меня эту строптивость и вбить в голову всякие честные правила?
- А какие же вбили лучше всего?
- Коли любишь, падай в ноги - вот так!
При этих словах пан Кмициц уже был на коленях, а панна Александра, пряча ноги под стулец, кричала:
- Ради бога! Этого тебе в школе в голову не вбивали! Ах, оставь, оставь, не то я рассержусь... да и тетка сейчас войдет!
Не вставая с колен, он поднял голову и заглядывал ей в глаза.
- Да пусть целая хоругвь теток придет, я не откажусь, что охота мне любить тебя!
- Вставай же, пан Анджей!
- Встаю.
- Садись, пан Анджей!
- Сижу!
- Злодей ты, Иудушка!
- Вот и неправда, я когда целую, так от всей души! Хочешь, докажу?
- И думать не смей!
Однако панна Александра смеялась, а он весь сиял от радости и молодости. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородных кровей.
- Ай-ай! - говорил он. - Что за глазки, что за личико! Спасите, святые угодники, а то не усижу!
- Нечего угодников звать. Четыре года сидел, покуда сюда собрался, так сиди и теперь!
- Ба! Да я ведь знал только портрет. Я этого живописца велю в смоле вымазать да в перьях вывалять и в Упите кнутом прогнать по рынку. Я тебе все скажу, как на духу: хочешь, прости, нет - так голову руби! Думал это я себе, глядя на портретец: красивая девка, ничего не скажешь, да ведь красивых девок хоть пруд пруди - успею! Покойный отец все торопил ехать, а я ему одно твердил: успею, не уйдет женитьба, девушки на войну не ходят и не погибают! Бог свидетель, не противился я отцовской воле, только хотел сперва повоевать, все испытать на собственной шкуре. Теперь только вижу, глуп был, ведь на войну и женатым мог бы пойти, а тут бы меня утеха ждала. Слава богу, что насмерть меня не зарубили. Позволь же, моя панна, ручки тебе поцеловать.
- Нет уж, не позволю.
- А я и спрашивать не стану. У нас, оршанских, так говорят: <Проси, а не дают - сам бери!>
Тут пан Анджей схватил ручки девушки и стал осыпать их поцелуями, а она не очень противилась, боялась показаться неучтивой.
Но тут вошла панна Кульвец и, видя, что творится, подняла очи к небу. Не понравилась ей эта близость, но не посмела она сказать что-нибудь детям, только к ужину позвала.
Взявшись под руки, как брат с сестрою, направились они оба в столовый покой, где стол ломился под множеством всяких блюд; особенно много было отменных колбас, стояла там и обомшелая сулейка вина, дающего крепость. Хорошо было молодым вдвоем, легко и весело. Панна Александра уже успела отужинать, так что за стол уселся только пан Кмициц и принялся за еду с той же живостью, с какой перед тем разговаривал.
Оленька поглядывала на него сбоку, радуясь, что он ест и пьет, но, когда он утолил первый голод, снова стала выспрашивать:
- Так ты, пан Анджей, не из Орши едешь?