- Дай же мне еще твои рученьки поцеловать, солнышко мое ненаглядное! Право, очень ты мне по сердцу пришлась. Так я разомлел, что не знаю, как и попаду в этот самый Любич, которого еще не видал.
- Я тебе дам провожатого.
- Э, обойдется. Я уже привык ездить по ночам. Есть у меня солдат родом из Поневежа, он должен знать дорогу. А там меня Кокосинский ждет с товарищами... У нас Кокосинские, Пыпки по прозванию, большая знать. Этого безвинно чести лишили за то, что он пану Орпишевскому дом спалил и дочку увез, а людей вырезал. Достойный товарищ! Дай же мне еще рученьки. Время, вижу, ехать!
Тут большие гданские часы, стоявшие в столовом покое, стали медленно бить полночь.
- Ах ты, господи! - вскричал Кмициц. - Время, время! Ничего я уж больше сделать тут не успею! Любишь ли ты меня хоть крошечку!
- В другой раз скажу. В гости-то будешь ко мне ездить?
- Каждый день, разве земля подо мною расступится! Ей-ей, хоть голову на плаху!
С этими словами Кмициц поднялся, и они вдвоем вышли в сени. Санки ждали уже у крыльца; Кмициц надел шубу и стал прощаться с панной Александрой, упрашивая ее вернуться в покои, потому что с крыльца тянет холодом.
- Спокойной ночи, милая моя королева, - говорил он, - спи сладко, я-то уж, верно, глаз не сомкну, все буду думать про твою красоту!
- Только бы чего плохого не углядел. А все-таки дам-ка я тебе лучше человека с плошкой, а то под Волмонтовичами и волки не редкость.
- Да что же я, коза, что ли, чтоб волков бояться? Волк солдату друг-приятель, он из его рук часто поживу имеет. Да и мушкетон есть в санках. Спокойной ночи, голубка моя, спокойной ночи!
- С богом!
С этими словами Оленька ушла в покои, а Кмициц шагнул на крыльцо. Но по дороге в щель неплотно притворенной двери людской он увидел несколько пар девичьих глаз, - это девушки не ложились спать, чтобы еще раз на него посмотреть. По солдатскому обычаю, пан Анджей послал им воздушный поцелуй и вышел. Через минуту зазвенел колокольчик, сперва громко, потом все тише и тише, пока, наконец, не умолк совсем.
И сразу так тихо стало в Водоктах, что эта тишина испугала панну Александру; в ушах ее все еще звучал голос пана Анджея, она все еще слышала его веселый и непринужденный смех, перед ее глазами все еще стояла его сильная фигура, а тут, после потока слов, смеха и веселья, такое странное вдруг воцарилось безмолвие. Девушка напрягла слух, не донесется ли еще звон колокольчика. Но нет, он гремел уже где-то в лесах, под Волмонтовичами. Тяжелая тоска напала на нее, никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
Медленно взяв свечу, она прошла в опочивальню и опустилась на колени, чтобы помолиться. Пять раз начинала она молиться, пока с надлежащим усердием прочла все молитвы. Но потом мысли ее как на крыльях полетели за санками, за седоком. По одну сторону бор, по другую бор, посреди дорога, а он мчится себе, пан Анджей! Как наяву, увидела Оленька вдруг светло-русый чуб, серые глаза и смеющиеся губы со сверкающими, белыми, как у молодого щенка, зубами. Трудно было строгой девушке признаться себе, что очень ей по сердцу пришелся неукротимый этот молодец. Растревожил ее, напугал, но и прельстил своей удалью, непринужденным своим весельем и искренностью. Стыдно было ей сознаться, что и гордостью своей он ей понравился, когда в разговоре об опекунах поднял голову, как турецкий скакун, и сказал: <Самим биржанским Радзивиллам опекать тут нечего>. <Нет, не баба он, истинный муж! - говорила себе девушка. - Солдат, каких дедушка больше всего любил... Да они того и стоят!>
Так предавалась девушка раздумью, и ее то обнимало блаженство, ничем не смущенное, то тревога, но и тревога эта была какой-то сладкой. Панна Александра уже разделась, когда дверь скрипнула и вошла тетка Кульвец со свечой в руке.
- Страх как вы засиделись! - сказала она. - Не хотела я мешать вам, молодым, чтобы вы одни в первый раз наговорились. Кавалер, сдается, учтивый. А как он тебе понравился?
Панна Александра сперва ничего не ответила, только подбежала к тетке босыми ножками, закинула ей руки на шею и, склонив свою светлую голову ей на грудь, сказала нежным голосом:
- Тетушка, ах, тетушка!
- Ого! - пробормотала старая дева, поднимая вверх глаза и свечу.
ГЛАВА II
Когда пан Анджей подъехал к усадьбе в Любиче, окна пылали и шум голосов долетал даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали слуги, чтобы приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать, они узнали от его товарищей. Встречали они хозяина, униженно целуя ему руки и обнимая ноги. Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью и низко кланялся; все с тревогой и любопытством смотрели, каков из себя новый их господин. Он бросил на блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать о товарищах, удивленный тем, что никто из них не вышел навстречу его милости, хозяину дома.
Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали за столом, то и дело наливая чары, и, верно, совсем не слыхали колокольчика за окном. Однако, когда пан Анджей вошел в комнату, из всех грудей вырвался громкий крик:
_______________ * Наследник (лат.). Все они окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский поднял ковш и запел: Выпей-ка с нами, хозяин милый, хозяин милый! Чтобы пить вместе нам до могилы, нам до могилы! Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару. Кмициц поднял свой ковш и крикнул: - За здоровье моей любушки! - Vivat! Vivat!* - крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах. _______________ * Да здравствует! Ура! (Лат.) - Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем! Посыпались вопросы: - А какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших оршанских найдется такая? - Среди оршанских? - воскликнул Кмициц. - Да против нее нашими паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете! - Мы тебе этого желали! - сказал Раницкий. - Так когда же свадьба! - Как кончится траур. - Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми! - Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь! - Не жди, Ендрусь! - начали кричать все хором. - Оршанским хорунжатам уже хочется с неба на землю! - крикнул Кокосинский. - Не заставляй ждать бедняжек! - Ясновельможные! - тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. - Напьемся на свадьбе вдрызг! - Милые мои барашки, - взмолился Кмициц, - пустите же меня, а проще сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!