- Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич - золотое дно, - сказал Раницкий.
- Конюшня хороша! - крикнул Зенд. - Два бахмата отменных гусарских, парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове. Табун завтра поглядим.
Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись.
- Так вот какие тут порядки? - воскликнул обрадованный Кмициц.
- И погребок отменный, - пропищал Рекуц. - И смоленые бочки, и обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
- Вот и слава богу! Давайте садиться за стол!
- За стол! За стол!
Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
- За здоровье подкомория Биллевича!
- Дурак! - оборвал его Кмициц. - Что это ты? За здоровье покойника пьешь?
- Дурак! - подхватили остальные. - За здоровье хозяина!
- Ваше здоровье!
- Дай бог в этом доме нам во всем удачи!
Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей, лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели, другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими.
- Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! - заметил Кмициц.
- Завтра и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами познакомиться, - подхватил Кокосинский. - Счастливец ты, Ендрусь, есть тебе где голову приклонить!
- Не то что мы! - вздохнул Раницкий.
- Выпьем в утешение! - сказал Рекуц.
- Нет, не в утешение! - возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, - а еще раз за здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные, приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой.
- Правильно говорит! - раздалось несколько голосов. - Не такой дурак Кульвец, как кажется.
- Тяжела наша доля! - пищал Рекуц. - Одна надежда, что ты нас, бедных сирот, за ворота не выгонишь.
- Полноте! - говорил Кмициц. - Что мое, то ваше!
При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
- На тебя только надежда, Ендрусь! - кричал Кокосинский. - Дай хоть на гороховой соломе поспать, не гони!
- Полноте! - повторял Кмициц.
- Не гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! жалобно кричал Углик.
- Сто чертей! Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще надо?
- Ты, Ендрусь, не говори так, - ныл Раницкий, на лице которого выступили пятна, как на шкуре у рыси, - не говори так, Ендрусь, пропали мы ни за денежку...
Тут он оборвал речь, приставил палец ко лбу, словно напрягая мысль, и, оглядев бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
- Разве только фортуна переменится!
И все закричали хором:
- А почему бы ей не перемениться!
- Мы еще за обиды заплатим!
- Добудем богатство!
- И почести!
- Бог благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
- За ваше здоровье! - закричал Кмициц.
- Святые слова, Ендрусь! - произнес Кокосинский, подставляя ему свои пухлые щеки. - За наше счастье!
Чаши пошли вкруговую, вино в голову ударило. Все говорили разом, и никто никого не слушал: один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал. Через минуту Кокосинский запел: <Лен я мялкою мяла!> Услышав песню, Углик достал из-за пазухи чакан и давай вторить, а Раницкий, великий фехтовальщик, голой рукой фехтовал с невидимым противником, повторяя вполголоса:
- Ты так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! - шах!
Великан Кульвец-Гиппоцентаврус уставился на Раницкого и некоторое время следил за ним глазами, наконец махнул рукой и сказал:
- Дурак ты! Маши, маши, а против Кмицица на саблях тебе не устоять.
- Против него никто не устоит; ты вот попробуй!
- И со мной на пистолетах не выиграешь.
- Дукат за выстрел!
- Дукат! А цель?
Раницкий окинул глазами комнату, наконец крикнул, показывая на черепа:
- А вон между рогов! Дукат за выстрел!
- Куда? - спросил Кмициц.