- Что это ты, пан, среди ночи мне допрос учиняешь?
- А потому, что мы с тобою, наверно, сродни, ведь вот и вся стать у тебя моя. В костях широк, да и плечи точьв-точь мои, а я в бабушку уродился.
- Ладно, в дороге поговорим. Времени будет достаточно!
- В дороге? - спросил Заглоба.
Тяжелое бремя свалилось у него с плеч. Отдуваясь, как мех, он тотчас расхрабрился.
- Пан Михал, - шепнул он Володыёвскому, - ну не говорил ли я тебе, что нас не казнят?
Тем временем они вышли на замковый двор. Ночь уже спустилась на землю. Лишь кое-где пылали красные факелы или мерцали фонари, отбрасывая неверные отблески на конных и пеших солдат разного рода оружия. Весь двор был забит войсками. Видно, шли приготовления к походу, так как всюду царила суматоха. Тут и там в темноте маячили копья и дула мушкетов, конские копыта цокали по мостовой; отдельные всадники проезжали между хоругвями; это офицеры, очевидно, развозили приказы.
Ковальский остановил конвой и узников у огромной хлебной телеги, запряженной четверкой лошадей.
- Прошу садиться! - сказал он.
- Тут уже кто-то сидит, - взбираясь на телегу, сказал Заглоба. - А наши короба?
- Короба под соломой, - ответил Ковальский. - Поскорее! Поскорей!
- Кто же это тут сидит? - спрашивал Заглоба, всматриваясь в темные фигуры, вытянувшиеся на соломе.
- Мирский, Станкевич, Оскерко! - последовал ответ.
- Володыёвский, Ян Скшетуский, Станислав Скшетуский, Заглоба! ответили наши рыцари.
- Здорово! Здорово!
- Здорово! В хорошей компании поедем. А куда нас везут, не знаете?
- В Биржи! - ответил Ковальский.
С этими словами он дал команду трогать. Полсотни драгун окружили телегу и двинулись в путь.
Узники стали вполголоса разговаривать.
- Шведам нас выдадут! - сказал Мирский. - Я так и думал...
- По мне, уж лучше у врагов сидеть, нежели у изменников! - заметил Станкевич.
- А по мне, - воскликнул Володыёвский, - лучше пуля в лоб, нежели сидеть сложа руки во время такой жестокой войны.
- Не суесловь, пан Михал! - остановил его Заглоба. - Ведь с телеги можно удрать, из Бирж тоже, а вот с пулей во лбу удирать трудновато. Но я знал, что этот изменник не отважится на такое.
- Это чтоб Радзивилл да не отважился! - сказал Мирский. - Видно, ты, пан, издалека приехал и не знаешь его. Уж коли он поклялся кому отомстить, так тот может почитать себя мертвым; я не помню такого случая, чтобы он кому-нибудь простил самую маленькую обиду.
- А вот не отважился же поднять на меня руку! - настаивал Заглоба. Как знать, не мне ли и вы обязаны жизнью.
- Это как же так?
- А меня крымский хан очень любит за то, что я открыл заговор на его жизнь, когда сидел у него в неволе в Крыму. Да и наш милостивый король Joannes Casimirus тоже меня любит. Не захотел, собачий сын, Радзивилл, с двумя владыками задираться, они ведь и в Литве могли бы его достать.
- Ну, что это ты, пан, говоришь! Он короля, как черт кропило, ненавидит, так еще больше взъелся бы на тебя, кабы знал, что ты наперсник нашего повелителя, - возразил Станкевич.
- А я думаю, - сказал Оскерко, - что не захотел гетман руки марать в нашей крови, дабы odium* на себя не навлечь, и готов поклясться, что этот офицер везет приказ шведам в Биржах тотчас нас расстрелять.
_______________
* Ненависть, вражда, неприязнь (лат.).
- Ох! - воскликнул Заглоба.
Все на минуту примолкли, а телега между тем уже въехала на кейданскую площадь. Город спал, в окнах не было света, только собаки у ворот яростно лаяли на всадников.
- Все равно, - сказал Заглоба, - мы, что ни говори, выиграли время, а может, и счастливый случай подвернется, а нет, так штуку какую-нибудь придумаем. - Он обратился к старым полковникам: - Вы меня мало знаете, но вы у моих друзей спросите, в каких мне случалось бывать переделках, и все-таки я всегда выходил из них цел и невредим. Скажите мне, что за офицер командует конвоем? Нельзя ли уговорить его отступиться от изменника, стать на сторону отчизны и соединиться с нами?
- Это Рох Ковальский из Кораблей Ковальских, - ответил Оскерко. - Я его знаю. С одинаковым успехом ты бы, пан, мог уговорить его лошадь, право, не знаю, кто из них глупее.
- А за что же его произвели в офицеры?
- Он у Мелешко в драгунской хоругви знаменосец, а для этого большого ума не надо. А в офицеры его потому произвели, что князю кулаки его понравились: он подковы гнет и схватывается с ручными медведями, и не было еще такого, которого бы он не поборол.
- Такой силач?
- Силач над силачами, а уж если начальник скажет ему: разбей лбом стенку - так он, не раздумывая ни минуты, начнет стучать об нее лбом. Приказано ему отвезти нас в Биржи, так отвезет, хоть тут земля расступись.
- Скажите! - воскликнул Заглоба, который с большим вниманием слушал эти речи. - Решительный, однако, парень!
- А все потому, что он столько же решителен, сколько и глуп. На досуге он, коли не ест, так спит. Удивительное дело, право же, вы мне не поверите: однажды он проспал в арсенале сорок восемь часов кряду, да еще зевал, когда его стащили с постели.
- Нравится мне этот офицер, ну просто страх как! - сказал Заглоба. Я всегда люблю знать, с кем имею дело.
С этими словами он повернулся к Ковальскому.
- Подъезжай-ка поближе ко мне! - крикнул он покровительственно.
- Чего? - спросил Ковальский, поворачивая коня.
- Нет ли у тебя горелки?
- Есть.
- Давай!
- Как так: давай?