- О, боже! - воскликнул король.
Тишина наступила после этого, все слушатели замерли в изумлении. Как зачарованные, смотрели они на молодого рыцаря, а он стоял, сверкая очами, с пылающим лицом и гордо поднятой головой. И так ужасен был он в эту минуту, полон такой дикой отваги, что все невольно подумали, что этот человек мог свершить такой подвиг.
- Да, он мог на такое отважиться! - промолвил после минутного молчания примас.
- Как же ты это сделал? - воскликнул король.
Кмициц рассказал все как было.
- Ушам своим не верю! - воскликнул канцлер Корыцинский.
- Милостивые паны, - торжественно промолвил король, - не знали мы, кто перед нами! Жива еще надежда, что не погибла Речь Посполитая, коль родит она таких рыцарей и граждан.
- Он может сказать о себе: "Si fractus illabatur orbis, impavidum ferient ruinae!"* - сказал ксендз Выджга, который любил по всякому поводу цитировать древних авторов.
_______________
* "Если обрушится, расколовшись, мир, то и под его обломками я останусь неустрашимым" (лат. - Гораций).
- Прямо не верится! - снова вмешался в разговор канцлер. - Скажи же нам, рыцарь, как спас ты жизнь свою и как пробился сквозь шведов?
- Гром оглушил меня, - ответил Кмициц, - и только на следующий день нашли меня шведы: как труп бездыханный, лежал я у окопа. Суду меня предали, и Миллер приговорил меня к смерти.
- А ты бежал?
- Некий Куклиновский выпросил меня у Миллера; черную злобу таил он против меня и сам хотел со мной расправиться.
- Известный это смутьян и разбойник, слыхали мы тут о нем, - сказал каштелян Кшивинский. - Да, да! Это его полк стоит с Миллером под Ченстоховой.
- Он послом приходил в монастырь от Миллера и однажды, когда я провожал его к вратам, стал склонять меня к измене. Я дал ему пощечину и ногами пнул. За это он и взъярился на меня...
- Да этот шляхтич, я вижу, огонь огнем! - воскликнул, развеселясь, король. - Такому поперек дороги не становись! Так Миллер отдал тогда тебя Куклиновскому?
- Да, государь! В пустой риге заперся Куклиновский со мной и с несколькими своими солдатами. Там привязал меня веревками к балке и стал огнем пытать, бок мне опалил.
- О, боже!
- Но тут его к Миллеру позвали, а тем временем пришли трое шляхтичей, солдат его. Они раньше у меня служили, Кемличами звать их.
- И ты бежал с ними. Теперь все ясно! - сказал король.
- Нет, государь. Мы подождали, покуда Куклиновский воротится. Я приказал тогда привязать его к той самой балке и сам огнем его пытал, да посильней.
Кмициц снова покраснел, увлекшись воспоминаниями, и глаза его блеснули, как у волка.
Но король, который легко переходил от печали к веселью, от строгости к шутке, хлопнул ладонями по столу и крикнул со смехом:
- Так ему и надо! Так ему и надо! Лучшего такой изменник и не заслужил!
- Я его живым оставил, - сказал Кмициц, - но к утру он, пожалуй, замерз.
- Ишь ты какой, обид не прощаешь! Побольше бы нам таких! - восклицал король, совсем уже развеселясь. - А сам с теми солдатами сюда явился? Как звать их?
- Кемличи, отец и двое сыновей.
- Mater mea de domo Кемличей est*, - с важностью сказал канцлер королевы, Выджга.
_______________
* Мать моя из дома (лат.).
- Видно, есть Кемличи большие и малые, - весело ответил Кмициц, - ну а эти не то что малые, а просто разбойники, но храбрые солдаты и преданы мне.
Канцлер Корыцинский уже некоторое время все что-то шептал на ухо архиепископу гнезненскому.
- Много к нам таких приезжает, - сказал он наконец, - что похвальбы ли, награды ли ради басни тут всякие рассказывают. Вести привозят ложные и нелепые, а наущают их часто враги.
На всех как будто вылили ушат холодной воды. Кмициц побагровел.
- Я, вельможный пан, твоего звания не знаю, - сказал он, - но видно, оно высокое, не хочу я поэтому оскорблять тебя; однако же думаю, нет такого звания, чтобы можно было позволить себе безо всякого повода обвинить шляхтича во лжи.
- Милостивый пан, ты говоришь с великим коронным канцлером! остановил его Луговский.
Но Кмицица взорвало.
- Тому, кто меня во лжи обвиняет, будь он хоть сам канцлер, я одно скажу: легче во лжи обвинять, нежели голову подставлять под пули, легче воском бумаги припечатывать, нежели собственной кровью запечатлевать верность отчизне!
Но Корыцинский совсем не прогневался, он только сказал:
- Я тебя, пан, во лжи не обвиняю, но коли правда то, что ты говорил, бок у тебя должен быть обожжен.
- Так выйдем, ясновельможный пан канцлер, и я тебе его покажу! рявкнул Кмициц.
- Нет в том нужды, - возразил король, - мы и так тебе верим!
- Нет, нет, государь! - воскликнул пан Анджей. - Я сам этого хочу и прошу, как милости, дозволь показать, чтобы никто, хоть самый что ни на есть достойный, не делал из меня лжеца! Плохая была бы мне это награда за муки! Не хочу я награды, хочу, чтобы верили мне, так пусть же Фома Неверующий коснется моих ран!
- Я тебе верю! - сказал король.
- В словах его одна правда, - прибавила Мария Людвика. - Я в людях не ошибаюсь.
Но Кмициц и руки сложил с мольбою.
- Ваше величество, пусть же выйдет кто-нибудь со мною, ибо тяжко мне оставаться под подозрением.
- Я выйду, - сказал Тизенгауз, молодой королевский придворный.