- Гловбич с разъездом!
- Что пропуск?
- Трубы!
- Проходи!
Они проехали не спеша, затем пустились рысью.
- Сорока! - сказал Кмициц.
- Слушаюсь! - раздался рядом голос вахмистра.
Кмициц больше ничего не сказал, он только протянул руку и положил ее на голову вахмистра, словно желая удостовериться, едет ли тот рядом.
Солдат в молчании прижал его руку к губам.
Тут рядом же, но с другой стороны, раздался голос Гловбича:
- Пан Кмициц, я давно хотел сделать то, что делаю теперь!
- Ты об этом не пожалеешь!
- Век буду тебя благодарить!
- Послушай, Гловбич, почему князь не иноземный полк, а вас послал на казнь?
- Он хотел тебя опозорить при поляках. Чужие солдаты тебя не знают.
- А со мной ничего не должно было статься?
- Мне дан был приказ разрезать тебе веревки. А если бы ты кинулся спасать Сороку, мы должны были доставить тебя к князю для наказания.
- Стало быть, он хотел пожертвовать и Саковичем, - пробормотал Кмициц.
Между тем в Янове князь Богуслав, изнуренный лихорадкой и дневными трудами, лег уже спать. Он пробудился от глубокого сна, услышав шум перед домом и стук в дверь.
- Вельможный князь! Вельможный князь! - кричало несколько голосов.
- Князь спит! Не будить! - отвечали пажи.
Но князь сел на постели и крикнул:
- Огня!
Принесли огонь, одновременно вошел дежурный офицер.
- Вельможный князь! - сказал он. - Посол Сапеги взбунтовал хоругвь Гловбича и увел ее к гетману.
Наступило молчание.
- Бить в литавры и барабаны! - приказал наконец Богуслав. - Войско в строй.
Офицер вышел, князь остался один.
- Это страшный человек! - сказал он про себя.
И почувствовал, что у него начинается новый приступ лихорадки.
ГЛАВА XL
Можно себе представить, как удивлен был Сапега, когда Кмициц не только сам вернулся цел и невредим, но и привел с собой отряд в несколько десятков сабель и старого слугу. Дважды пришлось Кмицицу рассказывать, как было дело, во все уши слушали гетман и Оскерко, только нет-нет да руками который всплеснет или за голову схватится.
- Знай же, - сказал пану Анджею гетман, - кто в своей мести переходит всякие границы, у того она часто, как птица, ускользает из рук. Князь Богуслав хотел, чтобы поляки были свидетелями твоего бесчестья и позора, хотел этим еще больше унизить тебя, вот и перешел всякие границы. Но ты не хвались, ибо победу ты одержал по божьему соизволению. А все-таки должен я сказать тебе: он дьявол, но и ты дьявол! Нехорошо князь поступил, что надругался над тобой.
- Я над ним ругаться не стану и в мести, даст бог, не перейду границ!
- Ты совсем прости ему, как Христос прощал обидчикам, хоть, бывши богом, словом одним мог покарать жидовинов.
Кмициц ничего не ответил, да и времени у него не было не то что для разговоров, но даже для отдыха. Он изнемогал от усталости, однако принял решение в ту же ночь выехать к своим татарам, которые стояли в лесах и на дорогах за Яновом, в тылу войск Богуслава. Люди тогда умели спать и в седле. Приказал только Кмициц оседлать свежего коня да пообещал себе сладко поспать в дороге.
Он уже садился в седло, когда к нему подошел Сорока и вытянулся в струнку.
- Пан полковник! - обратился к нему вахмистр.
- Что скажешь, старина?
- Я пришел спросить, когда мне ехать?
- Куда?
- В Тауроги.
Кмициц рассмеялся.
- В Тауроги ты не поедешь совсем, со мной поедешь.
- Слушаюсь! - ответил вахмистр, стараясь не показать, как он доволен.
Поехали вместе. Путь был неблизкий, ехать пришлось через леса, окольными путями, чтобы не наткнуться на Богуслава; зато пан Анджей и Сорока отлично выспались и без всяких приключений прибыли к татарам.
Акба-Улан тотчас явился к Бабиничу и доложил, что было сделано в его отсутствие. Пан Анджей остался доволен: все мосты были сожжены, гати уничтожены; вдобавок разлились весенние воды, и поля, луга и низкие дороги обратились в вязкое болото.
У Богуслава не было выбора, он должен был драться и либо победить, либо погибнуть. О том, чтобы уйти, и речи быть не могло.
- Ну что ж, - промолвил Кмициц, - рейтары у него отборные, но конница это тяжелая. Толку от нее по этой грязи никакого.