Тем временем Ян Казимир прислал Чарнецкому две отлично снаряженные конные хоругви, а затем и письмо, что вскоре выступят и гетманы с регулярным войском; сам король с остальной пехотой и татарами поспешит вслед за ними. Ему оставалось лишь завершить переговоры с ханом, Ракоци и цесарем. Вести эти необычайно обрадовали Чарнецкого, и наутро, когда шведы двинулись дальше, в междуречье Вислы и Сана, пан каштелян сказал полковнику Поляновскому:
- Невод заброшен, рыба идет в сети.
- А мы поступим, как тот рыбак, что играл рыбам на флейте, подхватил Заглоба. - Видит рыбак, что рыбы не пляшут, взял да и вытащил их на берег; вот тут-то они заскакали, а он их лупит палкой да приговаривает: "Ах вы, такие-сякие! Надо было плясать, пока я просил".
А Чарнецкий в ответ:
- Погодите, они у нас попляшут, пусть только пан маршал Любомирский подойдет со своими пятью тысячами.
- А скоро ли? - спросил Володыёвский.
- Сегодня приехало несколько шляхтичей с предгорья, - отозвался Заглоба, - говорят, что он спешит сюда кратчайшим путем, да только вот вопрос - захочет ли он соединиться с нами или станет воевать на свой страх и риск?
- Почему так? - спросил Чарнецкий, зорко глядя на Заглобу.
- Больно уж самолюбив и до славы жаден. Я с Любомирским знаком сто лет и был с ним близок. Познакомились мы при дворе краковского каштеляна Станислава, он тогда был еще совсем молодой и учился фехтованию у французов и итальянцев. Как-то раз я сказал ему, что все они бездельники и против меня ни один не устоит. Он страшно рассердился. Мы побились об заклад, и я тут же положил семерых, одного за другим. А потом я сам его обучал, и не только фехтованию, но и военному делу. Он, правда, туповат был малость, это у него от рождения, но чему научился - все от меня.
- Уж будто ты, ваша милость, такой искусник? - спросил Поляновский.
- Exemplum, пан Володыёвский, другой мой ученик, радость моя и гордость.
- Да, верно, ведь это ты, пан Заглоба, зарубил Свено.
- Свено? Тоже мне победа! Это доведись кому-нибудь из вас, так небось хватило бы рассказов на всю жизнь, еще и соседей бы созывали, чтоб за чаркою вина рассказать лишний раз, ну, а для меня это не велика важность: захоти я сосчитать, я такими, как Свено, мог бы вымостить дорогу отсюда до Сандомира. Что, правду я говорю? Скажите, кто меня знает!
- Правда, дядя, - подтвердил Рох Ковальский.
Этой части разговора Чарнецкий уже не слышал, глубоко задумавшись над словами Заглобы. Характер Любомирского был знаком и ему, и он не сомневался, что тот либо захочет навязать ему свою волю, либо сам станет воевать на свой страх и риск, невзирая на ущерб, какой это могло причинить Речи Посполитой.
Суровое лицо Чарнецкого помрачнело, и он начал крутить бороду.
- Эге! - шепнул Яну Скшетускому Заглоба, - что-то ему уже не по вкусу, нахохлился, как орел, того и гляди, заклюет.
Но тут Чарнецкий заговорил:
- Кто-то из вас должен поехать к пану Любомирскому и отвезти от меня письмо.
- Я с ним знаком и готов это сделать, - вызвался Ян Скшетуский.
- Ладно, - ответил Чарнецкий, - чем именитее, тем лучше...
Заглоба повернулся к Володыёвскому и прошептал:
- Гляди, уже и в нос говорить начал, видать, сильно не в духе.
Дело в том, что у Чарнецкого было серебряное нёбо; много лет назад, в битве под Бушей, пуля повредила ему гортань. С тех пор, стоило ему заволноваться, расстроиться или рассердиться, голос его начинал звучать резко и гнусаво.
Внезапно он обратился к Заглобе:
- А может, и ты, пан Заглоба, поедешь с паном Скшетуским?
- Охотно, - согласился старый рыцарь. - Уж чего я не добьюсь, того никто не добьется. Да и ехать к особе столь высокого рода пристойнее вдвоем.
Чарнецкий поджал губы, дернул себя за бороду и сказал как бы про себя:
- Высокого рода... высокого рода...
- Этого у пана Любомирского никто не отнимет, - заметил Заглоба. А Чарнецкий нахмурил брови:
- Высока одна лишь Речь Посполитая, и перед ней все мы равно ничтожны, а кто об этом позабыл, тому в пекле место!
Все умолкли, потрясенные силой его слов, и лишь спустя некоторое время Заглоба проговорил:
- Насчет Речи Посполитой верно сказано.
- Я вон тоже не откупом и не подкупом добыл себе славу и богатство, а в честном бою с врагами, - продолжал Чарнецкий, - прежде враги мой были казаки, что горло мне прострелили, а теперь шведы, и либо я их прикончу, либо сам погибну, и да поможет мне бог!
- И мы поможем, крови своей не пожалеем! - воскликнул Поляновский.
Какое-то время Чарнецкий предавался горьким мыслям о тщеславии маршала, которое грозило помешать делу спасения родины; наконец он успокоился и сказал:
- Ну, пора писать письмо. Прошу вас обоих следовать за мною.
Ян Скшетуский и Заглоба пошли за ним, а спустя полчаса оседлали коней и поскакали в Радымно, где, по слухам, остановился пан Любомирский со своим войском.
- Послушай, Ян, - сказал Заглоба, щупая сумку, в которой лежало письмо Чарнецкого, - сделай милость, позволь мне самому поговорить с паном маршалом.
- А ты, отец, и в самом деле знаком с ним и учил его фехтованию?
- Э... просто так было сказано, чтобы язык к зубам не присох, - это от долгого молчания бывает. И знать я его не знал, и учить не учил. Что я, другого дела себе не нашел бы, как быть медвежатником да учить пана маршала на задних лапах ходить? Не в том суть. Я не видя, по одним людским толкам насквозь его прознал и куда захочу, туда и оборочу. Тебя же прошу об одном: не говори, что у меня есть письмо от Чарнецкого, даже не упоминай о нем, пока я сам не отдам.
- Как? Не выполнить порученного мне дела? В жизни со мной такого не бывало и не будет! Хотя бы пан Чарнецкий и простил меня, не сделаю я этого ни за какие блага на свете!
- Тогда я возьму саблю и подрежу твоему коню сухожилья, чтобы ты за мной не поспел. Видал ты когда-нибудь, чтоб не вышло задуманное мною? Скажи сам? Плохо тебя выручала Заглобина хитрость? И пана Михала? И твою Еленку? Да и всех вас разве не я вызволил из рук Радзивилла? Говорю тебе, от этого письма будет больше дурного, чем хорошего, ибо пан каштелян писал его в таком волнении, что три пера сломал. Наконец, решим так: скажешь о нем, коли мой план сорвется; тогда, даю слово, я сам его отдам, но не раньше.
- Лишь бы отдать, а когда - все равно.
- Ну и хорошо! А теперь вперед, дорога перед нами неблизкая!
Они пришпорили коней и пустили их вскачь. Долго ехать им не пришлось, так как сторожевые отряды Любомирского миновали уже не только Радымно, но и Ярослав, а сам маршал стоял в Ярославе, на прежней квартире шведского короля.
Они приехали, когда маршал обедал в обществе своих старших офицеров. Однако, услышав о прибытии послов, чьи имена гремели в те дни по всей Речи Посполитой, Любомирский велел немедля их впустить.
Взоры присутствующих обратились к ним; с особенным восхищением и любопытством все смотрели на Скшетуского, а маршал, любезно поздоровавшись с ними, первым делом спросил:
- Неужто предо мной тот славный рыцарь, что доставил королю письма из осажденного Збаража?