Король, который был опечален, что погибло столько храбрых ратников, обрадовался словам Гродзицкого и спросил:
- А кто командует этим редутом?
- Бабинич! - ответило несколько голосов.
Король хлопнул в ладоши.
- И тут он первый! Ну, генерал, этого кавалера я знаю. Это упрямец, каких мало, и шведам его оттуда не выкурить!
- С нашей стороны было бы непростительной оплошностью допустить это, государь, - ответил Гродзицкий. - Я уже послал ему пехоты и пушек, потому что выкуривать его оттуда шведы будут, можно не сомневаться. Судьба всей Варшавы поставлена на карту! Этого рыцаря на вес золота можно ценить.
- Он и большего стоит! Ведь это не первый его подвиг и не десятый! ответил король.
А затем велел немедля подать себе коня и подзорную трубу и поехал посмотреть на редут. Однако разглядеть ничего нельзя было, так как редут был окутан дымом; полтора десятка орудий непрерывно осыпали его огнем, в него летели ядра, гранаты, жестянки с картечью. А расположен он был близко от ворот, чуть ли не на расстоянии мушкетного выстрела, так что гранаты были видны отлично: они взлетали кверху белыми облачками, описывали в воздухе крутую дугу и, упав в тучу дыма, со страшным треском разрывались на мелкие куски. Многие гранаты перелетали через шанец и там взрывались, не давая подойти польскому подкреплению.
- Во имя отца, и сына, и святого духа! - вскричал король. Тизенгауз! Смотри!
- Ничего не видно, государь!
- Да ведь там скоро ничего и не останется, кроме кучи изрытой земли! Ведь это верная гибель! Тизенгауз, ты знаешь, кто там засел?
- Знаю, государь, Бабинич! Ну, если он уцелеет, то сможет сказать, что заживо побывал в аду.
- Надо ему еще людей послать, генерал!
- Приказ уже отдан, но им трудно подступиться, гранаты перелетают через редут и рвутся все время с этой стороны.
- Палите из всех пушек по стенам, дабы отвлечь неприятеля!
Гродзицкий пришпорил коня и помчался к шанцам. Через минуту по всей линии загремели пушки, а спустя короткое время свежий отряд мазурских пехотинцев вышел из окопов и бросился бегом к "кротовой норе".
Король все стоял и смотрел. Наконец он воскликнул:
- Надо бы дать передышку Бабиничу! Кто из вас, ваши милости, вызовется сменить его?
В ту минуту при государе не было ни Скшетуских, ни Володыёвского, и какое-то время все молчали.
- Я! - отозвался вдруг Топор Грылевский, шляхтич из легкой конной хоругви примаса.
- Я! - подхватил Тизенгауз.
- Я, я, я! - раздалось сразу десятка два голосов.
- Кто первый вызвался, тот пусть и идет! - решил король.
Топор Грылевский перекрестился, осушил манерку и поскакал.
А король все стоял и смотрел на дымы, тучей накрывшие "кротовую нору" и наподобие моста тянувшиеся от нее вверх, до самых стен. Редут лежал ближе к Висле и отлично был виден с высоты крепостных стен, оттого и огонь был так ужасен.
Тем временем гром пушек приутих, хотя гранаты по-прежнему описывали кривые; зато мушкетные выстрелы загрохотали так, как будто сотни здоровенных мужиков разом замолотили цепами.
- Должно быть, снова пошли в атаку, - заметил Тизенгауз. - Если бы дым немного рассеялся, мы увидели бы пехоту.
- Подъедем ближе, - сказал король и тронул поводья.
За ним двинулись остальные, и так они проехали вдоль берега Вислы от Уяздова почти до самого Сольца, а поскольку дворцовые и монастырские сады, сбегавшие к Висле, были еще зимою вырублены шведами на дрова и ничто не заслоняло кругозора, то отсюда можно было и без подзорной трубы разглядеть, что шведы действительно возобновили атаку.
- Я скорей согласился бы сдать эту позицию, чем потерять Бабинича, сказал вдруг король.
- Бог охранит его! - молвил ксендз Цецишовский.
- И пан Гродзицкий не замедлит послать подкрепление! - добавил Тизенгауз.
Тут разговор был прерван появлением какого-то всадника, который во весь опор скакал к ним со стороны города. Тизенгауз, обладавший острым зрением и невооруженным глазом видевший лучше, чем иные в подзорную трубу, схватился за голову и воскликнул:
- Грылевский возвращается! Значит, Бабинич погиб и редут захвачен противником!
Король закрыл глаза руками; тем временем Грылевский подскакал, осадил коня и, еле переводя дух, закричал:
- Государь!
- Что там? Он убит? - спросил король.
- Бабинич говорит, что ему там хорошо и замены ему не надо, он просит только прислать поесть, - у них с самого утра маковой росинки во рту не было!
- Значит, жив?! - воскликнул король.
- Говорит, что ему хорошо! - повторил Грылевский.
Тут все, опомнясь от изумления, стали восклицать:
- Ай да рыцарь!
- Ай да удалец!
А потом Грылевскому:
- Эх, надо было все-таки остаться и непременно его сменить. И не стыдно было скакать назад? Труса, видать, спраздновал! Уж лучше бы и не вызывался!
А Грылевский на это:
- Государь! Тому, кто называет меня трусом, я готов ответить в любую минуту и любым оружием, но перед своим королем я обязан оправдаться. Я побывал в самой "кротовой норе", на что, может, решился бы не каждый из тех, что здесь стоят, да мне же еще и досталось от Бабинича. "А проваливай ты, говорит, братец, ко всем чертям! Я тут делом занят, из кожи, говорит, вон лезу, некогда мне с тобой разговаривать. Сам, говорит, командовать буду, сам и славу добуду, делиться ни с кем не желаю. Мне тут, говорит, хорошо, я тут и останусь, а тебя велю вывести за валы! Чтоб тебе, говорит, провалиться! Нам жрать охота, а они командира вместо еды присылают!" Что мне оставалось делать, государь! Я даже его злости не удивляюсь, - они от усталости прямо с ног падают!
- Ну, и как? - спросил король. - Удержится он там?
- Такая отчаянная голова? Где он только не удержится! Забыл сказать, что еще мне вдогонку вот что крикнул: "Я и неделю здесь просижу, не дамся, лишь бы еда была!"