- Государь, там сущее светопреставление! Гранаты рвутся одна за другой, осколки чертовы так и свищут мимо ушей, земля вся изрыта, дым глотку забивает! От ядер песок, дерн так и сыплются, знай отряхивайся, не то завалит. Погибло их там много, а кто жив остался, лежат в окопах, наделали себе из кольев загородки, укрепили их землей и за ними укрываются. Шведы очень тщательно строили этот редут, а теперь он обратился против них же. Еще при мне подошла пехота пана Гродзицкого, и теперь там опять сражение.
- Раз нельзя идти на стены, пока нет пролома, - сказал король, - то мы сегодня же ударим по дворцам Краковского предместья; это вернее всего отвлечет шведов.
- Дворцы также сильно укреплены, это теперь настоящие крепости, заметил Тизенгауз.
- Но из города к ним на помощь никто не поспешит, шведы всю свою ярость устремили на Бабинича, - возразил король. - И мы это сделаем, клянусь жизнью, мы это сделаем! Мы пойдем на приступ сейчас же, дайте только я Бабинича благословлю.
С этими словами король взял из рук ксендза Цецишовского золотое распятие, в которое были вделаны кусочки святого креста, вознес его кверху и стал крестить далекий редут, окутанный огнем и дымом, повторяя:
- Боже Авраама, Исаака и Иакова, смилуйся над народом твоим и спаси погибающих! Аминь! Аминь! Аминь!
ГЛАВА XIII
Начался штурм Краковского предместья со стороны Нового Свята; кровопролитный и не слишком успешный, он, однако, достиг своей первой цели, то есть отвлек внимание шведов от редута, где засел Кмициц, и позволил его людям перевести дух. Поляки, впрочем, продвинулись до самого Казимировского дворца, но удержать его не смогли.
С другой стороны они ударили на дворец Данилловичей и на Гданьский дом и также отступили. Опять погибло несколько сот человек. Одно лишь утешало короля: он видел, что даже ополчение с небывалой отвагой и самоотвержением рвется на стены и что эти попытки, хоть и не вполне удачные, не только не обескуражили его бойцов, но, напротив, укрепили в них уверенность в победе.
Но самым радостным событием тех дней явился приход Яна Замойского и Чарнецкого. Первый привел из Замостья великолепную пехоту и тяжелые орудия, равных которым у шведов в Варшаве не было. Второй, как было уговорено с Сапегой, оставил часть литовских войск и подлясского ополчения под командой Яна Скшетуского караулить армию Дугласа, а сам прибыл в Варшаву, чтобы принять участие в генеральном штурме. Все надеялись, - и Чарнецкий тоже разделял эту уверенность, - что этот штурм будет последним.
Тяжелые пушки были установлены на редуте, захваченном Кмицицем, и тотчас принялись обстреливать стены и ворота, с первых же залпов заставив умолкнуть шведские единороги. Тогда эту позицию занял сам генерал Гродзицкий, а Кмициц вернулся к своим татарам.
Не успел он доехать до своей квартиры, как его вызвали в Уяздов. Король в присутствии всего штаба вознес молодого рыцаря до небес; не скупились на похвалы и сам Чарнецкий, и Сапега, и Любомирский, и коронные гетманы. А он стоял перед ними в разорванной, обсыпанной землей одежде, с почерневшим от порохового дыма лицом, невыспавшийся, измученный, но счастливый, что удержал редут, заслужил столько похвал и снискал великую славу у обоих войск.
Поздравляли его вместе с другими и Володыёвский, и пан Заглоба.
- Ты даже не знаешь, пан Анджей, - сказал ему маленький рыцарь, - как сам король тебя почитает. Вчера пан Чарнецкий взял меня с собой на военный совет. Говорили о штурме, а потом о только что присланных донесениях из Литвы, о тамошней войне и о бесчинствах, творимых Понтусом и шведами. Стали советоваться, как бы там подлить масла в огонь, а Сапега и говорит: "Лучше бы всего послать туда несколько хоругвей и человека, который сумеет стать для Литвы тем, чем в начале войны был для Великой Польши Чарнецкий". А король в ответ: "Такой у нас есть только один - Бабинич". И все тотчас согласились.
- В Литву, а особенно на Жмудь, я поеду с величайшей охотой, ответил Кмициц. - Я и сам собирался просить об этом короля, хочу лишь дождаться, пока возьмем Варшаву.
- Генеральный штурм назначен на завтра, - сказал, подходя к ним, Заглоба.
- Знаю, а как себя чувствует Кетлинг?
- Кто это? Гасслинг, что ли?
- Это одно и то же, у него два имени, как принято у англичан, шотландцев и у многих других народов.
- Да, в самом деле, - ответил Заглоба. - А у испанца на каждый день недели другое имя. Твой вестовой сказал мне, что Гасслинг, он же Кетлинг, уже здоров; разговаривать начал, ходит, и лихорадка его прошла, только есть поминутно просит.
- А ты к нему заходил? - спросил Кмициц маленького рыцаря.
- Не заходил, некогда было. До того ли тут перед штурмом!
- Так пойдемте сейчас!
- Ступай-ка выспись сначала! - сказал Заглоба.
- Да, верно! Я едва на ногах стою!
И пан Анджей, придя к себе, последовал совету Заглобы, тем более что и Гасслинга застал спящим. Зато вечером его навестили Заглоба с Володыёвским, и друзья расположились в просторном шалаше, который татары построили для своего "багадыра". Кемличи разливали старый, столетний мед, присланный Кмицицу королем, и они пили его с превеликой охотой, потому что погода стояла жаркая. Гасслинг, еще бледный и изнуренный, черпал, казалось, живительную силу в драгоценном напитке. Заглоба только причмокивал и отирал пот со лба.
- Гей! И грохочут же эти пушки! - промолвил, прислушавшись, молодой шотландец. - Завтра вы пойдете на приступ... Хорошо тому, кто здоров! Благослови вас бог! Я не вашей крови и служил тому, кому нанимался, но желаю победы вам. Ах, что за мед! Прямо новая жизнь в меня вливается...
Так говорил он, отбрасывая со лба свои золотистые волосы и подымая к небу голубые глаза; а лицом он был совсем еще мальчик и дивно хорош собой. Заглоба даже умилился, глядя на него.
- Хорошо ты, пан рыцарь, говоришь по-польски, не хуже любого из нас. Стань поляком, полюби нашу отчизну - достойное дело сделаешь, а и меду будешь пить, сколько пожелаешь! Ты солдат, и король наш охотно примет тебя в подданные.
- Тем более что я дворянин, - ответил Гасслинг. - Полное мое имя: Гасслинг-Кетлинг оф Элджин. Моя семья ведет свое происхождение из Англии, хоть и осела в Шотландии.
- Это все края далекие, заморские, здесь человеку как-то приличнее жить, - заметил Заглоба.
- А я не жалуюсь. Мне здесь хорошо!
- Зато нам плохо! - объявил Кмициц, который с самого начала беспокойно ерзал по скамье. - Нам не терпится услышать, что творилось в Таурогах, а вы тут разглагольствуете, кто откуда родом.
- Спрашивайте, я буду отвечать.
- Часто ли ты видел панну Биллевич?
На бледном лице Гасслинга вспыхнул и погас слабый румянец.
- Каждый день, - ответил он.
А пан Кмициц тотчас стал смотреть на него с подозрением.
- Откуда вдруг такая дружба? Ты чего покраснел? Каждый день? Это почему же - каждый день?
- Потому что она знала, что я желаю ей добра, и я кое в чем помог ей. Но это вы поймете из моего рассказа, а сейчас начну с самого начала. Вам, быть может, это неизвестно, но меня не было в Кейданах, когда приехал князь конюший и увез панну Биллевич в Тауроги. Как это случилось, не знаю, люди толковали по-разному, одно скажу: едва они приехали, все сразу заметили, что князь влюблен без памяти.
- Да покарает его господь! - вскричал Кмициц.
- Началось веселье, какого свет не видал, всякие турниры, состязания с кольцами... Можно было подумать, что кругом царит мир и спокойствие; а между тем в Тауроги что ни день летели письма, приезжали гонцы от курфюрста, от князя Януша. Мы знали, что князь Януш, теснимый Сапегой и конфедератами, заклинает ради всего святого прийти к нему на помощь, иначе он погибнет. А нам хоть бы что! У курфюрста на границе стоят в готовности войска, капитаны подходят, ведя с собою рекрутов, а мы все ни с места, князь никак не может расстаться с девицей.
- Так вот отчего Богуслав не шел на помощь брату, - заметил Заглоба.
- Ну да. То же и Патерсон говорил, и все приближенные князя. Некоторые роптали, а другие радовались, что Радзивиллы погибнут. Все дела за князя делал Сакович, он и на письма отвечал, и с посланниками совещался, князь же всю свою изобретательность прилагал лишь к тому, чтобы устроить какое-нибудь увеселение, либо конную кавалькаду, либо охоту. Деньгами сорил - это он-то, скупец, - налево и направо, лес приказал на целые мили вырубить, чтобы вида из ее окошек не портил, - словом, поистине устилал ее путь розами, такой пышный прием ей устроил, что хоть и шведской принцессе впору. И многие жалели девушку, говорили даже: "Горе ей, к добру все это не приведет, ведь жениться-то князь на ней не женится; едва лишь он завладеет ее сердцем, тут она и погибла". Но оказалось, что эта девушка не из таких, кого можно совратить с пути добродетели. О нет!
- Еще бы! - подхватил Кмициц, вскочив с места. - Уж мне-то это известно, как никому другому!
- Ну и как же панна Биллевич принимала эти королевские почести? спросил Володыёвский.
- Сначала благосклонно, хоть и заметно было, что на душе у нее нерадостно. Она ездила на охоту, на прогулки, бывала на маскарадах и турнирах, полагая, видимо, что таков принятый при дворе князя обычай. Но вскоре она поняла, что все это затевалось ради нее. А тут князь, не зная, какое бы еще развлечение придумать, решил потешить панну Биллевич зрелищем войны. Подожгли деревню близ Таурогов, пехота защищала ее, князь атаковал. Разумеется, он одержал великую победу и собрал обильную дань похвал, после чего, рассказывают, упал к ногам своей дамы и просил разделить его чувства. Неизвестно, что он ей там proposuit*, только с той поры их дружбе пришел конец. Она день и ночь не отходила теперь от своего дяди пана мечника россиенского, а князь...
_______________
* Предложил (лат.).